Заросли

– Отойдет! – голос сержанта. – Потери есть?

– Троих ранило… одного, кажется, тяжело! В грудь… навылет, как бы кровью не захлебнулся!

– Вертолет вызвали?

– Вызвали… но он здесь не сядет. Нести нужно… к минному полю… Только там площадка есть…

Егоркин вытирался платком, думая о Романе Палубине, во время боя его не видно было, и чувствуя стыд перед десантниками за свою слабость. Нос заложило, из глаз текли слезы. Иван вытерся, высморкался, поправил каску, съехавшую на лоб, взял автомат и двинулся к группе десантников, собравшихся на месте засады душманов, высматривая среди них Романа. Его не было видно. Десантники смотрели вниз, в ущелье. Там среди деревьев что-то горело.

Половина ущелья была затянута дымом, пылью. То в одном, то в другом месте взлетали фонтаны земли и доносились взрывы, треск очередей. Бой не прекращался, но вертолетов не было видно. Вероятно, они, сделав свое дело, улетели.

– Долго не смолкает…

– Минут десять… Это недолго… Мы за пять минут управились…

– А где раненые? – спросил Егоркин.

– Там!

Иван увидел в тени за большим валуном другую группу десантников, поменьше. Там были лейтенант Желтов и оба сержанта. Егоркин, пошатываясь и спотыкаясь, двинулся туда. Под ногами у десантников валялась окровавленная рваная тельняшка. Раздетый до пояса Роман полулежал возле камня. За плечи его поддерживал один десантник, а другой обматывал грудь бинтом. С правой стороны в двух местах бинт мгновенно пропитывался кровью. Кровь на белом бинте и на почти такой же, как бинт, белой коже была до содрогания ослепительно яркой. Голова Романа вяло склонилась набок и упиралась подбородком в ключицу. Из носа на плечо капала кровь. Тут же лежали носилки. Неподалеку сидел Никифоров и с закрытыми глазами пил воду из фляжки. Отопьет глоток, отставит, отопьет – отставит. Гимнастерка на плече у него была рассечена, вероятно, осколком, и виднелись полоски тельняшки. Когда Егоркин подошел, он открыл глаза, увидел Ивана, подмигнул ему и прошептал:

– Живем!

Рядом с Костей, широко распахнув глаза, наблюдал за перевязкой усатый десантник. Шея его замотана толстым слоем бинтов. Тельняшка на груди и гимнастерка в темных пятнах крови.

Одна рука его лежала на автомате, а в другой он держал тюльпан, такого же цвета, как кровь на его бинте. Казалось, что цветок был в крови.

VII

Палубина перевязали, уложили на носилки, накрыли грудь гимнастеркой.

– Пятеро… – Лейтенант назвал фамилии, в том числе и Егоркина. – Палубина к вертолету! Вы тоже с ними! – взглянул он на раненного в шею десантника и на Костю.

– Товарищ лейтенант, а мне зачем? – удивленно спросил Никифоров. – Я уже все слышу! Только шум небольшой…

– Выполняйте приказ! – хмуро перебил лейтенант и отвернулся.

Десантники взялись за ручки носилок.

– Я впереди понесу, – сказал Иван. – Я повыше! Так вам удобнее!

– Осторожнее только! Живым донесите!

Егоркин шел, выбирая, куда ступить, чтобы не споткнуться, не потревожить Палубина. Роман пришел в себя, очнулся, когда его укладывали на носилки, шевельнул серыми губами, хотел что-то сказать, но сил не хватило. Теперь он постанывал тихонько. Егоркин слышал, как сзади лейтенант скомандовал:

– Первое отделение остается здесь! Третье на правую сторону! Занять оборону!

В ущелье бой затихал, но все еще изредка раздавались автоматные очереди.

Вышли на тропку. По ней идти стало легче и быстрей. Торопливо прошли до того места, где поднимались вверх, когда обходили заминированный участок тропы, и стали спускаться вниз. Спуск был крутой. Шли осторожно, придерживались за камни, продирались меж валунов, то поднимая, то опуская носилки. Утром полчаса обходили мины, а теперь больше мучиться придется. Вертолет не дождется, улетит! – думал Егоркин, морщась. Он рассек об острый камень колено до крови и теперь прихрамывал, чувствуя, как намокают от крови брюки. «Этого только не хватало!» – охал, постанывал он про себя. На пот и жару внимания не обращал.

– Ребята, духи! – раздалось сзади.

Десантники разом присели, опустили носилки. Роман застонал громче. Видимо, неловко опустили.

– Где? – озирались десантники и увидели позади, внизу, торопливо выходящих из-за скалы душманов. Они выходили и выходили, их становилось все больше.

