История одного портрета

– Ааааа! – завизжала мама и заплакала.

– Толь, ну хватит! Купим на площади, пошли.

– Я сказал – отстань, ничего не понимаешь, – отмахнулся дед и взял новый шарик. – Не надо ничего покупать, я сам могу сделать.

– Да не можешь ты ничего! – бабушка схватила его за руку и потянула от плиты.

Она сильно злилась на него в последние дни. Так уж вышло, что обручальное золотое кольцо оказалось подделкой. Поначалу ценную вещь всегда берегут – снимают с пальца при мытье рук, до уборки, кладут на край раковины до мытья посуды. Со временем эта необходимость проходит. Забыл раз, второй – да и ничего страшного. Вот только после очередной стирки, позолота слезла и кольцо, столь ценное и красивое на тонком пальце – оказалось медным. Бабушка очень переживала, усмотрев в этом некий тревожный знак. Дед тоже расстроился, не на рынке же купил, а заказывал официально. В те времена, когда прилавки магазинов практически всегда были пустыми, медь запросто притворялась золотом.

– Папа, шарик хочу! – ныла мама.

– Толь, пошли! – ругалась бабушка.

БАМЦ! – лопнул шарик.

И тут дед не выдержал. Развернулся к бабушке и шлёпнул её по щеке.

– Отстань, кому сказал! – крикнул дед.

Бабушка как стояла, так и заплакала. Большие тяжелые слёзы пролились на её щеки. Я не видела никогда, как плачет бабушка, но уверена, что это самое страшное зрелище.

– Жень… Женечка, прости, – сам дед испугался от этих слёз.

– Я Лену забираю и ухожу к маме, – объявила бабушка. Так она и сделала в тот день. Оставила на столе медное кольцо, похватала вещи, те, что лежали на видном месте, увела ревущую дочь за руку и вернулась на Париж.

– Да ладно, Жень, нормально всё будет, – утешала её Оля. – Таких, как этот твой, конь не валялся. Пусть только сунется сюда, дам я ему по лбу.

Всё рушилась у бабушки на глазах. Их совместное счастье, семья, картины, всё лопалось, как воздушные шарики. А золотое свадебное кольцо оказалось фальшивкой. Видимо, как и их брак.

Но дед не мог так всё оставить. Пришёл к Бабе-Ире тем же вечером.

– О! Явился! – приметила его прыткая Оля.

– Оль, иди, дай поговорить, – отогнала её Баба-Ира. – Ты чего пришёл, Толь? Мириться что ли?

– Ну, а как же, – сказал дед.

– Ну, вы ерундой не занимайтесь. Дружно надо жить. Прощать друг другу, где сказать, а где смолчать.

Деду и самому было стыдно. Не хотел он так.

– Ты мою дочь обижать не вздумай, – пригрозила ему Баба-Ира. – Мы за своих горой будем стоять.

– Вот-вот! – выскочила Оля у бабки из-под мышки, – знай наших!

– Я не обижу её больше никогда. Обещаю, – сказал дед. И я точно знаю, что он своё слово сдержал. Вошёл в половину дома, собрал вещи и повёл свою небольшую семью обратно.

– Женечка, любимая, не плачь, – утешал её он вечером, прижимая к груди руками, которые объединяли в себе крепость и силу рабочего с нежностью и аккуратностью художника. – Придумаем что-нибудь с кольцом. Мама моя сказала, что в столовую пойдёт работать, я на фабрике ещё поднапрягусь, может до мастера повысят. Всё будет у нас хорошо. И портрет твой закончу скоро. Немного осталось.

Она смягчилась, обняла его в ответ. Ответила теплом на тепло.

– И переедем в новую квартиру? – спросила бабушка, утирая слёзы.

– А как же!

***

С того момента они больше не расставались. Всё в семье Красовых завертелось, закрутилось, засуетилось. Накопили на кольцо, родилась вторая дочка, назвали Мариной (по-дедовски – Маришкой). В то время жизнь в городе сосредотачивалась вокруг фабрик и заводов. У платочной фабрики, где работал дед, были свои жилые дома, свой стадион и детский сад, куда пошла работать моя бабушка. Платили, правда, иногда тоже платками, но ничего, выживали потихоньку. Когда моей маме и браку дедушки с бабушкой исполнилось 12 лет, руководство фабрики выделило им квартиру в том же доме, но в другом подъезде. И не однушку, а самую настоящую большую квартиру с двумя комнатами и огромным залом.

