Заросли

– Давай! – махнул рукой отец.

Все с надеждой и нетерпением смотрели, как дрожащими руками распечатывает конверт Наташа. У всех в голове было одно: когда отправлено это письмо – до вчерашнего или после.

– Дай я! – не выдержал Алеша.

– Уйди! – отмахнулась сестра, вытянула три исписанных с обеих сторон листка, нашла начало и стала читать: – «Галенька, милая! Я знаю, ты сердишься на меня. Больше двух недель от меня ни звука. Ты прочтешь письмо это, простишь меня и перестанешь сердиться… Нас перебросили в другое место, и секунды там не было, чтобы ручку взять в руки, но я писал тебе письма каждый день, писал про себя, а потом… потом я в госпиталь попал…» Живой! Живой! – завопила Наташа, подпрыгивая на месте.

– Дальше, дальше давай! – одернул ее нетерпеливо Алеша.

– «…Потом я в госпиталь попал, где и сейчас нахожусь, и врач говорит, что еще больше месяца меня здесь продержат. Из госпиталя я тебе тоже не сразу пишу, не получилось сразу… Хочу похвастаться: слышал я, что к ордену меня представили, но это только пока слухи. Напишу, когда узнаю точно… Галечка, милая! Есть у меня предчувствие, что скоро я обниму тебя…» Угу-гу, угу-гу, угу-гу, – промычала дальше Наташа и сказала, сворачивая листок: – А дальше не для вас написано! Повезу Гале!

В понедельник Галю выписали из больницы. На другой день Алеша со Светой расписались в деревне и позвонили Харитонову, что готовы выехать.

– Выезжайте! – ответил он. – Квартира вас ждет!

Галя упросила мать с отцом отпустить ее с братом в Куйбышев, захотела провести там остаток отпуска. Они согласились, пусть развеется. Вернется, расскажет, как Алеша со Светой устроились, что это за квартира у них такая подозрительно скороспелая. Свою квартиру Василий Гаврилович с Зинаидой Дмитриевной тринадцать лет ждали, очередь огромную выстояли. А тут едут в чужой город и сразу в свою квартиру. Коммунизм на пороге, что ли? Не верилось что-то Василию Гавриловичу и Зинаиде Дмитриевне. Не заливает ли Харитонов? Может, не квартира, а халупа какая, в которой жить нормально нельзя.

Родители проводили детей в аэропорт, простились, всплакнули. Алеша обещал позвонить из Куйбышева.

В аэропорту в Куйбышеве Галя объявила, что летит дальше, в Ташкент. Алеша вскинулся было, но Света остановила его, говоря, что она давно подозревала это и что она тоже бы так сделала, если бы Алеша был в госпитале. Алеша похмурился минут пять и смирился.

– Глупостей опять каких не наделай! – бурчал Алеша. – Тебя одну отпускать-то… Душа изболится вся!

Галя смеялась:

– За битого пять небитых дают!

Света ее поддерживала.

В Ташкенте Галя узнала, что до того городка, где находится госпиталь, можно долететь самолетом местной авиалинии, и купила билет. Самолетик летел низко. Галя смотрела в круглое окошко на желтые пески с островками зелени, бесконечные зеленые степи, сады, цветущие в белой и розовой пене: весна здесь была зрелая. Хозяйкой разгуливала по степям и полям.

У госпиталя высадил ее дребезжащий на каждой кочке автобус, а дорога сплошь состояла из кочек и ухабов. Жарко было. Женщины ходили в легких широких платьях, ярких, как весна, а мужчины в белых сорочках с закатанными рукавами. Желтые двухэтажные здания госпиталя были в большом саду за забором. В воротах ее остановили два солдата. Галя сказала, откуда она и к кому. Один из солдат повел ее к своему командиру. Им оказался молодой капитан с красной повязкой на рукаве. Вид у него был суровый, и Галя решила: не пустит! Не пустит, чтоб показать, какой он большой начальник и что только от него зависит, пустить – не пустить! Галя, волнуясь, краснея, запинаясь, рассказала, что она москвичка, невеста Егоркина, получила письмо, что он убит, потом он сам написал, и она прилетела к нему. Паспорт и билет она положила перед капитаном. Он слушал молча, сурово, не перебивал. Паспорт тоже взял молча, а билет отодвинул к ней. Паспорт посмотрел, полистал и спросил строго:

– А здесь где остановилась?

Галя пожала плечами.

– Я из аэропорта…

– Ну, вот что!.. – начал капитан и вдруг густо залился краской, стал паспорт пальцами теребить. – Ко мне тоже невеста приехала… Вместе жить будете! Зайдете ко мне… после свидания! Вас проводят в гостиницу!

