Тюдоры. От Генриха VIII до Елизаветы I

Статус папского легата наделял Уолси дополнительной властью для реформации англиканской церкви. Он начал с того, что весной 1519 года отправил «ревизоров» по монастырям для сбора сведений об условиях и образе жизни монахов, где, конечно, они столкнулись с различными злоупотреблениями и беспорядком. Аббат приводил своих гончих собак прямо в церковь; монахи находили утешение в трактирах; приора видели с женой мельника. Такова была повседневная сторона монашеской жизни, которая в значительной мере воспринималась как общепринятая данность. Однако Уолси наказал главных нарушителей и разослал строгие предписания, или уставы, для регламентации поведения монахов в будущем.

Подобный ригоризм Уолси, разумеется, не помешал ему приумножить собственное благосостояние коллекцией духовных должностей. Он последовательно занимал должности епископа Бата и Уэллса, епископа Дарема и епископа Винчестера; одновременно он являлся архиепископом Йоркским, а в 1521 году получил в свое распоряжение аббатство Сент-Олбанс – богатейшее во всем королевстве. Его столы ломились от золотой и серебряной посуды, а стены дворцов украшали самые изысканные гобелены. Уолси, несомненно, был самым состоятельным человеком в Англии – богаче самого короля, чей доход сокращался из-за широкого круга обязательств, однако кардинал всегда утверждал, что его роскошь способствовала поддержанию могущества церкви.

Немного позднее Уолси закрыл двадцать девять монастырей, а изъятые доходы направил на финансирование школы в Ипсвиче и колледжа, получившего название Кардинальского, который он намеревался построить в Оксфорде. Неисповедимая религиозность нескольких монахов и монахинь не должна стоять на пути великих образовательных учреждений. Уолси интересовало как надлежащее обучение, так и надлежащее руководство; и в действительности их невозможно было четко разграничить. И вот работа церкви продолжилась, несмотря на обличительную критику и угрозы со стороны «новообращенных», называемых также «евангелистами» и «сведомыми».

В конце 1520-х годов учение Лютера признали еретическим, а его книги запретили. От них «разило сковородкой», стоявшей в раскаленных огненных печах Смитфилда и самого ада. Весной следующего года Уолси устроил торжественную церемонию сожжения текстов Лютера на церковном дворе собора Святого Павла. Впрочем, останавливать поток новых учений было уже слишком поздно. Сведомые, по словам Томаса Мора, «активно расхаживали» по всем питейным и трактирам, проповедуя свои доктрины. Мор на тот момент уже являлся тайным советником и служителем королевского двора. Предполагаемые еретики встречались и в адвокатских палатах, где братские связи можно было превратить в связи духовные. Люди «имели обыкновение предаваться полуночным чтениям, сидя в своих покоях». Они начали собираться в долине Темзы и некоторых районах Эссекса, а также в Лондоне. В приходской церкви городка Рикмансворт, в графстве Хартфордшир, неизвестные бросили статуи и крестную перегородку в огонь, что стало предвестием иконоборчества в Англии в более поздний период.

Книги Лютера ввозили в страну контрабандой, пряча в мешках с сукном, доставляемых из портов тогдашних Нидерландов и городов Рейнской области. Однако трактаты попадали в руки не только к инакомыслящим. Они дошли и до самого короля. 21 апреля 1521 года Генрих был замечен за чтением лютеровского сочинения De Captivitate Babylonica Ecclesiase («О вавилонском пленении церкви»), а в следующем месяце он написал папе Льву X о своем намерении изобличить ересь, которой пестрит трактат. Уолси выразил мнение, что королю не помешало бы среди других европейских государей показать себя эрудитом и правоверным христианином. И вот, при помощи семи королевских слуг, включая Мора, Генрих составил ответ Лютеру, озаглавленный Assertio Septem Sacramentorum, «В защиту семи таинств».

Трактат Генриха не был блестящей или увлекательной работой, однако он выполнил свое предназначение. Папа признался, что восхищен сочинением, и даровал Генриху титул Fidei Defensor, «Защитник веры». Титул не предполагалось передавать по наследству, однако королевская семья использует его с тех самых пор. Лютер сочинил свой ответ на ответ монарха, в котором клеймил его «королем лжи» и «окаянным и подлым червем». Вследствие этого Генрих никогда не испытывал симпатии к лютеранству и в большинстве случаев оставался правоверным католиком.

