Тень власти

– Да, – отвечал я. – Но я выколол ему глаза. Хотя, признаюсь, мог бы и убить его.

Барон опять сделал шаг назад.

– Heiliger Giott! – воскликнул он на этот раз по-немецки. – Много же вы натворили за одну ночь!

– Да, немало, – грустно отвечал я. – И еще больше предстоит сделать. Прислушайтесь-ка.

Фон Виллингер насторожился, потом стал на колени, позвал своего помощника и приказал ему строиться в боевом порядке.

– Вы можете сидеть на лошади, дон Хаим? – с тревогой спросил он.

– Да, конечно. Теперь не время думать о своих болячках.

Самой важной задачей было доставить женщин, раненых, вьючных лошадей и вообще все, что задерживало продвижение войска, поскорее к реке, и, если окажется возможным, посадить их в лодки, прежде чем произойдет столкновение. Лодки, которыми я запасся заранее, были уже здесь и черной линией тянулись по воде. Но их было недостаточно, чтобы забрать нас всех. К тому же не было и времени всем усесться в них. Мы еще не могли видеть врагов, так как с четверть мили нам пришлось ехать под уклон, но уже слышно было, как где-то вдали скачут лошади. Шум доносился еще издалека, но, если приложить ухо к земле, становился совершенно явственным.

Я считал, что мы уже вне опасности, или, если сказать правду, не обращал должного внимания на то, насколько быстро мы двигаемся вперед. Ибо целую ночь я тщетно боролся с судьбой. Раньше мне удавалось раза два заставить ее уступить перед моей волей, но в решительный час моей жизни она оказалась сильнее меня. Когда настало утро, я был уже обессилен и не учитывал, как следовало бы, время. Мы замешкались на нашем пути, опоздали на целый час, а этот час значил многое.

Мы выслали вперед багаж и всех не способных сражаться и поторопили их всячески. Но среди них началась, как всегда бывает в таких случаях, лишь суматоха и паника. Женщины кричали; некоторые из них упали с лошадей, несколько лошадей от испуга шарахнулись в сторону; мужчины ругались. Некоторое время здесь был прямо ад, пока я не протиснулся сквозь толпу и не водворил порядок.

Я наблюдал за этим авангардом, пока он не исчез в овраге, через который извивалась ведущая к реке дорога. Теперь он был в безопасности: через десять минут все будут уже на берегу, через полчаса успеют усесться в лодки и будут в безопасности на серой воде. Что касается нас, остающихся на берегу, то, конечно, мы могли дольше выдерживать натиск, но как долго – этого никто не мог сказать. Я сделал последние распоряжения. Потом мы остановились на дороге и стали ждать.

Пошел снег, падавший тихо и медленно. Отлично. По крайней мере, тем, чей час уже настал, будет мягче лежать, и их могила будет красивее под этим безукоризненно белым покровом. Я сам ждал для себя такой могилы. Хотя лошади будут топтать мой труп, но следы их копыт будут незаметны под хлопьями снега. Мои заблуждения и преступления будут навеки похоронены под этой густой пеленой. Вечен и глубок будет мой сон. И весной, когда дорогой поскачут целые эскадроны, их шум уже не потревожит меня. Я готовился жизнью уплатить долг королю и своей жене. Но пока она была еще в Гертруденберге, я не мог сдержать этого последнего обещания. Я должен жить – если смерть не решит иначе.

Итак, мы сидели на конях и ждали. На наших шлемах от снега образовались маленькие белые горки. Перед нами стлалась белая пустынная дорога.

Вдруг на том месте, откуда дорога начинает спускаться, появился темным пятном авангард неприятеля. Увидев нас, они приостановили лошадей; потом, не дав им передохнуть и не дожидаясь, пока все выстроятся в боевой порядок, они разом ринулись вниз по дороге. Дон Альвар был молод и нетерпелив, но, когда преследуешь тигра, эти качества не приводят к добру.

Мы ждали, пока они полным карьером проскакали половину дороги от начала склона до нас. Затем, вдруг разделившись на правый и левый фланг, бросились на них с возвышенности, поднимавшейся по обеим сторонам дороги. Столкновение было ужасно, но длилось недолго: они попали как бы в железные тиски, из которых нельзя было вырваться.

Лишь немногим удалось последовать за доном Альваром, который едва спас свою жизнь и пытался соединиться с остальными войсками, показавшимися на гребне дороги. Длинные сабли немцев сделали свое ужасное дело. В этой схватке было проявлено немало храбрости, много старых счетов было сведено в этот день!

Но уже неслись свежие войска, встречая на полдороге остатки своего разбитого авангарда. У нас едва хватило времени передохнуть и вытереть кровь.

Мы бросились на них вторично. На этот раз они встретили нас на ровном месте: дорога была завалена трупами.

Мы еще раз выдержали бурю, но это стоило нам дорого. Ветер дул нам в лицо, снег бил прямо в глаза, и я сам принужден был вести в бой своих людей. Дважды я становился во главе моего отряда, и мы врезались в ряды врагов, как железный клин, и дважды мы были отброшены. Только на третий раз удалось нам сломить их, но это обошлось нам дорого. Я не обращал внимания на число убитых – их было много.

На дороге показались новые силы, и сквозь падающий снег мы видели, как вдали они выстраивали свои ряды в боевой порядок.