Капитан отыскал в журнале номер корпуса и палаты, где лежал Егоркин, и сказал, как найти корпус.

Галя торопливо направилась по дорожке сада к зданию, желтеющему среди цветущих деревьев. Она почти бежала, вдыхая необычные, незнакомые запахи азиатских цветов и деревьев, не замечала гуляющих, сидящих на лавочках, стучащих в домино за столом в саду молодых, коротко остриженных парней в темно-синих, застиранных до седины халатах. Не замечала, как смотрят на нее эти парни с забинтованными руками, на костылях. Особенно много было на костылях. На это Галя обратит внимание потом, а сейчас она бежала и видела перед собой бледное страдающее лицо Егоркина на подушке, перебинтованного всего, опутанного трубками медицинскими, с пузырьком капельницы над ним. Галя видела недавно в больнице такого тяжелобольного.

Палата Егоркина на первом этаже, Галя постучала и ворвалась в нее. Палата большая, с белыми кроватями. И была она почти пустая. Только трое парней в ней. Двое с забинтованными ногами лежали на кроватях, у одного из них в бинтах и голова, а третий сидел у открытого окна, положив забинтованную прямую ногу на костыль. Он первый повернулся к Гале, растянул рот в улыбке и спросил шутливо, сделав попытку встать на одной ноге, но не поднялся:

– Вы ко мне?

– Егоркин здесь?.. – растерялась Галя, подумав, что не в ту палату попала, и шагнула назад.

– А-а-а! – с шутливым разочарованием протянул парень. – Вы к Егоркину! А я размечтался!.. Иван гулять изволит…

– Где он? – не принимая шутки, строго спросила Галя.

Парень повернулся к окну, прислушиваясь.

– Слышите, стучат! – поднял он палец. – Идите на стук и не ошибетесь! Вчера он хвастался: пять «козлов» подряд сделал! Доминошник заядлый!

Галя вышла из палаты, чувствуя некоторую обиду и разочарование: она торопилась, летела облегчить страдания изнемогающего от боли любимого человека, ночевать у его ног, не спать рядом с ним, каждое движение ловить, каждое желание исполнять, а он в домино режется. Разочарование было с радостью перемешано. «Да что же со мной, дурой, происходит! – ужаснулась Галя. – Ванечке хорошо, а я обманутой себя чувствую. Ну, дура, дура!» Она выскочила из здания, прислушалась и побежала туда, откуда стук доносился.

Стол доминошников был под плакучей ивой. Ветви ее зеленые опускались почти до стола и висели неподвижно. Галя прижимала руку к груди, чтобы сердце не выскочило. Стол был окружен парнями в одинаковых серовато-синих халатах. Первым ее заметил кто-то из болельщиков и сказал ребятам. Они дружно повернулись ей навстречу. Она растерялась: все были одинаково пострижены, все белели бинтами, у всех были одинаково бледные лица.

Защелкали, падая, костяшки домино по столу, и один из парней стал медленно подниматься со скамейки.

– Ваня! – задыхаясь, прошептала Галя.

Часть вторая. РОМАН

Глава первая

I

Гудел, шевелился, ворочался сборочный цех – мягко светили пыльные лампы; блестели свежевыкрашенные бока передач, плавно выползавшие из сушилок на подвесном конвейере; щелкали сердито выключатели электрических моторов кран-балок, поднимая со скользких от масла железных плит пола угловатые корпуса и опуская их в гнезда сборочного конвейера; жужжали бодро пневматические машинки, шипели сжатым воздухом; звякали ключи; привычно пахло теплым железом и смазочным маслом. Ровно, неторопливо плыл конвейер с длинным рядом корпусов передач, и у каждого корпуса был сборщик – вставлял, забивал, закручивал валы, шестеренки, подшипники, болты, шайбы, гайки. Чугунные корпуса заполнялись, обрастая деталями, передачи становились изящными, чуткими – подключи к мотору, и оживут, залопочут, готовые без устали вращать колеса машины.