Папа скончался через два месяца после того, как пожаловал королю титул, и некоторые считали, что сам Уолси, возможно, возглавит следующий понтификат. Однако кардинальский конклав навряд ли когда-нибудь решил бы избрать англичанина, да и в любом случае Уолси и без того хватало забот с церковными делами в Англии. Учиненная им ревизия монастырей была лишь частью его программы клерикальной реформы. Он разрабатывал новые уставы для белого или немонашествующего духовенства и вводил новый регламент в монашеских братиях бенедиктинцев и августинцев. Кардинал руководил двадцатью монашескими выборами, чтобы заполучить большинство голосов для своих кандидатов, и отстранил от дел глав четырех монастырей.

Весной 1523 года Уолси распустил созыв высшего духовенства в Кентербери и призвал их в Вестминстер, где объявил о применении новой системы налогообложения к их доходам. В будущем епископы и архиепископы обязались выплачивать ему «контрибуцию», прежде чем приступать к отправлению обязанностей в своих юрисдикциях. Он предлагал провести реформы в церковных судах и настаивал, что собственноручно должен заниматься всеми делами, касающимися завещаний и наследства. Церковь еще никогда не находилась под столь строгим контролем со времен Генриха II. А тот факт, что Уолси, преследуя свои цели, издавал санкционированные Ватиканом папские буллы, письма и хартии, еще больше настраивал английских епископов против него.

Однако прелат находился под покровительством короля. Уолси являлся исполнителем воли Генриха, поэтому его растущее влияние фактически обеспечивало королю господствующее положение. Больше не существовало противоречий между церковью и государством, как их стали называть позже: они были едины в лице одного и того же человека. Тогда, впрочем, вопрос о доктринальной реформе не вставал, и Уолси лишь вполглаза наблюдал за распространением еретических учений в королевстве. Куда больше его заботила дисциплина и эффективность работы церкви, в особенности в том, что касалось использования нажитых ею богатств.

Роль папского легата включала в себя и иные обязанности. Как представителю папы римского, Уолси полагалось установить мирные взаимоотношения между христианскими правителями европейских стран – предварительное условие их объединенного крестового похода против турок. Изощренный в вопросах дипломатии, весь 1518 год кардинал вел переговоры с императором Священной Римской империи Максимилианом, королем Франции Франциском и королем Испании Карлом. Их делегаты прибыли в Лондон осенью того же года и заключили соглашение о всеобщем мире, получившее название Лондонского. Кардинал устроил его к вящей своей чести. В мимоходом брошенном намеке на возможность крестового похода папа упоминался лишь как комес, или «соучастник» в переговорах. «Мы можем видеть, – писал один кардинал, – чего стоит ожидать Святому престолу и папе от английского канцлера».

Английский канцлер был на вершине своего влияния. За четырнадцать лет полномочий в качестве лорд-канцлера он созвал только один парламент. Во время первого пребывания в королевстве посла Венеции Уолси обычно объявлял ему, что «Его Величество изволит сделать то-то и то-то». Потом фраза изменилась на «Мы изволим сделать то-то и то-то», пока в конечном итоге не стала звучать как «Я сделаю то-то и то-то». И все же он никогда не забывал, откуда проистекает настоящая власть и влияние; он оставался у кормила правления ровно до тех пор, пока подчинялся воле короля. Достижением кардинала, наряду с Лондонским соглашением, был триумф его суверена. Честь короля всегда была самым важным аспектом во внешнеполитических расчетах Уолси. Сам Генрих, казалось, был доволен достигнутыми успехами. «Мы хотим, чтобы все правители были довольны имеющимися у них территориями, – заявил он венецианскому послу, – а мы счастливы, имея этот остров». Для демонстрации своей удовлетворенности в тот момент он написал несколько стихотворных строк.

Стремиться к лучшему; отвергать худшее;
Мой разум будет
Пристанищем добродетели, изгонит порок,
Этому отдаю всего себя[8 - The best ensue; the worst eschew; / My mind shall be / Virtue to use, vice refuse, / Thus shall I use me.].

