Костяной капеллан

Парни по большей части были не слишком рады прибытию. Мы с Йоханом, Лука Жирный и Котелок – мы были дома. Остальные же, похоже, ощущали себя если не в самом дерьмовом из мест, то во втором по своей дерьмовости. Худшим из худших, конечно, был Абингон. Абингон прошли мы вместе, он-то и скрепил наши узы. Сделал нас единым целым. Люди, вместе прошедшие адское пекло, обычно по возможности держатся друг друга. Может, овцеводы да свинопасы и покинули полк, но эти ребята сделаны из правильного теста, раз удержались вместе под сумасбродным командованием Йохана или под моей карающей справедливостью, эти через что угодно пройдут заодно. По крайней мере, так я надеялся.

Мы выехали из-под длинной тени стен, и я как следует осмотрелся. Чем больше я видел, тем меньше мне верилось, что тётушка Энейд последние три года держала дело под наблюдением. Эллинбург никогда не отличался красотой, что правда, то правда. Столицей он не был, и великолепных зданий было в нём немного. Не было здесь ни дворцов, ни большой библиотеки, ни театра, ни академии чародеев, ничего из того, что якобы видел сэр Эланд в Даннсбурге. Если он там вообще был. В то же время, до войны Эллинбург процветал. Был здесь блистающий роскошью Великий храм всех богов на вершине холма, венчающего Торговый ряд, и он, по крайней мере, никуда не делся, а вот половина лавок была заколочена, многие окна разбиты, а улицы – усыпаны грудами гниющего мусора. На этих улицах полным-полно было побирушек, намного больше, чем следует, – они выставляли напоказ обрубки недостающих конечностей или перевязанные глаза перед равнодушными прохожими. И слишком многие из этих калек походили на ветеранов войны, отчего становилось не по себе.

Мы свернули с главной улицы и направились вниз, к Вонищу – беспорядочному скоплению трущоб вблизи от реки и сыромятен. Это и был наш околоток, это был дом, и нарекли его как нельзя более метко. Облако гнилостной вони, в которое мы въехали, было словно живым существом, назойливым и гнусным.

И всё же там, внизу, тоже когда-то теплилась жизнь. Узкие проулки между тесно жмущимися друг к другу хижинами когда-то жили: драили ступени крыльца женщины, гонялись друг за другом и с визгом плескались в канавах чумазые ребятишки. Теперь же ни души было не видать, а если кто нам и попадался, то чуть не замертво падал от голода. На улицах пахло горем и отчаянием. Казалось, на каждой четвёртой из дверей дешёвой и выцветшей белой краской вывел кто-то чумную отметину.

– Ради Госпожи, Томас, – произнёс рядом со мной Йохан. – Что случилось, чёрт побери?

Я зажмурился и тут же представил улицы Абингона, объятые пламенем, больных и некормленых людей, которых оторвали от родного дома и поставили под копьё. Вспомнились мне кучи трупов, которые лопатами сгребали в братские могилы солдаты с перевязанными ртами и глазами, ослепшими от увиденного ужаса.

– Они и её с собой привезли, – это я сказал про ветеранов, побирающихся у городских ворот. – За ними, ранеными и увечными, до дома проследовала и чума, покуда Госпожа наша обратила свой лик на юг.

Йохан глянул на меня так, словно подумал, что я свихнулся. Может, и подумал, но в таком случае дурак дурака видел издалека.

– Если бы тётушка Энейд вела наше дело, так уж она бы такого, чёрт возьми, не допустила, – сказал Йохан. – Вот какими стали наши улицы, Томас.

– Ну и как бы она, по-твоему, не допустила долбаную чуму? – огрызнулся я настолько сердито, насколько вообще осмеливался при общении с братцем.

– Ладно, – буркнул он. – Да ты ведь понимаешь. Должно же быть… Ну не знаю. Хоть какая-нибудь жратва. И медицина. И…

Он притих, как видно, потому что вспомнил: всех врачей моложе шестидесяти, как и остальных, забрили в армию. Большая их часть полегла от чумы под Абингоном, и стране пришлось от того ещё хуже.

– Вот какими стали наши улицы, – повторил Йохан, теперь уже совсем безутешно.

Я кивнул. Стали, что уж тут спорить.

В полумиле отсюда держал я харчевню, туда и повёл отряд. Заведение под названием «Руки кожевника», старинное и уютное – точнее, бывшее таким до войны. Сейчас, однако, было там совсем не так уютно. Стёкла в окнах стояли нового образца – толстыми квадратными вставками, а не ромбами в свинцовой решётке, как в старых зданиях, но теперь их наполовину разбили и заколотили досками. Вывеска повисла на одном гвозде, а главное, что тревожило, – никто не стоял у дверей. Все мужчины моложе сорока, что могли удержать в руках копьё, были, естественно, в армии, но Альфрид и в свои пятьдесят два был здоров и крепок, так что ему я и поручил охрану входа на время нашего отсутствия. Сейчас его не было.

Спешился я, привязал лошадь к растрескавшейся коновязи, припоминая времена, когда она была ещё гладкой и вся лоснилась от масла. Трое других наездников последовали моему примеру, и я жестом приказал Йохану, Анне и сэру Эланду идти за мной.

– А вы постойте пока здесь, – сказал я собравшимся солдатам. – Надо будет, чтоб вы вошли, – и так поймёте. Лука, ты за главного.

Толстяк кивнул и с важным видом заложил большие пальцы за туго натянутый ремень.

Мне совсем не хотелось брать с собой сэра Эланда, но хотелось оставить Луку Жирного за главного, к тому же, поставь я его выше лжерыцаря – последствия ожидались бы весьма неприятные. Руководитель должен задумываться о таких вещах. К тому же, Эланд в краденых доспехах смотрелся вполне внушительно.