– Черт побери! Они, кажется, выслали сюда весь гарнизон Гертруденберга! – пробурчал себе в бороду фон Шварцау, подъехавший ко мне за приказаниями. – Кажется, они не оставили в городе ни одного человека, который может сидеть в седле. Это большая честь для нас, или, скорее, для вас, сеньор. Что касается меня, то я не желал бы таких отличий.

Ветер немного стих, пространство между нами было чисто, и я ясно различал каталонцев дона Альвара, которые скучились, готовясь к атаке. Это была лучшая часть моего войска, и я обыкновенно сам водил их в бой. Если бы они бросились на нас сейчас же, нам был бы конец. Лошади наши были утомлены, да и сами мы ослабли от напряжения и потери крови. Я стал махать рукой барону фон Виллингеру, командовавшему на левом фланге, и он ответил мне тем же: он понял значение моего жеста.

Сзади меня был старый Родриго, который вчера вечером выступил парламентером от моей бывшей гвардии. О себе я не заботился, но их участь тревожила меня.

– Глупо ты сделал, Родриго, что пошел со мной, – сказал я, повернувшись к нему.

– Ничего, сеньор. Для нас это лучше. Не правда ли, товарищи? Да здравствует дон Хаим де Хоркевера, или смерть!

Сабли поднялись вверх, и мое поредевшее войско энергично повторило этот возглас.

Я поклонился и поблагодарил их. Если б только не было с моей стороны измены, я и не желал бы для себя лучшего конца.

Так ждали мы последней атаки, а с нею смерти. Но смерть не явилась.

Я видел, как дон Альвар и его офицеры подняли шпаги и скомандовали атаку, но ряды сзади них остались неподвижны. Он еще раз приказал двигаться вперед, но и на этот раз солдаты не тронулись с места. Тут снег пошел прямо нам в лицо, и я не мог видеть, что было дальше.

Мы продолжали ждать. Но все было тихо. Только снег по-прежнему летел на нас густыми хлопьями да слышны были крики ворон, усевшихся на мертвые тела.

– Вы одержали огромную победу, дон Хаим, – послышался около меня голос Шварцау. – Это больше, чем отразить атаку. Этим можно гордиться.

И я действительно гордился. Не знаю, имел ли я на это право. Ведь я был изменником, а мои бывшие войска возмутились против начальства из-за меня. А все произошло из-за одной женщины, которая оскорбила меня, насмеялась надо мной и сторонилась меня при всякой попытке приближения.

Мы подняли раненых и медленно двинулись дальше к реке. Тут мы стали кричать отплывшим в лодках, чтобы они вернулись и захватили нас с собой.

На другом берегу беглецы сбились в жалкую продрогшую кучу. Но здесь они были в безопасности. Конечно, это чего-нибудь да стоило.

Тут действовал высший закон, и не простая присяга королю, который тысячами жег своих подданных только за то, что они поклонялись Господу Богу не так, как это было установлено его духовенством.

Может быть, больше позора для меня было в том, что я так долго служил ему, чем в том, что я нарушил наконец свою присягу.

Чувство стыда перестало мучить меня, когда я увидел тех, кого спас. И в час битвы не проклятие, а благословение снизошло на меня.

Мы перевязали наши раны и остановились для отдыха. Печальная то была остановка среди крутившегося снега. Я подошел к женщинам, чтобы взглянуть, что им нужно. Тут ко мне бросился старик ван дер Веерен.

– Дочери моей, вашей жены, дон Хаим, ее нет здесь! – кричал он. – Никто ничего не может сообщить о ней!

Час объяснения настал.

– Я знаю это, дон Гендрик. Сначала позвольте мне осмотреть этих несчастных, а потом мы поговорим с вами.

Кое-как мы развели несколько костров и стали готовить пищу. Пока другие ели, я отвел ван дер Веерена в сторону и открыл ему всю правду.

– О, бедное дитя мое! – закричал он, закрывая лицо руками.

– Я сделал все, что было в моих силах. И сделал бы еще больше, если бы она не покинула меня. Последуй она за мной, она теперь была бы свободна. Теперь же я должен жить.

– Я не обвиняю вас, дон Хаим. Бог запрещает делать то, что, по вашим словам, она сделала. О, это все горячая испанская кровь! О, если б вы сказали мне раньше! Да сжалится над нами Господь!

– Не падайте духом, дон Гендрик. Может быть, не все еще погибло. Если будет можно, я возьму обратно Гертруденберг.

Приказано было идти дальше. Мы сели на лошадей и по снежной метели двинулись к лагерю принца Оранского.

Я неясно теперь помню все, что с нами было, пока мы не добрались до принца Оранского. Моя голова горела, и мне представлялись странные зрелища – не знаю только, было ли все это в действительности. Трудный то был путь сквозь град и снег, а тут еще в арьергарде тянулась длинная печальная вереница раненых. Долог был наш путь, ибо нам приходилось делать огромный крюк, чтобы обходить города, занятые гарнизонами герцога, отдаваться же во власть восставших мне не хотелось, пока я не переговорю с принцем.

Его лагерь находился под Сассенгеймом, на южном конце Гаарлемского озера. Но было вероятнее, что мы скорее найдем его в Лейдене, лежавшем на несколько миль южнее. Поэтому мы направили свой путь к этому городу.

Помнится, как-то раз отряд королевских войск пытался преградить нам путь. Кто командовал этим отрядом, как велик он был – этого я не могу припомнить, не помню и того, почему они пропустили нас. Мы проехали мимо, тем дело и кончилось.