И все же он был куда менее доволен, когда в феврале 1519 года император Священной Римской империи умер и титул перешел к его внуку, королю Испании Карлу. Девятнадцатилетний Карл стал номинальным правителем Австрии, Польши, Швейцарии, Германии, Нидерландов, не считая самой Испании; таким образом, он распоряжался судьбой половины Европы.

Три юных короля теперь занимались замысловатыми церемониальными ритуалами налаживания союзнических отношений, которые можно было интерпретировать и как военные игры. Летом 1520 года Генрих отплыл во Францию на «Большом Гарри» со свитой из четырех тысяч человек для переговоров с французским королем. Из-за небывалой пышности королевской делегации место встречи обрело известность как Поле золотой парчи. В долине возле городка Ардр, неподалеку от английского анклава Кале, соорудили павильоны и дворцы, башни и заставы, искусственные озера и мосты, установили статуи и фонтаны, из которых текли пиво и вино. Генрих был разодет, как свидетельствует история, «в золотые слитки чистейшей пробы», да и Франциск, в свою очередь, ослеплял великолепием. Религиозные службы шли вперемежку с рыцарскими поединками, пирами и рукопашным боем, а празднования длились целых семнадцать дней. Событие называли восьмым чудом света. Словно сцена с богато вышитой шпалеры стала явью. Значимость соглашений состояла вовсе не в их содержании, а в способе их заключения. Они являлись проявлением скорее власти, нежели дружелюбия.

И все же за шпалерными кулисами кипела тайная активность. Еще до того, как Генрих отправился во Францию, с визитом в Дувр прибыл король Испании Карл, приветствовать которого вышел сам Генрих. С торжественной процессией Карла препроводили в Кентербери, где он впервые встретился со своей теткой, Екатериной Арагонской. Трое суток балов и пиршеств включали также многочасовые переговоры. После встречи с французским королем на Поле золотой парчи Генрих отправился в Кале, где вновь вступил в сговор с Карлом. Все их планы были направлены против Франции. Сам Генрих желал еще раз заявить о своих притязаниях на французскую корону как часть неотъемлемого права, принадлежавшего ему по рождению.

Теми же летними ночами, пока монархи почивали в своих золотых шатрах, лондонский ночной дозор выискивал «подозрительных лиц». Докладывали, что портной и двое слуг картежничали и играли в кости до четырех утра, когда игру принудительно остановили, а игроков сдали констеблю. В Саутуарке и Степни в ходе поисков «бродяг и правонарушителей» дозор обнаружил множество «бесхозяйных лиц», живущих в обветшалых домах. Десять немцев были задержаны в Саутуарке. «Старая блудница и молодая девица» были обнаружены лежащими на грязной простыне в подвале; а на верхнем этаже Хью Льюис и Элис Болл были «задержаны вместе в одной постели, не будучи при этом супругами». Анну Саутвик допрашивали в трактире «Роза» в Вестминстере по подозрению в распутстве. Извозчиков обнаружили спящими у стен трактира. Жнецы и косари, плиточники и каменщики, по донесениям, мирно обитали в пригородных гостиницах. Мужчины и женщины занимались своими повседневными делами, законными или не очень. Так прошло лето.

4. Супружеские невзгоды

Слухи о неверности короля всегда витали в воздухе. За связью с Анной Стаффорд последовали другие, и осенью 1514 года Генрих завел пятилетний роман с Элизабет, или Бэсси, Блаунт. Местом их романтических свиданий был дом в Эссексе под названием Иерихон. Его придворным строго-настрого приказывалось хранить молчание об этих визитах, а слуги королевских покоев были обязаны «не обращать внимания и не осведомляться, где сейчас находится король или куда направляется»; им запрещалось обсуждать «времяпрепровождение короля» или «его ранний или поздний отход ко сну». Плод этого союза появился на свет в 1519 году и был назван Генри Фицрой, что значило «Генри, сын короля»; впоследствии он стал герцогом Ричмондом. Элизабет Блаунт получила должное вознаграждение в виде выгодного замужества и навсегда сохранила расположение Генриха.

Несомненно, для услаждения короля в Иерихоне имелись и другие молодые женщины, однако следующей, чье имя сохранилось в истории, стала Мария Болейн. Она состояла в браке с вельможей из числа приближенных его величества, что было очень кстати, и под прикрытием королевского двора в 1520 году стала любовницей короля. Сегодня она в основном известна как сестра другой леди Болейн, но их роман с Генрихом длился на протяжении примерно пяти лет. В 1523 году король назвал один из новых королевских кораблей «Мария Болейн», а двумя годами позже пожаловал ее отцу пэрство, наделив титулом виконта Рочфорда.

