Горбун, Или Маленький Парижанин

– Да это же даром! – восхитился Шаверни.

– Мне! Мне! Мне! – завопила толпа.

Торги продолжались под крики радости и вопли отчаяния. Золото потоком сыпалось на ступени, ведущие на помост, которые служили прилавком. Истинное удовольствие, к которому, правда, примешивалось известное ошеломление, было смотреть, с какой радостью люди опустошали набитые карманы. Получившие вожделенную квитанцию размахивали ею над головой. Хмельные от счастья, они мчались, вступали в квадраты, отмеченные мелом, и горделиво примеривались к ним. Потерпевшие поражение рвали на себе волосы.

– Мне! Мне! Мне!

Пероль и его подручные не знали, кого слушать. Неистовство нарастало. Когда пошли последние номера, казалось, вот-вот начнется кровопролитие. Девятьсот сорок второй номер, тот, в котором было всего два с половиной фута, был уступлен за двадцать восемь тысяч ливров. Пероль громко захлопнул записную книжку и объявил:

– Господа, торги закрыты.

На миг воцарилась небывалая тишина. Счастливые обладатели клетушек ошеломленно переглядывались. Гонзаго подозвал Пероля и распорядился:

– Очистите зал!

В эту же секунду в дверях, ведущих из вестибюля, появилась еще одна группа – придворных, откупщиков, дворян; они пришли засвидетельствовать почтение принцу Гонзаго. Увидев, что место занято, они остановились.

– Входите, господа, входите! – пригласил их Гонзаго. – Сейчас мы отправим всех этих людей.

– Входите, – добавил Шаверни. – Эти добрые люди, ежели захотите, уступят вам свои приобретения по двойной цене.

– И совершат большую ошибку, – заключил Навайль. – Привет, толстяк Ориоль!

– А, так вот он где, Пактол[41 - Пактол – небольшая речка в Лидии, в которой, по преданиям, в древности добывали золото; в переносном смысле источник богатств.], – бросил тот, отвесив глубокий поклон Гонзаго.

Ориоль был весьма многообещающий молодой откупщик. Среди прочих здесь были Альбре и Таранн, оба финансисты, барон фон Батц, благонамеренный немец, приехавший в Париж в надежде познать в этом городе все разновидности разврата, виконт де Лафар, Монтобер, Носе, Жиронн, все гуляки и распутники, все дальние родственники или уполномоченные дальних родственников Невера; принц Гонзаго созвал их на торжественный семейный совет, о котором упоминал господин де Пероль и на котором нам вскоре предстоит присутствовать.

– Как распродажа? – поинтересовался Ориоль.

– Неудачно, – холодно ответил Гонзаго.

– Ты слышал? – прошептал в укрытии Плюмаж.

Галунье, стирая со лба крупные капли пота, сказал:

– Он прав. Эти петушки позволили бы ощипать себя до последнего перышка.

– Господин Гонзаго, вы потерпели неудачу в делах? – воскликнул Ориоль. – Да быть такого не может!

– Судите сами. Последние места я сдал одно за другим по двадцать три тысячи ливров.

– В год?

– В неделю!

Новоприбывшие воззрились на будущие клетушки и на тех, кто их приобрел.

– Двадцать три тысячи! – в совершенном изумлении повторяли они.

– Надо было начинать с этой цифры, – сказал Гонзаго. – У меня была почти тысяча номеров. За сегодняшнее утро я получил бы чистыми двадцать три миллиона.

– Но это же безумие!

– Да. Но это только начало, мы еще не то увидим. Сперва я сдал двор, потом сад, потом вестибюль, лестницы, конюшни, службы, каретные сараи. Сейчас у меня остались только мои покои, но, черт возьми, у меня большое желание переселиться жить на постоялый двор.

– Кузен, – предложил де Шаверни, – по нынешним ценам я готов уступить вам свою спальню.

– Чем больше нехватка мест, – продолжал Гонзаго, стоя в кругу новых гостей, – тем сильней возрастает лихорадка. А у меня уже ничего не осталось.

– Поищи, кузен. Доставим удовольствие твоим гостям и проведем небольшие торги.

– Да нету ничего, – отвечал Гонзаго, но, подумав, воскликнул: – А! Есть!

– Что? – послышалось со всех сторон.

– Собачья будка.

В группе придворных раздался хохот, однако торговцы не смеялись. Они задумались.

– Господа, вы полагаете, я шучу, – заявил Гонзаго, – а я готов держать пари, что стоит мне захотеть, и я получу за нее не сходя с места десять тысяч экю.

– Тридцать тысяч ливров за собачью будку! – раздался недоверчивый голос.

Придворные вновь расхохотались.

Но вдруг между Навайлем и Шаверни, которые хохотали громче всех, протиснулась странная голова с чудовищно всклоченными волосами – голова горбуна. Тонким, надтреснутым голосом горбун объявил:

– Беру собачью будку за тридцать тысяч ливров!

IV

Щедрость

Горбун, несомненно, был умен, хотя он и согласился на эту ни с чем не сообразную цену. У него был острый, колючий взгляд и крючковатый нос. Чуть приметная улыбка, таящаяся в уголках губ, свидетельствовала о дьявольской хитрости. Одним словом, то был настоящий горбун.

Что же касается самого горба, то он был весьма изобилен и чуть ли не подпирал затылок. Подбородок горбуна почти утыкался в грудь. Ноги у него были уродливые, кривые, но отнюдь не тонкие, что, по общему мнению, является обязательным признаком всякого горбуна.

Странное это существо было одето в черный костюм весьма пристойного вида, манжеты и жабо из плоеного муслина сияли безукоризненной белизной. Все взоры обратились к нему, но, похоже, это его ничуть не смутило.

– Браво, мудрый Эзоп![42 - По преданию, древнегреческий баснописец Эзоп был горбуном.] – воскликнул Шаверни. – Мне кажется, ты отважный и ловкий спекулятор.

– Достаточно отважный, – ответил горбун, пристально взглянув на маркиза, – а вот ловкий ли, это мы увидим.

Его тонкий голосок прозвучал скрипуче, как детская трещотка. Все вокруг повторяли:

– Браво, Эзоп! Браво!

Плюмаж и Галунье уже ничему не удивлялись. Ошеломленные, они молча стояли, и вдруг гасконец тихо спросил: