(проза жизни у них не в чести),
как налог собирали с йоменов кнутом,
чтоб за Ричарда выкуп внести.
Впрочем, Темза все так же спокойно течет,
и мудрейший, уж кто б он ни был,
хоть заплачь, не сечет что нужнее: расчет,
или к славе взывающий пыл.
Да что толку теперь в словопреньи пустом,
хоть до тысячи лет проживи?
И балладу, потом, я сложил не о том,
а сложил я ее о любви.
Был избалован Ричард веселой судьбой:
слухом полнилась звонким земля,
что, прекрасны собой, дамы громкой гурьбой
окружали всегда короля.
Лев был падок на баб, несдерж?м, словно чих,
и любил не детей, но процесс.
Он на сене крестьянок валял и купчих,
а на шелке – графинь и принцесс.
И смогла отказать королю лишь одна
(Дочь анжуйца, безродная тля!)
Мол, в другого она много лет влюблена,
и не любит совсем короля.
Был разгневан король, и безмерно суров.
И его приговор был жесток.
И при чем здесь любовь? Нет закона для львов,
кроме права на лучший кусок.
Был у Ричарда шут, балаболка и плут,
карлик с кожей, чернее, чем ночь.
И она, как жена, за него отдана
и из Франции услана прочь.
Ах, как ночи в апреле в Анжу хороши!
И на свадьбе ее шутовской
веселился весь двор короля от души,
лишь невеста глядела с тоской.
Возразить не посмели ни мать, ни отец,
так был страшен отвергнутый лев!
Лишь пузатый чернец, поднимая венец,
часто путал слова, захмелев.
С девой в брачный покой удалялся жених,
грубой шуткой гостей веселя.
Черно-белым покров был на ложе у них,
и презрителен смех короля.
Только гордый король в самомненьи своем
и не думал, бедняга, о том,
что бывает и карлик в любви королем,
а король – просто жалким шутом.
Я не стану покровы с их тайны срывать,
хоть прошло с той поры много дней.
Остальным наплевать. Помнит только кровать