К этому времени, впрочем, король воспылал чувствами к младшей сестре Марии. Дата его первой встречи с Анной Болейн доподлинно не известна, однако к 1523 году на нее уже обратил внимание Томас Уолси. Ее привязанность к Генри Перси, наследнику владений графа Нортумберленда, сочли недозволительной; Перси отправился обратно на север, а Анну удалили от двора. По словам церемониймейстера Уолси Джорджа Кавендиша, она была настолько зла, что «вся дымилась», багровея от ярости. Только после этих событий ее, вероятно, заприметил король.

Вскоре он был совершенно пленен ею. Она была, как полагали, «довольно смугла», но имела великолепные блестящие волосы и яркие глаза; ее узкое овальное лицо, высокие скулы и небольшую грудь впоследствии унаследует ее знаменитая дочь. На ранних портретах она изображена цветущей и жизнерадостной, однако более поздние выдают напряженность и подозрительность. О ее характере существует такое множество разрозненных сведений, что истинное представление сформировать попросту невозможно. Однако нет никаких сомнений в ее находчивости и остроумии – иначе бы она не смогла удержаться при дворе. Анна любила музыку и прекрасно танцевала. Часто высказывается мнение, что благодаря своему обаянию и дару убеждения ей удавалось избегать интимной связи с королем до тех пор, пока она не обрела уверенность в том, что станет его женой, но столь же вероятно и то, что сам Генрих желал заключить официальный союз, дабы обеспечить законность рожденным в нем детям.

Екатерина Арагонская знала или, по крайней мере, подозревала об этой связи и попросила Эразма написать трактат De Servando Conjugio – «О сохранении брака». Она знала также о существовании Генри Фицроя и была глубоко уязвлена, когда того представили двору ровно в тот момент, когда стало понятно, что ей больше не суждено иметь детей. Так или иначе, Генрих отвернулся от нее. Екатерина приближалась к сорока годам; все изящество ее юности погасло, и молодой король Франции называл ее «безобразной и бесформенной». Возможно, поэтому Генрих больше не навещал брачное ложе. Однако самое главное, она не выполнила своей прямой обязанности – родить королю сына и наследника.

В сознание Генриха уже закрались кое-какие сомнения. В Книге Левит он прочел, что мужчине запрещено жениться на вдове умершего брата. В ней говорилось: «…наготы жены брата твоего не открывай; это нагота брата твоего», ибо наказание за этот грех – бездетность. Он цитировал Левит в своем трактате против Лютера, в тексте которого ссылался на «твердую и непреклонную справедливость Божью». Что, если его брак попрал божественное предопределение? В самой Книге Левит Бог говорит: «…то и Я поступлю с вами так: пошлю на вас ужас, чахлость и горячку, от которых истомятся глаза и измучится душа, и будете сеять семена ваши напрасно…» (Лев. 26:16). Возможно, Бог отказал Генриху в наследнике, наказав за грех.

В вопросах престолонаследия Генрих мог быть беспощаден. Он уже дал всем понять, что гнев короля означает смерть. В случае смерти самого монарха самым вероятным претендентом на трон считался Эдуард Стаффорд, третий герцог Бекингем; он был потомком Томаса Вудстока, одного из сыновей Эдуарда III, а потому стал подозреваемым. Весной 1521 года король лично устроил допрос среди прислуги герцога, чтобы найти доказательства измены. Главным выдвинутым обвинением было то, что герцог якобы обращался к монаху-колдуну, который сказал ему, что у Генриха не будет сыновей и что «ему должно достаться все». Бекингем накупил неподобающее количество золотой и серебряной парчи. Один из слуг даже заявил, что его хозяин замышлял «тайно проникнуть к королю с ножом». Разумеется, Эдуард был признан виновным по вердиктам семнадцати пэров и казнен в Тауэр-Хилл. В то время многие считали, что Уолси – известный среди жителей Лондона как «мясник» – стоял за трагической кончиной Бекингема, однако первопричиной на самом деле являлось непреодолимое стремление Генриха сохранить династию.