Роман Палубин засунул обе руки внутрь корпуса передачи, вставлял вал с шестеренками в гнездо. В начале работы Роман мог не следить за своими руками. Они сами находили нужные детали, ставили их на место, наживляли болты, но к концу дня руки уставали. Рычаги, болты капризничали. Палубин нервничал, не хотелось, чтоб из-за него останавливался конвейер. А сегодня он особенно волновался, поглядывал на большие часы над проходом. Стрелка ни на мгновение не замирала, прыгала вперед, словно кто ее подталкивал, торопил. Смена заканчивалась, а Роман все не мог пригласить Раю на концерт. В столовой она и секунды одна не была. А как обрадовался Роман, когда узнал утром, что в комитете комсомола билеты появились на концерт с участием ансамбля «Земляне»! Как мчался к Гале Лазаревой, которая заведовала культсектором! Палубин слышал вчера в столовой, как Рая сказала подруге своей, что балдеет от солиста «Землян». Значит, не должна отказаться пойти сегодня с ним, Романом, в ДК. Боялся Палубин, что билетов мало и ему, новичку, не достанется. Но Галя Лазарева – подруга Ивана Егоркина, а с Иваном они вместе в армии трубили, вместе комиссовали их. Егоркин-то Романа в Москву сманил. Галя не откажет… И действительно, билеты ему достались. Но как к Рае подойти? Была бы она как Лазарева, или как Катерина, контролерша с бортовой передачи. Они веселые, с ними шуткой, шуткой, и глядишь, дело слажено. А Рая серьезная слишком, строгая, идет по цеху, словно кувшин на голове несет. Это Егоркин так сказал. А Палубину нравится, как она держит себя, как ходит, как разговаривает, как улыбается. Она не захохочет на весь участок, как Катерина. Обратил на нее внимание Роман месяц назад, в кинотеатре. Были они там с Егоркиным и Галей. А она с подругой. Столкнулись у кассы, в очереди. Постояли, поговорили. Галя познакомила девчат с Романом. Он смутился, молчал, старался за Егоркина спрятаться, чтобы девчата на его брюки не смотрели. Стыдно было. Брюки и прочую одежонку он купил в Балашове, где работал полгода после армии, пока не приехал в Москву, к Ивану. Не до шику было, лишь бы что-нибудь купить, чтоб сменить солдатскую одежду. Брюки сшиты были не на двадцатилетнего парня. На парней наши фабрики шить, похоже, пока не научились. В Балашове Роману было все равно, как сидят на нем брюки, но здесь Борис, контролер с их участка, высмеял его однажды. И с тех пор Роман стал чувствовать себя неуютно, стал копить деньги на джинсы. Купить их можно было у того же Бориса. У него барахла импортного полно… Галя заметила, что Роман смутился, когда она познакомила его с девчатами, и догадалась, что Рая тому причиной. Рая была особенно хороша в голубоватом, умело сшитом платье: смуглая от загара, высокая, тонкая. В кино сидели вместе. Галя хотела незаметно усадить Романа рядом с Раей, но он забрался в самый угол, подальше от девушки. Пожалел потом, конечно, но дело сделано!

По пять раз в смену бегал весь месяц Роман к автомату с газированной водой. Стоял он на участке узловой сборки. Пил Палубин неторопливо шипящую, колющую язык воду и украдкой наблюдал, как Рая, стоя у стола в белой косынке и синем халате с отороченным белыми кружевами воротничком, собирает фары для машины и складывает их в картонный ящик. Работала за столом она одна, работала, ни на что не отвлекалась.

Был Роман у автомата не раз и сегодня. Решился уж было подойти, но снова представил, как он будет чувствовать себя в ДК рядом с ней в своих брюках и клетчатой простой сорочке с короткими рукавами, и отступил.

Стрелка часов снова прыгнула вверх, качнулась и замерла. Еще сорок минут, и конец смене. Роман взглянул на Егоркина. Иван краном вытаскивал готовую передачу из гнезда конвейера, чтобы нести ее на обкатку. Контролер Борис записывал номер передачи в тетрадь. Записал, закрыл и посмотрел в сторону Романа. Они встретились взглядами. «Может, у него попросить джинсы на вечерок?» – подумал Палубин, увидев, что Борис двинулся к нему, повернулся к столу, взял три болта и снова склонился над передачей.

Борис остановился рядом, тронул за плечо, отвлекая от работы.

– Роман, ты билеты на «Землян» взял?

Палубин обернулся, кивнул. Руками он продолжал наживлять болты внутри передачи.

– Сколько?

– Два…

Палубин выпрямился, подхватил лежавшую сзади него на столе пневматическую машинку, сунул ее носом внутрь корпуса передачи и стал закручивать болты, слушая Бориса.

– Старичок, выручай! – кричал Борис сквозь жужжание машинки. – Горю! Без билета остался… Зачем тебе два? А я должен быть в ДК! Понимаешь, должен!

Палубин закрутил болты, положил машинку на стол, засмеялся, глядя на Бориса: