Карнавальная ночь

И рукой дал понять главному письмоводителю, что тот свободен.

Но Летаннер не двигался. Леон добавил:

– На сегодня довольно. Можешь идти.

– Человек от графини пришел, – проговорил Летаннер, как бы невольно понижая голос, – виконт Аннибал Джожа.

Леон ничего не сказал, но брови его нахмурились. Главный письмоводитель продолжал:

– Графиня – опасный враг.

– Хорошо, – еще раз произнес Леон.

– Еще у нас двое новых писцов и новый лакей.

Мэтр Мальвуа покраснел.

– Тебе есть на что пожаловаться? – сказал он.

– Эти двое не желают работать, а лакей не хочет служить. Они заявляют, что не обязаны исполнять моих приказаний.

В третий раз Леон повторил, на сей раз глухим и совершенно исказившимся голосом:

– Хорошо!

– Хозяин, – заговорил снова главный письмоводитель, заметно колебавшийся, – оказывается, я знаю одно обстоятельство, о котором вы, похоже, не осведомлены. Со времен мэтра Дебена были лица, стремившиеся завладеть кое-какими бумагами из архива семейства де Клар.

– Все бумаги семейства де Клар целы, – сухо прервал его мэтр Мальвуа.

– Тем лучше, хозяин, ибо завтра в одиннадцать утра у вас потребуют о них отчета.

Леон уставился на него. Летаннер взволнованно продолжал:

– Господин де Мальвуа, вы мне только что напомнили о временах, когда вы питали ко мне некие дружеские чувства, ибо выбрали в секунданты одного поединка…

– Что из этого? – нетерпеливо сказал молодой нотариус.

– Послушайте, Леон… – начал главный письмоводитель.

Он овладел собой и сказал:

– Послушайте, господин де Мальвуа! Не может быть, чтобы в наступивших обстоятельствах вам не нужна была помощь!

Леон выпрямился и по-прежнему молчал.

– Господин де Мальвуа, – продолжал Летаннер почти умоляющим тоном, – вы были добры ко мне. Вы же знаете о моих связях с теми, кого вы прогнали, а меня оставили при себе. Я был человек замешанный, но не пропащий; вы это поняли, хотя были еще так молоды… и с той поры я ваш телом и душой, господин де Мальвуа!

– Вы не дали мне повода пожалеть о моем поступке, – отвечал молодой нотариус, отведя взгляд.

– А на деле выходит, что вы не так уж в этом убеждены, – горько произнес Летаннер. – Вы мне не доверяете.

Он сделал шаг к Леону и добавил:

– Я служил вам верой и правдой, клянусь! Никакой заслуги в этом не было… но опасность была.

Въедливый глаз Мальвуа впился в него.

– Будь у вас ко мне доверие, – продолжал главный письмоводитель, – расспроси вы меня по-хорошему, я б вам уже давно признался, что меня гнетет. В моей жизни есть две недели, от силы два месяца, которые я хотел бы переписать ценой всей моей крови…

Устало улыбаясь, Леон протянул ему руку.

– Тебя преследовали, – сказал он, – может, даже угрожали после того…

– Осаждали, нападали, дважды ранили! – пробормотал Летаннер.

– А… – сказал молодой нотариус.

Слово, которое он намеревался произнести, застыло у него на губах.

– Ты не жаловался в полицию, – сказал он. – Значит, что-то тебя останавливает и ты не можешь ничего поделать.

– Я не могу, это правда, – совсем тихо проговорил Летаннер, – но вы…

Леон убрал руку.

– Ты любишь мою сестру, – прошептал он. – Ты не в своем уме!

И, поскольку краска бросилась Летаннеру в лицо, Леон закончил ласковым и прочувствованным голосом:

– Не один ты страдаешь. Все, что ты можешь мне сказать, я и так знаю. Оставь меня и не держи на меня зла.

Главный письмоводитель удалился, не проронив больше ни слова. Лишь только закрылась дверь, Мальвуа обхватил голову руками.

– Да, – подумал он вслух после долгого молчания, – я все знаю, или, по крайней мере, мне кажется, что все – и никакого проку мне от этого нет! И даже если еще что-то узнаю, проку все равно не будет! Час наступает. Чувствую, как он близится. Эти люди смыкают кольцо вокруг меня, и выбраться из него нельзя. Бежать не годится: у меня нет оружия, чтобы сражаться…

– Нет оружия! – повторил он со странным отсутствующим выражением в глазах.

Его рука снова как бы невольно тронула ручку ящика под крышкою его рабочего стола, потом нырнула в ящик и вернулась с парой дорогих карманных пистолетов, отделанных слоновой костью с эмалью и инкрустацией.

– В сражении это не оружие, – прошептал он, рассматривая новенькие капсюли, сверкавшие на затравочном стержне пистолетов, – но это освобождает.

Его окаменевшие глаза широко раскрылись, как это случается, говорят, с теми, кого головокружение манит и тянет в бездну.

Он содрогнулся и отпрянул. Он и впрямь видел перед собой настоящую пропасть. Мучительная судорога передернула его лицо, меж тем как он бормотал в ответ на мрачные поползновения своей мысли:

– Нет! Только не это! Роза останется одна!

Губы коснулись его лба и нежный голосок сказал на ухо: