Во власти страха

– Притом, что есть такая штука – целлюлит называется, может слышал? – сыронизировала я, Маркус ошарашено замер, а после расхохотался, вызывая у меня неловкость и смущение. На глаза тут же навернулись злые слезы.

Знаю, он прав, но это слишком стыдно признавать, что после всех его похождений у меня развился комплекс, особенно, когда он заявил.

– Ты и так, как доска, какой, на хрен, целлюлит?!

Сказать, что меня это задело – не сказать ничего. Я вспыхнула, как спичка и уже не соображая ничего, выплюнула:

– О, ну естественно, я для тебя «доска»! Судя по последней твоей пассии, тебе больше по вкусу кобылы, компенсирующее размером сисек, отсутствие мозгов.

Маркус побледнел, сглотнул тяжело и кинул взгляд на Мэтта, который теперь смотрел на меня выпученными глазами. Я же, поняв, что сказала, не нашлась со словами. Поэтому резко отвернулась и побежала наверх, слыша, как Маркус неловко объясняет сыну:

– Сынок… эм… мама, кажется, сегодня не с той ноги встала, не обращай внимание.

Господи, как я могла высказать все это при сыне?! Он ведь уже не маленький, все понимает.

Поднявшись в спальню, я начала мерить ее шагами, костеря себя на чем свет, пока дверь не открылась, и на пороге не появился взбешенный Маркус.

– Ты совсем сдурела? – процедил он, закрывая за собой дверь. Я же задрожала от ужаса, меня заколотило и, я попятилась от него, прожигая обезумевшим от страха взглядом дверь. Он же, не замечая этого, продолжал. – Ты можешь высказывать мне хоть тысячу раз все свои претензии, но не смей делать этого при сыне!

– А что такое? – сама не ожидая от себя, вскричала я. – Боишься, что сын узнает, какой его папаша козел? Так он узнает, как бы ты ни старался казаться хорошеньким.

Маркус замер, остановился в метре от меня, устало вздохнул. Оглянувшись вокруг, усмехнулся горько и затем вновь посмотрел на меня и тихо ответил:

– Думаешь, я не понимаю этого? Думаешь, все эти гребаные, четыре года я сидел и видел в небе розовых пони? Считаешь, только тебе тяжело? Ни хрена! Мне тоже, Анна, ибо я должен искать в себе смелость, чтобы просыпаться и встречаться с твоим взглядом, полным осуждения, обиды, а далеко не прощения! Легче сбежать, спрятаться от последствий своих грехов и ошибок, чем сталкиваться с ними каждый день лицом к лицу. Я помню все, Анна, каждое слово, которое сказал тебе, каждый… – он тяжело сглотнул, опустил глаза в пол и продолжил, – удар, который нанес, каждую измену, предательство и унижение. Тебе не нужно напоминать мне о них. Они в моей памяти навечно и, это мое проклятье – каждый день прокручивать в своей голове твои слезы, твои просьбы. Рвет изнутри, Эни, знание, что я сам – вот этими руками, – превратил жизнь, как свою, так и любимых людей в ад. Знать, что стал для любимой женщины жалким подобием мужчины, для сына – конкурентом за внимание матери, для матери – ошибкой воспитания, а для всего мира жертвой ситуации. Я не жалуюсь, но меня достаточно наказала жизнь за тебя, поэтому не трать своих сил, пытаясь задеть меня еще сильнее, я приму это, как должное.

Я не знала, что ответить на это признание. Пожалуй, я была не лучше его, а может, просто он сделал меня жестокой, но сожаления, как такового, я не чувствовала, как и чувства удовлетворения. Просто было горько.

– Извини, что затронула эту тему при сыне. Нервы ни к черту, – только и смогла я сказать, но Маркус казалось, ждал чего-то еще. Ну, что ж, коли хочется, то получите и распишитесь. – Однако, я не буду извиняться за то, что сказала. Все это чистая правда.

– Хочешь моей крови? – усмехнулся Беркет.

– Нет, просто ты слишком много боли причинил мне. Так много, что в себе держать не получается, как ни стараюсь.

– Тогда зачем все это? Не проще ли найти другого мужчину и жить спокойно? – спросил он бесцветным голосом, а я, горько усмехнувшись, призналась:

– Ты испортил для меня любого мужчину, само слово испоганил для меня. Знаешь, какие у меня ассоциации? Когда слышу «сильный», сразу прикидываю его удар, «красивый» – подсчитываю его любовниц, «богатый» – сразу ставлю крест.

– Прости меня! – прошептал он. Я покачала головой и также шепотом произнесла:

– Избавь меня от страха. Сделай так, чтобы я поверила, что мужчина – это не опасное чудовище, а напротив, тот, с кем я буду в безопасности, тот, кто является гребаным защитником!

Вновь внимательный взгляд, а затем Маркус, молча, вышел, не оборачиваясь. Через несколько минут я услышала звук захлопнувшейся парадной двери, после был рев мотора и звук отъезжающего автомобиля. Он ушел, просто ушел, и я, как ни странно, боялась, что навсегда.

Глава 4. Неосторожность

После отъезда Маркуса, я сидела на полу, уткнувшись взглядом в одну точку на противоположной стене, не в силах пошевелиться. Такая усталость накатила. Да что там?! Осточертело все. Хотелось собрать вещи и уехать из этого дурдома, убежать от необходимости что-то делать, принимать решения, держать оборону, а главное – от дурных мыслей, разрывающих мозг.

Я все время спрашивала себя, что я за человек и почему нельзя не заморачиваться? Но все равно сидела и думала, куда направился мой бывший муж. Как мазохистка, я изводила себя самыми гадкими предположениями, хотя знала практически наверняка, что Маркус поехал на встречу с Мегги и сестрами. Увы, мое больное воображение невозможно было остановить.

Целый час я выносила себе мозг, пока неприятное чувство, охватившее меня, не начало зашкаливать. Вскочив на ноги, я решила занять себя хоть чем-то, чтобы отвлечься. Только вот в голову ничего путного не лезло. В который раз за это утро я пожалела, что у меня выходной. Слишком много впечатлений за одно утро, учитывая, что последние четыре года жизнь была похожа на мирное, спокойное течение реки, по которому я безмятежно плыла. Конечно, конец этого безоблачного существования с возвращением Маркуса был заранее известен, но все же я не ожидала, что он наступит так резко.

Теперь в душе такой разлад… Диссонанс доводов разума, желаний сердца, визга самолюбия, криков гордости и внешнего давления. Если бы помогло, я бы, наверное, сдавила голову ладонями, чтобы хоть на секунду унять эту какофонию. Носясь по комнате из угла в угол, я напоминала сумасшедшую, но в конечном счете, поняв бесполезность попыток разобраться в себе и происходящем, решила проветриться. Поэтому позвонила своему мастеру по маникюру и договорилась о встрече. Подобные вылазки – лучшая терапия, проверено.

Приняв душ, я собиралась тщательнее обычного: сделала макияж, надела лучший черный комплект нижнего белья, чулки в тон, кожаные шорты, серый топ, сапожки-казачки. Последним штрихом стали духи. Только вот открыв шкаф и посмотрев на ряд причудливых флаконов от известных брендов, так и не смогла определиться. Все было не тем, каким-то обезличенным, в миг ставшим не моим.

На автомате рука потянулась к простенькому флакончику в самом углу, который я всегда старалась избегать, но и выбросить его почему-то духу все время не хватало. Казалось, словно часть себя оторвать. Не знаю, как у других, но у моих духов есть такая странная особенность – они содержат в себе воспоминания.

Взяв в руки стеклянный флакон цилиндрической формы, я несколько долгих минут задумчиво наблюдала, как бледно-желтая жидкость растекается по стенкам, и только потом осторожно открыла крышечку. Буквально сразу же что-то оборвалось в груди, как только на рецепторы осел мягкий, нежный запах. Аромат жасмина заполнил легкие и пронесся перед мысленным взором калейдоскопом картинок: Москва, общежитие, черная Ауди, ВДНХ, кофейня на Тверской, я беззаботная и по уши влюбленная и, конечно же, он… везде он. Загадочный, сдержанный, но такой нежный. Боже, каким он был невероятным! Не влюбиться было просто невозможно.

Что с нами стало? Что мы сделали друг с другом? – вопросы любого брака, но чаще всего они возникают спустя много лет, у нас же перемены оказались слишком уродливы, чтобы их не заметить.

Глаза защипало, я быстро сморгнула появившиеся слезы и усилием воли вернула себя в настоящее, но от этого стало еще хуже. Волна разочарования, безвозвратной потери и какой-то обреченности накатила, заполнила душу. И хотелось бы выплакать это все, да только знаю, слезы не помогут. Того, что было уже не вернешь и не изменишь, как бы ни хотелось. А я хотела. Безумно, всем своим нутром. Если бы повернуть время вспять…

Но какой толк от сослагательных наклонений? Надо жить настоящим, так вроде советуют. Четыре года же получалось следовать этому совету. Значит и сейчас получится.

С этой мыслью я старательно нанесла духи за уши и на запястья, втянула, как можно глубже воздух и вышла из дома. Чувствовала я себя уверенно и это радовало, как и погода. Настроение резко взлетело вверх не ясно, по какой причине. Скорее всего, эти истерические вспышки – предвестники депрессии, но почему бы не воспользоваться моментом?