– Обошли перевал!.. Где-то тайная тропа есть!

– Сколько же их? – прошептал Егоркин.

– Тише, я считаю! – просипел Никифоров. Он облизнул губы. – Кажется, все… Около сотни… Ну что, братва, повоюем? – спросил он, оглядывая десантников. – Ты остаешься с ним! – ткнул он пальцем в усатого десантника, раненного в шею, и указал на Палубина. – А мы туда! – махнул он рукой вниз. – Надо нам пошустрей! Опередить их!.. Ну, вперед, да молите Бога, чтобы раньше времени не заметили!

Шестеро десантников пробирались вниз меж обломков скал. И странно, страха у Егоркина не было. Теперь он знал, что не все пули попадают. И не осознал еще, что двумя отделениями они атаковали двух душманов, а сейчас их, шестерых, ожидала встреча с сотней бандитов: уверенность Никифорова успокаивала. Костя не раз был в боях, знает, что нужно делать!

– Все, братва! Занимай позицию!.. – задыхаясь, прилег за камнем Никифоров. – Без суеты… Очередями поливать… когда кучкой… Подпустим поближе… побольше уложить… врасплох… растянитесь немного… И осторожней…

Егоркин, слушая, поглаживал разбитое колено. Кровь остановилась, но содранная кожа щипала. Сердце гулко колотилось в груди. Когда Костя умолк, Иван отполз в сторону, выбрал место меж двух валунов, обзор был хороший, и стал ждать. Возле левой руки его у камня алел тюльпан, стоял притихший, словно прятался от душманов. Иван потрогал пальцем его бархатный лепесток и отодвинулся, чтобы нечаянно не сломать. Душманов пока не было видно. Камень острым углом упирался Егоркину в живот, мешал. Иван приподнялся на локтях, выковырнул его из-под себя и устроился поудобнее. Солнце светило в спину, грело и без того горячую каску. Показались душманы. Были они уже совсем близко, можно стрелять. Иван вытер рукавом пот со лба, чтобы глаза не заливал. Кровь стучала в виски. «Если не шевелиться, они пройдут мимо, не заметят!» – промелькнуло в голове. Егоркин прицелился и вспомнил, как он пытался стрелять, держа автомат на предохранителе, взглянул на рычажок. «Надо потом поставить на одиночные! – подумал он, целясь в самую гущу торопливо идущих душманов. – Почему не стреляют? Ведь близко!» Егоркин в любую секунду готов был стрелять, палец держал на крючке. Рука стала подрагивать. «Уже дыхание слышно!» – подумал Иван, и рядом с ним разорвалась тишина. Автомат запрыгал в руке, и палец сорвался со спуска. Автомат умолк, но Иван снова вдавил крючок и стал водить стволом по разбегающимся, падающим душманам. Он не снимал палец с крючка, пока не кончились патроны. Тогда он повернулся на бок, вытянул из подсумка полный рожок, заменил и глянул в щель. Несколько душманов, не меньше десяти, лежало на виду, остальные спрятались. Из-за камней слышались громкие голоса. Душманы переговаривались. «Решают: атаковать или отступать! Будут атаковать! Сзади – смерть! Спасение только впереди!.. Ничего, теперь наши услышат выстрелы… Придут, продержаться минут двадцать… И все!» Егоркин увидел, как несколько человек в чалмах метнулись из-за камней к ним. Затрещали, захлопали автоматы, и душманы исчезли. Но зато другие, в стороне, рванулись вверх. «Обходят!.. Окружат… и конец!» Иван заметил, за каким камнем укрылся душман, и навел мушку чуть правее камня, откуда, по его расчету, должен тот выскочить, чтобы перебежать дальше. И точно – душман появился, Иван выстрелил. Тот дернулся вперед, упал и остался лежать. Вдруг раздался крик, и все душманы выскочили из-за камней и бросились к ним. Затрещало, загремело вокруг. Автомат дергался в руке Егоркина. Бандиты снова исчезли за камнями. И снова несколько человек остались лежать на виду. Душманы прятались теперь совсем близко. Два-три броска – и ничего не сделаешь!

