Заросли

– Для интереса… У вас никогда не красили?

– У нас не красили… Старушки давали… но директор на Пасху запрещал нам из детдома выходить

Егоркин вспомнил рассказ Романа о детдоме, о том, как он сбежал оттуда однажды летом и жил две недели в лесу в брошенном доме, потом сам вернулся. Тоскливо стало от вольной жизни. Больше всего поразило Романа, когда он вернулся, что его никто не искал. Сказали, что были уверены, что он вернется, а Роман не поверил, решил, что он никому не нужен на земле. Умри он в лесу, и никто бы его не хватился, не заплакал о нем.

– Вертолеты? – тихо спросил Роман, прислушиваясь.

Да, слышался стрекот вертолетов. Они приближались.

– Приготовиться! – скомандовал лейтенант.

V

Десантники стали надевать каски, проверять автоматы, гранаты. Шум вертолетов нарастал. Шли слева, за скалой их не было видно. Егоркин почувствовал, как задрожали колени, и зашевелился, поправил каску, чтобы она не закрывала глаза, устроил поудобнее с одной стороны на поясе тяжелый подсумок с тремя рожками, набитыми патронами, с другой – фляжку с плескавшейся в ней теплой водой, и пробрался ближе к лейтенанту. Тот глядел из-за выступа скалы на хребет. Четыре вертолета один за другим вынырнули из-за скалы и тут же исчезли за хребтом, но, судя по шуму, их было больше. Вероятно, другие заходили с противоположной стороны. Глухо ухнули первые взрывы, взметнулся за хребтом дым, и сразу затрещали, застучали торопливо выстрелы, автоматные очереди, словно сотня мальчишек стала колотить палками по доскам.

И вдруг совсем близко треснули один за другим два взрыва. Егоркин вздрогнул, сжался. Коротко хлестнула автоматная очередь, за ней другая. Звуки очередей были знакомы по Чирчикскому стрельбищу. Так хлестать мог только автомат Калашникова. В ответ длинно и громко застучал пулемет. Резко хлестнул взрыв. «Гранатомет!»

– Спокойнее! Без шума! Рассыпайтесь! И от камня к камню! – отрывисто приказал лейтенант. – Вперед!

Он первый выскочил из-за скалы и полез, пригибаясь, к вершине горы, нависшей над перевалом. Оттуда доносились выстрелы. До вершины было метров сто пятьдесят, и подъем не слишком крутой, усыпанный валунами, за которые удобно прятаться. Десантники рассыпались по склону и карабкались вверх. Ивану хотелось вжаться в камни, змеей ползти меж валунов. Метров через пятьдесят он стал задыхаться. Наверху стрельба продолжалась, но в сторону десантников пули пока не летели. А в ущелье за хребтом еще яростней громыхали взрывы, стучали пулеметные и автоматные очереди. И вдруг сзади совсем близко треснул разрыв гранаты и тут же другой, третий. Гранаты рвались одна за другой. Егоркин свалился за валун, гремя автоматом. Звякнул каской по камню. Она съехала на затылок. Он надвинул ее снова на лоб и, тяжело дыша, дрожа, то ли от возбуждения, то ли от страха, оглянулся. Над горой с другой стороны перевала поднималась пыль. Там быстро хлестнули одна за другой две очереди, и затихло. Пыль медленно оседала. Ее сносило в сторону ветерком. «И там засада! Мы у них – на ладони! Сейчас секанут из пулеметов в спину!» Но сзади была тишина. Зато спереди снова застучал пулемет. Пули засвистели, защелкали по камням, брызнули осколки. Впервые Егоркин слышал свист и жужжание таких шмелей и вжался в горячую пыльную землю. Пулемет умолк, Иван выглянул из-за камня. Десантники перебегали, переползали от валуна к валуну. Стыд приглушил страх. Егоркин оглянулся: не видел ли кто, как он вжимался в землю, и заставил себя вскочить и броситься вверх. В левой руке он держал автомат, а правой цеплялся за камни, отталкивался и рвался вперед. Краем глаза он видел, как обогнал одного, другого десантника. Пулемет застучал снова, но Егоркин продолжал, согнувшись, бежать. Откуда стреляли, он не видел.

– Ложись! Куда прешь, дубина! – рявкнул кто-то.

Иван понял, что это ему, упал и пополз за камень. Он задыхался, руки у него дрожали.

– Очумел?! На пули прешь! – ругнулся Никифоров. Это он кричал.

– Брать-то… надо… – тяжело дышал Егоркин, радуясь, что Костя не заметил его страха.

– Так он тебя скорей возьмет за… Возьмем! Никуда не денется… – Никифоров выглянул из-за камня.

– Гранату не докинуть… Где он засел, сука!

Костя подмигнул Егоркину.

– Смотри, Иван, пчелки эти больно кусаются. Лишний раз поклониться не мешает… Так, ребята пошли. Пора и нам. Давай вон за тот камень, а я туда! И от камня к камню… Стоп! Сиди! Поздно, – ухватил Никифоров за ногу дернувшегося было Ивана. – Сейчас начнет!