Возможно, в тот момент все его надежды возлагались на сына-бастарда Генри, однако не существовало прецедента, согласно которому незаконнорожденный ребенок мог наследовать престол, за исключением уже давно покрытого пылью истории Гарольда I в 1037 году. Оставалась еще принцесса Мария, имевшая на тот момент собственный двор[9 - Дочь Генриха VIII и Екатерины Арагонской, королева Англии в 1553–1558 гг. Родилась в 1516 г. За гонения на англиканскую церковь вошла в историю под именем Марии Кровавой.], однако история Англии знала всего лишь одну царствующую королеву; и Матильду, по правде говоря, называли «владычицей Англии»[10 - Матильда (1102–1167), дочь короля Генриха I и внучка Вильгельма Завоевателя, была королевой Англии в 1141 г.]. Необходимо было, таким образом, найти наследника мужского пола. На тот момент Генрих уже задумывался о возможности нового брака.

Мария же в то время могла послужить осуществлению других целей. В возрасте двух лет она уже была обещана сыну Франциска I, однако четыре года спустя ее официально обручили с Карлом V. Что могло быть более подходящим, чем замужество с императором Священной Римской империи и сувереном Испании? Тем не менее то были не обручальные обряды, но игры войны.

Летом 1521 года Генрих заключил с Карлом соглашение против Франциска I и пообещал отправить огромную армию из 30 тысяч пеших и 10 тысяч конных солдат во французские владения. Впрочем, склонность к военным авантюрам разжигает страсть к деньгам. И вскоре Уолси снова стал требовать и собирать доходы церкви. В марте 1522 года он начал масштабную государственную кампанию по оценке богатства каждого отдельного подданного и боевого потенциала каждого мужчины; это было весьма характерно для его прямолинейного и всеохватного стиля правления. Взимаемые налоги наименовались «займами», но в действительности так никогда и не были возмещены. Двумя месяцами позже граф Суррей вторгся в Северную Францию с большим войском, но так и не добился никаких результатов. Карл отплыл в Англию и был официально обручен с принцессой Марией. Во время путешествия вверх по Темзе от Грейвсенда до Гринвича императорские ладьи были украшены благоухающими «ароматическими травами», чтобы заглушить дурные запахи, доносившиеся с реки.

Весной следующего года был созван парламент, чтобы обсудить, по словам Уолси, вопрос «великого вторжения во Францию» или скорее спонсирования этой военной кампании. «Еще никогда ни в одном парламенте, – писал один из современников, – я не был свидетелем столь напряженных трений и канители из-за уплаты двух шиллингов с фунта, какие устроила палата общин. Вопрос обсуждали вдоль и поперек пятнадцать или шестнадцать дней подряд…» Введение налога на земельную собственность стало «неслыханным доселе» прецедентом. Спикер палаты Томас Мор силой своего невозмутимого убеждения добился принятия законопроекта.

Именно на этом собрании парламента внимание присутствующих впервые привлек к себе Томас Кромвель. На тот момент он уже был торговцем и клерком, красильщиком тканей и ростовщиком – разносторонняя деятельность, свидетельствовавшая о его сноровке и мастерстве на всех жизненных поприщах. Вскоре он также поступил на службу адвокатом в Грейс-Инн. В речи, обращенной к коллегам, Кромвель изъявил желание «выразить свое скромное мнение». Он убеждал короля остаться в Англии и не рисковать своей жизнью ради французских кампаний; он призывал к осторожности и бдительности в поддержании линий снабжения «продовольствием». В заключение он высказал мысль, что Шотландия должна быть основной целью королевской армии, сославшись на старую максиму «тот, кто вознамерился завоевать Францию, пусть начнет с Шотландии».

Парламентские дебаты не воодушевили Кромвеля. В письме одному из друзей он сетовал, что «целых шестнадцать недель мы обсуждали войну, мир, борьбу, разногласия, полемику, ропот, затаенные обиды, богатство, бедность, нужду, правду, обман, правосудие, справедливость, обман, притеснения, великодушие, действия, силу… со всем нашим энтузиазмом, но вернулись туда, с чего начали». Впрочем, он признал, что палата общин выделила королю «весьма крупную субсидию, подобных которой еще никогда не предоставляли в нашем королевстве».