Моя мама вбежала внутрь нашего нового дома, который навсегда останется местом встреч и семейных ужинов. Мама увидела на стене то, что знала с детства лучше всего – увидела картину. Не дедушкину, а ту, что осталась от прошлых жильцов. Да и на самом деле это была не настоящая картина, а янтарная, из меленьких жёлтых камушков, которые имитировали деревья и поля. Мама хотела снять её со стены, чтобы повесить портрет бабушки. Янтарная картина просто не смотрелась на этой стене, была чужой. Мама подвинула раму и тут… из-под рамы по голой стене заскользило полчище страшных рыжих тараканов.

– А-а-а-а! – завизжала она, что есть сил и ринулась в подъезд.

– Ну что орёшь-то так, – утешил дед. – Ну ничего страшного.

– Я не хочу здесь жить! – плакала моя мама, а ей в голос вторила Марина.

– Ну мы только въехали, Лен, – разводила руками бабушка.

– Леночка, – уговаривал дед, – всё обойдётся. Сделаем здесь ремонт…

Так в нашей семье появилось слово «ремонт». В нём было всё. И суета, которую так любили тогда мои бабушка с дедом. И многочисленные хлопоты, изменения, движения. На ремонте бабушка с дедом и сошлись вместе. В нём зиждились оба их начала – бабушкин жизненный ключ и стремление деда к красоте.

Постепенно дом стал обретать свои очертания. На стенах выросли и распустились ковры, расставилась горделивая мебель, включая знаменитый раскладной стол. Места стало так много, что дед даже умудрялся находить время для своих картин.

– Женечка, ты мне попозируешь? Мне дорисовать осталось немного, портрет твой закончу.

– Ой, Толь, – отмахнулась бабушка. – Да некогда мне. Шторы вот нужно летние повесить.

– Ну ты немножко.

– Да что тебе портрет этот, – сказала бабушка, – уже было сто лет назад. Нарисуй новое что-нибудь.

Так дедушка и сделал, решив во всем слушаться бабушку. Рядом с коврами своё место на стенах обрели картины. Сначала медведи Шишкина выбрались на лесную опушку, затем к ним присоединились и блаженные мадонны – обе с детьми на руках, ведь и детей в семье было двое. И два задумчивых ангелочка смотрели с холста картины Рафаэля. Но вот портрет единственной в доме мадонны так и не попал на стену. Слишком уж давно дед забросил его писать. Вот и на лице бабушки нашли место первые две морщинки возле губ. Совсем крошечные, едва заметные. Зато незаконченный портрет их не знал. Дед убрал его подальше, чтобы не испытывать чувство стыда. До поры до времени.

– Всё ты трудишься, Женечка. Оставь ты эти шторы, поедем куда-нибудь?

– А что… – бабушка замерла, стоя на подоконнике. – Почему бы и не поехать.

Младшая дочь Марина на тот момент подросла, можно Бабе-Насте оставить, да и Лена уже большая, приглядит. Бабушка с дедом начали свои поездки. Конечно, не везде позволял занавес, но лазейки они находили. Варшава, Прага, Рига, Будапешт, ходили по музеям, гуляли по улицам, кафе, а как-то раз даже попали в настоящее кабаре. И смех, и грех! Дед, наконец-то увидел оригиналы своих любимых картин. Несравненные полотна Рембрандта, Леонардо да Винчи, Боттичелли. По своей стране тоже катались: рюкзак походный за спину, и вперёд – по горам. Ночевали в палатках, любовались звёздным небом, пели у костра. А домой возвращались с гостинцами. То люстру привезут, то чайный сервиз, всё в дом, в хозяйстве пригодится. Как приедут, ремонт доделывали. Выкопали два подпола, благо жили на первом этаже. Для солений и картошки.

Убиралась как-то бабушка, а это страшное дело, и опять наткнулась в шкафу на свой портрет.

– Так и не закончил его, Толь, – сказала она ровным голосом. Без сожалений и упрёков.

– Да… – протянул дед стыдливо.

Посмотрела бабушка на портрет, как в волшебное зеркало. Странно это, когда у тебя есть портрет. Как сестра-близнец, только моложе лет на двадцать.