Застучал пулемет, резко лопнула граната, и во все стороны засвистели, зашлепали осколки.

– Гранатомет у них… Ну, вперед!

Костя выскочил из-за камня и метнулся к другому. Егоркин кинулся следом. Метра три они проскочили. Снова застучал пулемет. Вжикнули пули.

– Молодец! – похвалил Костя. – А теперь посмотрим, не видно ли их?

Он высунул из-за камня ствол автомата и выглянул. Автомат дернулся, затрещал, поднимая пыль. Звякнули, запрыгали возле Егоркина пустые гильзы. В ответ совсем близко простучал пулемет, и возле камня, где лежал Никифоров, взметнулись быстрые фонтанчики, такие знакомые по фильмам. Костя подмигнул Егоркину и крикнул:

– Живем! Не робей!

Иван осмелел, выглянул из-за камня. Под ним у самого края была щель. Вокруг трещало, свистело, хотелось зарыться в землю и лежать не шевелясь. Егоркин сунул в щель ствол автомата и стал осматривать камни возле вершины. Между двух валунов качнулось что-то черное. Иван не сразу понял, что это чалма на голове душмана. Пока не увидел блестящие глаза, смотревшие, казалось, прямо на него. Душман медленно водил торчащей из-за камня трубой с утолщением на конце. «Гранатомет!» Егоркин прицелился, зная, что не промахнется. Стрелял он хорошо, но палец задрожал на спусковом крючке. В человека стреляет! Иван резко нажал на крючок, но выстрела не услышал. «Фу, с предохранителя не снял!» Затрещал автомат Никифорова. Из трубы душмана вырвался огонь, и рядом оглушительно треснуло. Иван резко ткнулся лицом в щебень. В голове загудело. Егоркин поднял голову, оглянулся. Никифоров лежал за камнем и мотал головой.

– Ранен?! – крикнул Иван.

– Гадство, ничего не слышу! – матерился Костя, не обращая внимания на Егоркина, и по-прежнему мотал головой, словно старался стряхнуть с себя что-то, мешающее слышать.

Иван опустил предохранитель, поймал на мушку черную чалму и, стараясь опередить душмана, выстрелил. Он видел, как голова с черной чалмой резко вскинулась вверх и медленно опустилась.

Гранатомет стал подниматься, целясь в небо, и замер. Только теперь Егоркин снова услышал стук пулемета и щелканье пуль. Полыхнул взрыв гранаты наверху, дружно протрещали два автомата, и все смолкло. Только за хребтом все еще шел бой. Там ухало, гремело, трещало.

– Выходи, ребята! Кончено! – крикнул лейтенант сверху.

VI

Егоркин поднялся, отряхнулся и подошел к Никифорову. Он по-прежнему крутил головой и что-то шептал. Иван помог ему подняться, усадил на камень. Костя морщился, матерился, повторял:

– Ничего не слышу!.. В голове трактор!..

– Костя, ранен, что ли? – подошел к Никифорову десантник и взял его за плечо.

Костя улыбнулся и развел руками:

– Ничего не слышу!

Егоркин оставил Никифорова с десантником, они лучше его знают, что делать, и пошел наверх, туда, где торчал в небо ствол гранатомета. Подходя, он услышал, как сержант с выгоревшими бровями говорил лейтенанту:

– Семеро было! Пятерых мы уложили сразу, а эти успели опомниться!

– Хорошо, на той стороне без нас управились! – взглянул лейтенант на гору за тропой. – Тяжеленько бы пришлось!.. Надо к ним одно отделение немедля послать…

Рядом с гранатами лицом вниз лежал широкоплечий мужчина. Лежал он спокойно и, казалось, притворялся мертвым. Хотелось повернуть его, взглянуть в лицо, но Егоркин боялся прикоснуться, стоял рядом и смотрел на камешек на черной чалме душмана. Этот камешек больше всего убеждал, что широкоплечий человек в черной чалме уже никогда не шевельнется.

– Ты? – спросил кто-то рядом.

Егоркин обернулся, увидел безбровое лицо сержанта и кивнул.

Сержант ногой повернул голову душмана, и на Егоркина взглянули черные пустые бессмысленные глаза. Рот у душмана был открыт, и виден толстый бурый язык. Меж бровей, чуть выше переносицы, чернела кровавая дырочка, из нее все еще бежала кровь. И в горячем воздухе, показалось Ивану, густо стоял тошнотворный запах крови.

– Рожка три угнал? – спросил, улыбаясь, сержант.

Егоркин поднял один палец и, икнув, ответил тихо, хрипло:

– Патрон…

– Молодец!

Иван отвернулся, икая, шагнул в сторону, чувствуя, что ему не сдержать рвоты. Он прислонил автомат к камню и согнулся пополам.

– Как выворачивает! – слышал он за спиной.