И вот летом 1523 года великая кампания началась. Десять тысяч человек отплыли в Кале под командованием Суффолка, партнера Генриха по рыцарским турнирам. В своем великолепии, равно как и в размере талии, Суффолк был под стать монарху. Он намеревался взять в осаду Булонь и таким образом заполучить еще один порт для Англии. Однако король и кардинал убеждали его идти на Париж и с помощью Карла V и других союзников разрушить сердце Франции. Однако война капризна и переменчива. Союзники попали в плен, или были окружены, или бежали с поля боя. Дождь, слякоть и болезни сократили численность английских сил за пределами Парижа, и в конце концов они были вынуждены отступить.

В водовороте этой войны неизбежным было возникновение необъяснимых промашек и коллизий. Итальянские города-государства эпохи Возрождения, истинная причина конфронтации межу Франциском и Карлом, стояли перед лицом серьезной угрозы. Шотландия угрожала вторжением в тандеме с войсками Франции, ее давней союзницы, а пока европейские монархи воевали друг с другом, турки вплотную приблизились к своей цели – завоеванию восточных территорий Европы. Никто не мог разглядеть путь в этих потемках, потому что, по правде говоря, никакого пути и не было. Это была изнурительная череда битв и осад, вторжений и отступлений, после которой соотношение сил между участниками практически не изменилось.

Тем не менее история запомнила еще один всполох боевого пыла. В начале 1525 года испанская императорская армия одержала сокрушительную победу в битве при Павии, взяв в плен короля Франции и наголову разбив большую часть его знати. Воодушевленный Генрих строил планы очередной большой коалиции с Испанией с целью, как он выразился, «получить полную сатисфакцию от Франции». Карл V не был расположен делиться выигрышем. Став властителем всей Европы, он куда менее нуждался в поддержке Генриха. Однако английский король продолжал мечтать и плести интриги.

Вместе с Уолси Генрих намеревался изыскать средства на новую кампанию путем принудительного займа, названного «добровольным пожертвованием». Ничего добровольного, впрочем, в нем не было. На основании королевской прерогативы с мирян взималась одна шестая часть их состояния, а с духовенства – одна четвертая. Однако английский народ устал от войны, которая велась лишь в угоду стремлению Генриха к чести и славе. Война ставила под угрозу торговые отношения между европейскими странами и, искусственно повышая цены на основные товары вроде мяса и напитков, разрушала национальную торговлю и промышленность. Поскольку солдат в Англии набирали в основном из числа земледельцев, их призыв самым отрицательным образом сказался на развитии сельского хозяйства. Возможно, война и отвечала интересам короля, однако явно не велась во благо страны. Да и какой прок был от вторжения и завоевания Франции? Один из сочинителей баллад посвятил Уолси несколько хулительных строк:

Твоею виной многие сводят концы с концами,
И торговле все пути ты перекрыл,
Оттого народ наш горюет и рыдает[11 - By thee out of service many are constrained / And course of merchandise thou hast restrained / Wherefor men sigh and sob.].

Из-за войны страдала коммерция. Большая часть внешней торговли осуществлялась через Антверпен, где основным английским экспортом была суконная ткань мануфактур. Жители Фландрии говорили, что «если бы отцов англичан вздернули на городских воротах Антверпена, их дети проползли бы у них под ногами, чтобы попасть в город». Объем торговли сукном вырос вдвое за время правления Генриха, что способствовало росту авторитета и влияния гильдии экспортеров сукон, известной как «Купцы-авантюристы». Начиная с этого периода, таким образом, мы можем говорить о возвышении английского купца. Все, что угрожало или препятствовало торговле, считалось предосудительным.

Как следствие, население королевства оказывало открытое, а порой и насильственное сопротивление новым налогам: в Суффолке четыре тысячи человек взялись за оружие, а в Кенте избили сборщиков податей. Жители Лондона отказывались платить, считая поборы незаконными. В Кембридже и Линкольншире недовольные искали «повода учинить протест». Когда герцог Норфолк потребовал привести к нему вожака бунтовщиков в своем графстве, ему ответили, что «имя ему – Бедность, ибо именно она и ее сестра Нужда сподвигли нас на эти деяния».

Угроза еще одного масштабного бунта, вроде восстания Уота Тайлера в 1381 году, была слишком велика. Подобное восстание вот-вот должно было начаться в Германии, погрязшей в пучине насилия и хаоса; триста тысяч мятежников ополчились против власти, и в борьбе погибли сто тысяч крестьян[12 - Речь идет о Крестьянской войне в Германии 1524–1525 гг., ставшей одним из следствий и этапов Реформации.]. И король решил пойти на попятную. Генрих обнародовал прокламацию, где отрицал любую причастность к налоговым сборам; затем он благосклонно освободил народ от уплаты податей и даровал помилование мятежникам. Он извлек урок из своего опыта, осознав ограниченность королевской власти. И тем не менее основную вину за случившееся возлагали на кардинала. По словам одного летописца, «конца-краю было не видать той затаенной злобе и ненависти, которую народ питал к прелату». Генрих прекрасно понимал, что Уолси не оправдал ожиданий. Это уже была не та спокойная и беззаботная страна, которую он унаследовал при восхождении на престол. А кардинал… что ж, он был всего лишь одним из многих.

Фальшивая громогласность военной политики обнаружилась еще сильнее, когда в 1525 году кардинал начал изучать возможности коалиции с Францией против давнего союзника – Испании. Карл сосредоточил в своих руках достаточную власть, чтобы теперь представлять собой угрозу. Соглашение «о вечном мире» было заключено с Францией тем же летом, всего лишь через полгода после того, как кардинал предложил начать против нее великую войну. Карл V потребовал аннулирования своей помолвки с юной принцессой Марией. Все сошло на нет. Все нужно было начинать заново.

Помимо военных дел Генрих предавался делам сердечным. Он был, по его словам, «поражен стрелой амура». В 1526 году на воду спустили новый корабль, названный «Анна Болейн». Весной того же года королевские ювелиры изготовили для него четыре броши для подарка некой леди. Одна из них представляла собой богиню Венеру, а другая изображала девушку и сердце; на третьей мужчина преклонял голову на колени женщины, а на четвертой красовалась та же женщина с короной на голове. Окружающие отмечали, что в тот период монарх был более темпераментным и энергичным, чем обычно. Новообретенная дружба с Францией стала предлогом к бесчисленному количеству пиршеств, званых обедов, рыцарских турниров и зрелищ. Летом 1526 года Генрих со всей страстью и неистовством предавался охоте. Он жаждал выигрыша.

Он начал писать Анне Болейн письма на французском – языке куртуазных ухаживаний. Один из историков, живших в XVIII веке, так отозвался об этих письмах: «Весьма дурно написаны, почерк едва разберешь, а французский кажется безграмотным». Тем не менее они выполнили свою задачу. Первое было вручено вместе с оленем, подстреленным королем накануне, а немного спустя последовало и второе, где он благодарил возлюбленную: «…сердечно за то, что изволишь изредка вспоминать обо мне». Это послание не назовешь традиционным письмом короля своей даме сердца.

В следующем письме Генрих признался, что сбит с толку ее чувствами: «Умоляю тебя всем сердцем, поведай мне, не тая, все свои сокровенные мысли о любви нашей». Затем он обещал, что она будет «единственной возлюбленной моею, и я вычеркну из мыслей и сердца всех других, кроме тебя, чтобы лишь тебе одной служить». Однако Анна Болейн уже уехала в родовое поместье Хивер в графстве Кент и отказывалась возвращаться ко двору. «Мне ничего не остается, как сетовать на свою горестную судьбу, – писал он ей, – усмиряя мало-помалу мое неистовое безрассудство». Несомненно, Генрих испытывал к ней всепоглощающую страсть, а она, в свою очередь, делала все возможное, чтобы удержать его привязанность, не охлаждая чувств. Задача эта давалась непросто и, должно быть, чуть не довела ее до нервного истощения.

В другом письме Генрих убеждал возлюбленную, что «ничего на свете так не желает, как встречи с тобой; ведь нет в мире радости большей, чем быть рядом с той, кого горячо любишь». Как же мягко отказать великому и могущественному королю? Анна отправила ему бриллиант, украшенный изображением леди на своем корабле. Девушку бросало из стороны в сторону на бурных волнах, однако бриллиант символизировал непоколебимое и твердое сердце.