Они медлили. И снова раздался крик! Выскочили все разом, поливая очередями впереди себя. Грохнули один за другим, сливаясь, две гранаты. Душманы залегли. Пыль от взрывов скрыла их. Взрывы напомнили Егоркину о гранатах. Он вытащил их и положил рядом. Примерился рукой, удобно ли будет перебрасывать через камень. Одну гранату он взял в руку и стал ждать. Вдруг что-то резко и сильно ударило его в правое плечо, оглушительно звякнуло по каске – камень возле взорвался, брызнул в щеку. Близко пророкотала очередь автомата. Егоркин перекинулся на спину и увидел сзади черное бородатое лицо, черную чалму, показалось, что это тот, с гранатометом, и почему-то у него были три яростных глаза: два блестящих и один тусклый, пустой, черный. Вспыхнул огонь в пустоте тусклого глаза, выпрыгнул, придавил, расплющил, разорвал живот Егоркина, словно каменная глыба свалилась на него с грохотом и звоном. Но после этого душман почему-то уронил автомат и обнял камень, свесив голову с чалмой вниз. Звон стремительно рос, наваливался тяжестью. Горы вдали, чалма душмана расплывались, зеленели. Голова Ивана безвольно упала на плечо. Прямо перед глазами стоял неподвижно зеленый бутон тюльпана. «Он же был красный», – прошептал Егоркин. Треск выстрелов удалялся, но и учащался, множился, стал похож на стук гороха, обильно падающего со стола на деревянный пол.

Глава вторая

I

Всю зиму восьмидесятого года Алеша Лазарев готовился к олимпийскому сезону, не жалел себя, времени, сил. Каждый день тренировки, тренировки, тренировки! Он верил, что наступает его время, верил, что попадет на Олимпиаду, верил, что выиграет шоссейную гонку. Но сначала нужно было выиграть отборочные соревнования на гонку Мира и стать ее победителем. А уж победителя велогонки Мира непременно возьмут на Олимпиаду. Так говорил Истомин, тренер Алеши. И Лазарев видел себя на гонке Мира, видел на олимпийской трассе в Крылатском.

И вот апрель, солнце, Сочи, глянцевая зелень листьев магнолий, запахи моря, цветущей белой акации, выхлопных газов судейских машин, «техничек», автобусов, сбившихся в плотный ряд на площади перед квадратной громадой городского театра с тяжелыми колоннами со всех четырех сторон, и над слитным возбужденным гулом предстартовой круговерти спокойный голос радиоинформатора.

Алеша неторопливо крутил педали, катил по шоссе к площади со стороны гостиницы «Жемчужина», возвращался с разминки. Он слышал, как радиоинформатор называл имена знаменитых гонщиков. Алеша знал, что своего имени не услышит. «Ничего, через год назовут среди первых! – подумал он. – Непременно назовут!» Чувствовал он себя бодро, хотя волнение холодило грудь и ноги подрагивали от нетерпения, от жажды тяжелой и долгой работы, а в голове, как всегда от волнения, крутились беспрерывные одни и те же слова песенки: «Белой акации гроздья душистые спать не давали всю ночь напролет». Шоссе на повороте к площади выходило на крутой берег моря, поросший белой акацией. Сквозь редкие пока листья и цветы мелькнуло море. Вчера вечером, проезжая здесь, Алеша слышал, как волны шумели, накатываясь на берег, а сейчас шум волн заглушали голоса, музыка. Лазарев слез с велосипеда и покатил его по площади, придерживая одной рукой за руль, лавируя среди толпы гонщиков в разноцветных майках, корреспондентов, увешанных фотоаппаратами, любопытных болельщиков. Направлялся он к «техничке» команды, за которую выступал. Никто на Алешу внимания не обращал, никому он еще не был известен.

– Аркадий! – услышал он впереди себя радостный возглас и вздрогнул.

Голос был знакомый.

Алеша вскинул голову, остановился. Навстречу Аркадию Володину, капитану сборной СССР сквозь толпу пробиралась девушка в сером вязаном платье. Видел ее Алеша со спины и не мог понять, кто это. Он двинулся следом.

– Ты как сюда попала? – расслышал он среди гула толпы голос Аркадия Володина.

– В командировку… от журнала, – ответила девушка радостно. Она по-прежнему стояла спиной к Алеше.

– Да-а! Как же ты сумела? – голос у Аркадия сразу приобрел нежные и ласковые нотки, и Алеша подумал, не очередная ли это деваха Аркаши, но почему голос такой знакомый и почему он так взволновал его? Где он ее видел?

Лазарев слышал множество легенд о любовных приключениях Володина. Аркаша славился этим среди гонщиков. И тренеры не раз наказывали его за нарушение режима.

– Алеша! Алеша! – донесся крик.

Лазарев с досадой оглянулся и увидел возле «технички» сестру Галю рядом с белоголовым тренером Истоминым и механиком сборной Юрием Михайловичем Пухначевым, плечистым, высоким человеком. Галя махала обеими руками над головой и подпрыгивала, чтобы обратить его внимание. У сестры был отпуск, и Алеша уговорил ее поехать с ним в Сочи, быть свидетелем его триумфа. Лазарев поднял руку, помахал сестре, показывая, что он слышит и сейчас подойдет, и направился к Володину и девушке. Он слышал, как она спросила торопливо: