Роковое наследство

– И ты читала надпись на памятнике? – взволнованно поинтересовался Карпантье.

– Она высечена золотыми буквами на белом мраморе, – произнесла девушка.

Лицо Винсента, подвижное, словно у ребенка, засияло от радости, морщины разгладились.

– О чем я только что говорил? – спросил он.

– Вы рассказывали мне, почему приехали на день раньше, объяснив, что сегодня господин Мора вас не ждал, – грустно промолвила Ирен.

– Да, да, именно об этом, – закивал Карпантье. – Итак, мог ли я медлить? Когда я прочитал слова о памятнике на могиле того, кто всю жизнь преследовал меня и кто готов был меня убить... О, мне показалось, что слова эти написаны огненными буквами!.. Так вот, узнав о кончине этого дьявола, я бросился бежать по подземной галерее, громко крича: «Он умер! Он умер!» И это вовсе не было безумием, девочка моя. Его смерть означает для меня жизнь. А что для меня жизнь? Хмельная радость при мысли о моих сокровищах и страстная любовь к ним. О, как я хочу увидеть их еще раз!

– Так они принадлежат вам, отец? – с легким удивление осведомилась Ирен.

Винсент Карпантье выпрямился во весь свой рост. Лицо бывшего архитектора вспыхнуло.

Страсть, которой был охвачен этот человек, вернула ему на миг молодость и силы.

– Это была исполинская работа, невероятно точный расчет! – проговорил он глухим голосом, таинственным и торжественным одновременно. – Тому, кто написал бы историю моих поисков, усилий, страхов, сомнений и мук, никто бы не поверил. А сколько опасностей мне угрожало!.. Да, сокровища принадлежат мне, потому что я их нашел!

Горящие глаза Винсента мало-помалу тускнели.

Через минуту он бросил на Ирен равнодушный, погасший взор и чуть слышно прошептал, отвечая на вопрос, который ему никто не задавал:

– Где они? Этого не узнает никто! Ни Ренье, ни ты. Они пылают, они сеют смерть. Я сохраню их для себя одного, потому что они и есть смерть!

XIX

СЕРДЦЕ ИРЕН

Все это время Винсент Карпантье, казалось, бредил. Он говорил с трудом и речь его становилась все более сумбурной. Успокоился он только тогда, когда полностью обессилел. На все вопросы Ирен, пытавшейся вернуть разговор в прежнее русло, архитектор с холодным равнодушием ответил, что лихорадочное нетерпение заставило его выехать из Штольберга на день раньше.

И стало быть, господин Мора ожидает его только завтра вечером, в это же время.

Поэтому отсутствие шевалье Мора ничуть не успокаивает Винсента.

Ирен чувствовала не столько страх, сколько негодование. И все-таки она не могла до конца поверить в реальность совершенно немыслимых событий, которые сплетались вокруг нее, обычной девушки, превращая жизнь в чудовищную фантасмагорию.

Все было невозможным в приключениях этой ночи, раз и рассудок, и душа отказывались признать, что такое могло произойти на самом деле, – и все было возможным. В конце концов сомнения Ирен рассеялись, и она приняла невероятную правду и умом, и сердцем.

– А как ты оказалась у этого господина Мора? – внезапно спросил Винсент. – Ты что, с ним знакома?

Ирен покраснела, но решительно произнесла:

– Я любила его, отец.

Но и это признание, казалось, не удивило Винсента. Мысли его блуждали где-то далеко...

– Господин Мора сделал мне предложение. Я принимала этого человека у себя. Сегодня я впервые пришла к нему, но первый раз станет и последним, – поспешила добавить Ирен.

– Так вот оно что, – проговорил Винсент, и теперешнее его спокойствие казалось не менее странным, чем недавнее лихорадочное возбуждение. – Выходит, он узнал о моем убежище от тебя? Что ж, дети нередко становятся виновниками смерти своих родителей.

– Простите мне мою вину и ошибку, отец, но я доверяла ему! – вскричала Ирен.

Карпантье понурился и прошептал:

– Мне не надо было давать о себе знать никому, даже тебе. Да, он сыграл с нами хорошую шутку...

Воцарилось молчание.

– Почему же этот Мора хотел заманить меня в ловушку? – спросил Винсент, рассуждая вслух сам с собой. – За всем этим наверняка стоят Черные Мантии. А Мора, видимо, – их новый сотоварищ.

– Я должна откровенно рассказать вам обо всем, отец, – с явным усилием заговорила Ирен. – Совсем недавно один человек обличал передо мной господина Мора, – и, видит Бог, я ничему не поверила; но тот человек утверждал, что Мора и есть главарь Черных Мантий.

– Главарь! – повторил Карпантье. – Главарь?! В такой убогой квартирке? Если он вернется, я убью его, как собаку! И, надеюсь, обойдусь без твоих ахов и охов, поняла? Главарь! Интересно, кто может быть теперь главарем? Господин Лекок умер, а я и не подозревал об этом. Ренье должен был бы мне сообщить... А есть у него христианское имя, у этого главаря? Оказывается, он еще и главарь!

– Давным-давно, – ответила Ирен шепотом, – когда мне говорила о нем мать Мария Благодатная, она называла его графом Жюлианом.

Кровь бросилась Карпантье в лицо, даже белки его глаз побагровели, а волосы на голове встали дыбом. На Винсента было страшно смотреть.

– Что с вами, отец? – в ужасе вскричала Ирен. Карпантье попытался встать, но не смог. Лицо его из красного стало мертвенно-белым.

– Отец! Отец! – кинулась к нему Ирен, желая заключить его в объятия.

Но Карпантье оттолкнул дочь.

– Я безумец, – пробормотал он, – жалкий безумец, теперь я наконец это понял. Я слышу имена, словно доносящиеся из потустороннего мира: мать Мария Благодатная, граф Жюлиан... Теперь я вспоминаю, он был одновременно и мужчиной, и женщиной, юношей и стариком... Он уже подбирался к тебе... И причиной тому был я. Он догадывался о тайне, которую я хранил в глубине моего сердца. Моя тайна пылала огнем, горела ослепительным светом и оборотень чувствовал ее жар, видел ее сияние сквозь мою плоть и кровь!

Карпантье крепко сжимал голову руками, будто боялся, что она расколется.

И вдруг он расхохотался зловещим смехом.

– Граф Жюлиан ухаживает за моей дочерью! Граф Жюлиан назначает мне встречу! Он – мертвец, у него на кладбище – могила, а в городе – квартира...

Винсент ненадолго замолчал, уставившись на Ирен горящим взором.

– Кто же он, в конце концов? – через минуту воскликнул Карпантье. – Ты мне можешь сказать, кто он? Кто лежит под надгробным камнем, на котором написано: «полковник Боццо-Корона»?

Ирен не ответила.

Оба молчали. Но вдруг отец и дочь насторожились, услышав в воцарившейся тишине неясный шум, донесшийся снаружи.

С первых минут их свидания вокруг было очень тихо; ни звука не долетало с Грушевой улицы, немо было и кладбище за оградой.

Но уже тогда, когда Винсент Карпантье заговорил о могиле полковника, ветер донес басовитый лай дога, который, видимо, бегал меж надгробий.

В следующий миг зашелестела листва и заскрипел песок.

Не слишком громко, но и не очень тихо мужской голос произнес слова, которые отчетливо прозвучали в ночи: