Тень власти

А между тем этот человек был обязан мне жизнью.

Опять наверху послышались какие-то голоса. На этот раз они звучали громче, и в них слышались угрожающие ноты. Слышно было, как лязгало железо. Затем опять стало тихо.

Вдруг маленькие ворота внизу медленно открылись, и из них вышло с дюжину моих солдат под предводительством седобородого сержанта. Он подошел ко мне и отдал честь.

– Сеньор, мы желаем получать приказания только от вас. Мы слишком долго служили с вами, чтобы иметь над собой новое начальство.

– Спасибо, Родриго. Но я только прошу пропустить меня. Я не могу уже принять вас под свою команду. Я низложен и бегу на север. Прощайте, Родриго. Еще раз благодарю вас.

– Чем мы провинились перед вами, сеньор, что вы хотите оставить нас?

Я был тронут.

– Родриго, я еду к принцу Оранскому, к еретикам.

– Нам все равно. Моя сестра была сожжена инквизицией в Сарагосе. Отец погиб таким же образом в Перес каждый из нас мог бы припомнить что-нибудь подобное, о чем не хочется говорить. Мы легко обойдемся и без черных ряс.

То была правда. Подбирая себе людей, я строго смотрел за тем, чтобы в их числе не было набожных ханжей. На таких нельзя полагаться: достаточно одного слова их духовника, и они способны изменить вам.

– Мы уже с незапамятных времен не видели королевского золота, – продолжал старый солдат. – То, что мы получали, было только нашим жалованьем. Если бы не вы, мы давно бы уже удрали ко всем чертям. Теперь мы готовы идти за вами и не будем спрашивать, куда вы нас поведете. Не так ли, братцы?

– Так, так! – раздались голоса. – Да здравствует дон Хаим де Хорквера!

Эхо повторило этот крик в темных сводах ворот.

Мои глаза стали влажны второй раз в жизни. Не все еще меня покинули, нашлись еще люди, которые в меня верили. То были простые люди – каталонцы, баски из Наварры и мавры из окрестностей Альпухары. У многих из них, без сомнения, на совести были такие дела, о которых они предпочитали умалчивать, но я никогда не расспрашивал своих людей о их вере и о их прошлом, если они были храбры и надежны. Говорили, что я был суров до крайности, но, очевидно, я не был плохим начальником.

– Вы все согласны на это? – громко и ясно спросил я. К этому времени сошло вниз еще несколько солдат, остальные находились на бастионах.

– Подумайте хорошенько о том, что вы хотите сделать!

– Мы уже подумали, – отвечала сотня голосов. – Да здравствует дон Хаим!

И опять этот крик повторился в сводах ворот.

Я поклонился им:

– Спасибо вам, молодцы. Я не забуду этого часа. Теперь садитесь на коней и следуйте за мной, как бывало прежде.

Они выбрали лошадей, которых заранее по моему приказанию держали наготове недалеко от ворот.

– Что вы сделали с доном Хуаном? – спросил я сержанта.

– Мы связали его и оставили наверху. Как прикажете с ним поступить, сеньор?

– Оставьте его. Он сам выбрал для себя судьбу и, быть может, очень умно.

Когда я вышел за ворота Гертруденберга, около меня опять были мои старые солдаты – единственное, что мне осталось от былого величия и силы, – с которыми я когда-то вступил в этот город. Мои надежды были похоронены и остались теперь позади.

Мы быстро двигались вперед в течение часа или двух. Вдруг из арьергарда прискакал всадник: женщины и раненые не могут ехать дальше, если не дать им отдохнуть. Рано или поздно нам все равно надо было остановиться, чтобы дать отдых коням. Поэтому я приказал сделать привал.

Небо прояснилось, на нем показалась звезда. Ветер по-прежнему был ледяной. Женщин сняли с лошадей и усадили по краям дороги. Они плакали и дрожали от холода. Многие из них были едва одеты, большинство не умело ездить верхом. Я старался, насколько мог, утешить их, но страдания и страх лишили их всякой силы. Тем не менее скоро надо было опять идти вперед.

Я стал искать донну Марион. Раньше я не обращал на нее внимания, зная, что она сильна, и отлично умеет управляться с лошадью. Теперь я никак не мог ее отыскать, никто не знал, что с ней произошло. Конечно, нельзя было требовать, чтобы люди неустанно следили за каждой женщиной, если принять во внимание, при каких обстоятельствах мы выбрались из города. Несомненно, она осталась в городе, как-нибудь отбившись от нас. Ибо когда мы прошли последние ворота, женщины и раненые были помещены в середине, а сзади двигался сильный арьергард вооруженных сил.

– Донна Марион, – громко крикнул я несколько раз, стараясь разглядеть ее в темноте. Ответа не было.

Она, вероятно, отбилась от нас во время схватки у башни. Но почему она отстала от нас? Сколько я ни думал, я не мог найти объяснения.

Между тем время шло, и надо было двигаться дальше. Я вздохнул и приказал выступать. Чтобы избежать расспросов старика ван дер Веерена о моей жене, я приказал держать его под благовидным предлогом подальше от женщин. Скоро я должен был сам сказать ему правду, но теперь я этого сделать не мог.

Печально и медленно продвигались мы вперед. По мере того как проходила ночь, длинная зимняя ночь, остановки приходилось делать все чаще и чаще. Наконец на востоке показалась слабо светившаяся красная полоска. Но наступавший день обещал быть ужасным. Тяжелые облака клубились на горизонте. Местность, по которой мы двигались, как нельзя лучше гармонировала с серым небом. То была обширная равнина с редкими, разбросанными там и сям группами низкорослых сосен, ветви которых были искривлены и согнуты бурями. Извивавшаяся перед нами дорога вела вниз к большой реке, смутно белевшей вдали…

Воздух сырой. Предрассветный ветерок. Я дрожал. Какая-то странная усталость овладела мной. Я чувствовал себя разбитым и сонным. Шлем, казалось, давил с такой силой, что я был не в состоянии носить его. Я, вероятно, ехал, покачиваясь в седле. Через несколько минут, очнувшись, я увидел, что сижу, прислонившись к краю дороги, а барон фон Виллингер держит бутылку у моего рта.

Я бросил взгляд вокруг себя. Сначала я никак не мог понять, где мы. Все вокруг меня имело такой величавый и странный вид. Все было бело. Невдалеке от нас отряд войск темным пятном тяжело расположился на снегу. Лошади понурили головы, и одни лишь пики торчали к небу. За ними расстилалась обширная, пустынная равнина. Казалось, как будто мы затеряны в этом белом безбрежном пространстве. Стоя неподвижно в едва брезжащем свете зари, солдаты имели какой-то необычно торжественный и вместе с тем печальный вид. Сначала я не мог понять, что все это значит.

– Это все результаты падения на вас этого проклятого горшка, дон Хаим, – сказал барон. – Позвольте мне снять ваш шлем и промыть вам голову.

Тут я все вспомнил.

Он откуда-то принес воды, и я предоставил ему действовать, как он знает. Вдруг он взглянул на меня с изумлением и сказал:

– Вы поседели, дон Хаим!

– Неужели? – спросил я равнодушно.

– Я сначала думал, что это от дыма или, может быть, пристала зола. Но это не оттереть. Хороший удар вы получили. Впрочем, вы отделались одним лишь ушибом. Через день или два вы будете чувствовать себя опять молодцом. Надеюсь, графиня здорова? – спросил он, посматривая на меня.

– Не знаю, – отвечал я. – Она осталась в Гертруденберге.

Барон с удивлением сделал шаг назад.

– Пресвятая Дева! – воскликнул он.

Он был лютеранин, но предпочитал выражать свои чувства, как то делают католики.

– Если бы вы сказали мне раньше, дон Хаим, то не оказалось бы такого места, которое мы не взяли бы с бою ради нее.

– Я знаю это и сам не хотел уезжать из Гертруденберга без нее, но я не представляю, где она. Вероятно, ее рассудок не выдержал всех этих потрясений.

Эту унизительную ложь я повторял всем, кто спрашивал меня о жене.

– Когда я вошел в комнату, чтобы взять ее с собой, ее там не оказалось, а ждать было невозможно.

– Пресвятая Богородица! – повторил он. – Теперь я понимаю, отчего у вас волосы поседели. Она в Гертруденберге, где дон Педро полновластный хозяин!

Последние слова он пробормотал себе в бороду, думая, вероятно, что я его не услышу.