Мы вошли в харчевню. Надежда увидеть Альфрида, тётушку Энейд или хоть какое-нибудь знакомое лицо иссякла, как только за нами захлопнулась дверь. Из-за наполовину заколоченных окон в помещении было сумрачно, только пара-тройка фонарей кое-как рассеивала темноту. Камин был не топлен, хотя к вечеру стало довольно зябко. Из-за прилавка вынырнул какой-то человек – и побледнел, встретившись со мною взглядом.

– Кто ты, мать твою, такой? – спросил я мягко и негромко.

Над прилавком висел большой латунный корабельный колокол – когда-то давно достался он мне от некоего моряка с торгового судна, – и вот человек, стоящий за моим прилавком, подпрыгнул и с силой дёрнул за верёвку – поднял такой звон, что всех богов перебудило бы. Йохан сорвался мгновенно. Схватил стул и швырнул им через прилавок прямо в морду незнакомцу. Тот свалился, изрыгая проклятия и колотя бутылки и стаканы. Дверь за его спиной отворилась, и в комнату вломились шестеро мордоворотов с ножами и дубинами. Мы выхватили клинки, а Анна Кровавая сунула два пальца в рот и пронзительно свистнула. Входная дверь распахнулась – Лука Жирный возглавил первую атаку, и через миг за нами было уже девятнадцать человек. Шестеро чужаков замерли, ошалело глядя, как мой отряд их окружает. Я шагнул вперёд.

– Меня зовут Томас Благ, и вы находитесь в моей, вашу мать, харчевне.

– Я Дондас Альман, – ответил один из них, – и теперь харчевня моя.

Я окинул взглядом его людей, затем с великой осторожностью повернулся и взглянул на своих. Убедившись, что сполна завладел его вниманием, я улыбнулся.

– Считать, что ли, не умеешь? Харчевня – моя.

– У меня связи, – произнёс он, и его слова слишком походили на угрозу. – У меня связи с влиятельными людьми.

– Мы и сами, мать твою, влиятельные люди! – взревел Йохан. – Мы – Благочестивые, и мы вернулись домой!

Глава пятая

У Дондаса Альмана и его ребят хватило ума не вступать с нами в поножовщину. Выперли мы их на улицу, а потом Лука Жирный взял с полдесятка парней и вышвырнул из подсобки всё ихнее барахло вслед за ними.

– Тут ещё позади есть конный двор, – сказал я Луке. – Уведите-ка лошадей с дороги, покуда не стемнело, почистите да задайте им корму.

Так он и сделал, а я присел за стойкой со стаканчиком браги и оглядел своё заведение. Благочестивые. С начала войны не слыхал я этого прозвища. А ведь так мы сами себя нарекли, когда были ещё подающими надежды юнцами, – я да Йохан. Сейчас и не упомнить, кто из нас первым до этого додумался, но когда фамилия твоего рода – Благ, поневоле придашь этому значение. О том, чтоб стать ещё и капелланом, я тогда и не помышлял, но это замечательно дополнило картину.

Как только Альман и его жалкая шайка скрылись из виду, я предоставил прилавок и его содержимое ребятам в полное распоряжение. В конце концов, за запасы я не платил, а некоторым из ребят, сдаётся мне, требовалось промочить горло, чтоб оправиться от вида и запаха Эллинбурга. Харчевня была вместительной, с кухней и тремя кладовыми со стороны чёрного хода, так что было где уложить отряд, а ещё ведь имелась пара комнат наверху на чердаке. Я прикинул, что одна из них и для меня вполне сгодится. В конце концов, не то чтобы в отряде кто-нибудь привык купаться в роскоши.

Кто-то между тем развёл огонь в камине и зажёг несколько светильников, вернув «Рукам кожевника» чуточку былого оживления. Взглядом я встретился с Анной Кровавой и поманил к себе.

– Найди-ка четырёх парней да присмотри, чтоб не пили, – сказал я. – А то как бы эти болваны ночью не вернулись – а тут все нализались и дрыхнут.

Анна кивнула и, не говоря ни слова, отправилась выполнять приказ. Прошлась по харчевне – набирала людей и вырывала у них из рук выпивку отрывистыми и жёсткими окриками. Анна была сержантом, и парни у меня в отряде её уважали. Я заметил – из Йоханова отряда она не взяла никого, и подумал, что это разумно. Их я не знал, а потому и доверял не вполне. По крайней мере пока. Сдаётся мне, Анна считала точно так же.

Подлил я себе ещё бражки, уселся за прилавком и стал наблюдать за попойкой. Йохан пил со своими и громогласно гоготал, громче даже, чем все его солдаты. Всё-таки у нас с Йоханом разные способы руководить отрядом.

Тут я почувствовал, что рядом кто-то есть, и вижу – точно, на меня смотрит Билли Байстрюк.

– Они вернутся, – сказал он.

Я кивнул:

– Так я и думал. Когда?

Билли посмотрел на мой напиток.

– Можно попробовать?

Я согласился и плеснул ему немного браги в свободный стакан. Парнишке было всего двенадцать, но он уже сражался на поле боя, уже убивал, так что непонятно, почему это нельзя и ему выпить, как мужчине. Он сделал большой глоток тёмно-янтарной жидкости и резко выдохнул, чуть не подавившись, когда она обожгла ему горло.

– Нравится, Билли? – спросил я.

– Пиво лучше.

– Ну так пей пиво.

– Да я только попробовать.

– То-то же. Когда, говоришь, они вернутся?

– Ближе к ночи, – ответил Билли. – Когда именно, она не сказала.