Екатерина оказалась отодвинута на задний план. После соглашения с Францией отпала необходимость снискивать расположение ее племянника Карла V. Когда трое из ее испанских фрейлин пожаловались на то, что Генри Фицрою, незаконнорожденному сыну Генриха, был дарован титул герцога, их удалили от двора. Уолси вскрывал и прочитывал письма Екатерины. Кардинал или сам король тайком приставили к ее свите шпионов. Уолси настоял, что его присутствие необходимо при любой аудиенции между королевой и делегатами Карла. Неудовольствие Генриха, впрочем, не распространялось на дочь, которой, возможно, еще предстояло стать королевой Англии. У Марии был теперь свой двор с более чем тремястами слугами; за обедом она могла выбирать из тридцати пяти разных блюд. Она занималась охотой, в том числе соколиной, играла в карты и кости.

Конечно, всегда существовала возможность родить сына. Справедливо предполагать, что поначалу Генрих намеревался сделать Анну своей любовницей, однако после первых порывов безрассудной страсти решил, что она должна стать его женой. Анна Болейн в качестве невесты могла обеспечить будущее королевской династии. Без сына же, как Генрих утверждал чуть позже, королевство бы объяли «смута и злосчастья». Его сомнения по поводу союза с Екатериной Арагонской были, безусловно, истинными. Им не руководила одна лишь слепая страсть к Анне Болейн. Если он женился на Екатерине вопреки запрету вступать в связь с вдовой брата своего, как гласит Книга Левит, то, возможно, он действительно накликал на себя проклятие. Теперь его долгом было добиться признания первоначального разрешения на брак недействительным, чтобы он мог впервые заключить брак по всем правилам. Папа римский не мог да и не должен был пренебрегать богоданным законом, установленным в самой Библии. Совесть короля была серьезным вопросом; Генрих использует это слово во многих из своих писем как способ самооправдания перед Богом. Однажды он заявил, что совесть есть «высший и наиглавнейший суд, мерило воздаяния и справедливости». Он знал, что был прав.

Таким образом, весной 1527 года Генрих предпринял первую попытку убедить папу Климента VII аннулировать брак с Екатериной. Жене он сообщил, что лишь изучает вопросы, поднятые некоторыми адвокатами и богословами. В этот момент она расплакалась и поклялась, что ее брачный союз с принцем Артуром никогда не был официально узаконен. Она прекрасно понимала, к чему все идет. В мае 1527 года Уолси призвал короля предстать перед ним и архиепископом Кентерберийским, чтобы обсудить статус его брака. Это был постановочный маневр, поскольку король уже распорядился, чтобы кардинал объявил союз с Екатериной недействительным. Однако, будучи папским легатом, Уолси не мог принять такое решение, не представив вопрос папе. Он прервал рассмотрение дела и объявил, что ему необходимо навести больше справок. Этим ознаменовалось начало всех тех бед, которые в конечном итоге привели к разрыву с Римом.

Уолси не был до конца уверен в том, кто является невестой короля. Он полагал, что это будет дипломатический брак – возможно, с кем-то из французского королевского дома. Анна Болейн казалась ему всего лишь очередным увлечением короля. И вот в этот раз Генрих скрыл свои истинные намерения от Уолси; воспользовавшись отсутствием кардинала, отбывшего с дипломатической миссией во Францию, король отправил одного из своих секретарей в Рим с проектом папской буллы, разрешающей королю брак с другой, неназванной женщиной, с благословения и санкции церкви. Секретарю король сообщил, что все должно оставаться в тайне, «дабы избежать козней со стороны кардинала или кого бы то ни было». Это многозначительное упоминание главного королевского министра подразумевало, что их первоначальным близким отношениям пришел конец. Генрих начал привлекать ученых и богословов для исследования всех прецедентов и печатать трактаты, отстаивавшие его позицию. В определенный момент в 1527 году началась работа над сбором и обобщением аргументов в пользу развода; Генрих назвал эту серию доводов Liber noster, или «Наша книга».

За этим последовал процесс бесконечных фальстартов, тщетных надежд, запутываний вопроса и проволочек, сбивших короля с толку и лишивших его присутствия духа. Екатерине Арагонской удалось поставить в известность своего племянника Карла V об опасностях сложившейся ситуации. В мае войска Карла подвергли Рим варварскому разграблению, а папа фактически стал узником замка Святого Ангела. Если сам понтифик находился во власти Карла, то каковы были шансы успешно уладить вопрос с браком тетки императора? Бракоразводный процесс теперь стал частью более масштабных действий.