Собственно, этим я и занялась. Мне хотелось выплеснуть внезапно-появившуюся энергию, и когда я увидела в гараже красное Ferrari, поняла, как это сделаю.

Весь автопарк Маркуса был давно продан, но эта машина мне нравилась, поэтому я оставила ее себе и иногда, как сейчас, позволяла себе щекотать нервишки

Кинув сумку на соседнее сидение, я села за руль и с довольной улыбкой завела машину.

– Привет, крошка. Прокатимся? – газуя на месте, усмехнулась я, услышав рев мощного мотора – Ну, вперед! – с этими словами я вдавила педаль газа в пол, и машина с визгом сорвалась с места.

Сердце оборвалось от сумасшедшей скорости, в кровь поступила убойная доза адреналина, и я захохотала от восторга, перехватывающего дыхание. В голове проскочила мысль: «может, ну его, этот маникюр, мне и так хорошо», – но она тут же исчезла, стоило мне подъехать к контрольно-пропускному пункту.

Я снизила скорость, о чем сразу пожалела. На меня обрушились вспышки фотокамер, машину окружили набежавшие со всех сторон журналисты. Они начали долбить по стеклам, орать во весь голос, спрашивая что-то. Глаза и слух резало, паника овладела мной, но вместе, когда один из стервятников со всей силы ударил в лобовое стекло, меня затопил гнев. Я угрожающее посигналила и слегка надавила на газ, но этих ополоумевших людей мои действия нисколько не напугали.

– Проваливайте, придурки, пошли к черту! – заорала я в отчаянии и снова вдавила педаль газа в пол, уже не заботясь о том, что кого-то задавлю. Эти обезумевшие в поисках сенсации людишки напугали меня до смерти.

Как только я вырвалась, облегченно вздохнула. Вслед слышались проклятья, но мне было все равно. Я еще сильнее надавила на газ и сконцентрировалась на дороге. Руки тряслись, пот струился по спине. Наверное, я никогда не привыкну к подобному вниманию. Даже не представляю, как это может кому-то нравится, а ведь есть такие.

Интересно, что журналистам нужно от меня. Ну, ладно Маркус, но я – то им зачем?

Ответы на эти вопросы я узнала, как ни странно, из разговора со своим мастером. Мы с ней знакомы уже семь лет. Подругами, конечно, не стали, но поговорить нам было о чем. Главный плюс Линды – ненавязчивость. Она никогда не лезла в душу, пока человек сам не решит высказаться. Использовать Линду, как жилетку у меня желания не возникало, потому что сплетни о богатых и знаменитых клиентах, которыми она часто развлекала, были довольно показательны. Сегодня и вовсе настроение было не разговорное. Я в пол уха слушала щебет Линды, колдующей над моими ногтями, пока разговор не зашел обо мне.

– Ой, а вчера я тебя видела по новостям и в который раз восхитилась! – воскликнула она, на секунду отвлекаясь от работы. Я недоуменно приподняла бровь, ожидая пояснений, которые последовали незамедлительно. – Такая выдержка, смелость, невозмутимость… Да я не знаю, как это назвать! Я бы на такое не решилась даже ради сына. Поехать встречать человека, убившего моего мужа и так издевавшегося надо мной, а ты…

Меня парализовало от этих слов, мурашки побежали по коже, но Линда, не замечая моего напряжения, продолжала распинаться, приводя меня в смятение.

– Не представляю, как ты вынесла с ним ночь под одной крышей?! Многих это просто поразило. Теперь по всем каналам только и мусолят твое поведение. Мама моя вообще выдала предположение, что ты собираешься с ним жить. Прости, что травлю душу, просто я так возмущена была этим. Мы с мамой даже поругались. Я ей сказала, что не первый год тебя знаю, и ты – не дура, чтобы дважды на такие острые грабли наступать! Но шуму ты, конечно, наделала немало. Или в том и суть? – подмигнула она мне лукаво и одобрительно добавила. – И правильно! С паршивой овцы хоть шерсти клок. Черный пиар – тоже пиар.

У меня в горле пересохло, стало так не по себе, словно я сделала что-то отвратительное, постыдное. В голове на репите крутились слова: «ты – не дура, чтобы дважды на такие острые грабли наступать!». Я задыхалась от унижения и злости. Хотелось провалиться сквозь землю. В эту минуту существовало лишь общественное мнение, а четырехлетний путь к прощению, взаимопониманию, близости и родству исчез, как будто его и не было. Все стало казаться нереальным и неправильным. Я почувствовала себя действительно дурой: без гордости, самоуважения и собственного достоинства.

Раньше я не задумывалась, как отреагирует общество на мое решение, и теперь оказалась совершенно не готова столкнуться с таким яростным осуждением. Я растерялась, особенно, когда Линда спросила:

– Анна, я ведь права? Прости, что лезу, но мать меня просто изведет.