Река – костяные берега

– Идите, дядь Юр. Не спорьте с ней! Не надо.

Звонарь понимающе кивнул и вышел в сени. Дверь захлопнулась, заглушив кашель старухи, похожий на исступленный собачий лай.

Народ во дворе расступился перед ним, пропуская к калитке. Людей было уже не так много: часть зрителей разошлась, наверное, посчитав, что после того, как увели Щукина, больше ничего интересного не будет.

– Ну как там Дуся? Жива? – донесся из толпы участливый женский голос.

– Жива, – буркнул Звонарь, не поворачиваясь.

Неподалеку от калитки посреди улицы стояли четверо мужиков. Звонарь узнал их: местные забулдыги и лодыри. Хотя и работали в поле иногда, но больше для отвода глаз, чтоб получить свою долю урожая, и только мешали всем, устраивая попойки и драки. Не раз приходилось разнимать их, чтобы они не поубивали друг друга.

Мужики, похоже, говорили как раз о нем, судя по косым взглядам. Звонарь поравнялся с ними, поприветствовал и, отвернувшись, хотел пройти мимо, но один из компании окликнул его:

– Погоди, дядь Юр! Дело есть.

«Какие у них могут быть дела?» – подумал Звонарь и, не скрывая недовольства, остановился в нескольких шагах.

– Мы тут подумали… – начал один, самый высокий и крепкий с виду, в распахнутой телогрейке. То ли ему было жарко от того, что уже принял порцию горячительного, то ли хотелось продемонстрировать новую красную футболку с иностранной надписью над изображением бутылки с газировкой. То, что вещь совсем новая, можно было понять по отсутствию на ней грязных пятен, хотя чумазая физиономия владельца выдавала его нечистоплотность. «В райцентре был недавно», – определил Звонарь, зная, что ни в Кудыкино, ни в соседнем селе никакой одежды не продавалось, если не считать хозяйственную лавку Пантелеевых, где можно было приобрести разве что перчатки для сельхозработ и резиновые болотные сапоги – точно такие же, какие были на ногах у заговорившего с ним односельчанина. Тот, кстати, явно нервничал, судя по тому, как усердно ковырял носком сапога волглую землю, втаптывая в грязь первую молодую травку. От этого зрелища Звонаря почему-то передернуло, и мелькнула мысль, что такие люди могут втоптать в грязь все что угодно – и траву, и цветы, и все самое прекрасное, потому что ничего прекрасного давно уже не замечают. Он поднял взгляд на собеседника, который так и не сказал еще ничего вразумительного: все мямлил да тянул гласные, подбирая слова.

– Ну? – поторопил его Звонарь. – Спешу я, говори уже!

– Тут… это… были мы, значит, вчера в райцентре… А там «камазы» пришли, металл принимают. Деньги платят хорошие! – Глаза говорившего вдруг блеснули по-волчьи, отчего Звонарь непроизвольно сделал шаг назад.

– Ну и что? Я здесь при чем? – ответил он, делая вид, что не понимает, к чему тот клонит.

В разговор вмешался еще один из компании, в облезлой кожаной кепке, из-под козырька которой свешивались до самого носа длинные рыжие волоски.

– Да ладно, Гриш, хватит обиняков! – перебил он приятеля и обратился к Звонарю: – Колокол-то твой медный, кажись, а?

– Даже не думайте! – глухо прорычал Звонарь, замотав головой и отступая. – Не доводите до греха!

Четверо двинулись на него – медленно, но уверенно, глядя исподлобья. Казалось, они готовы были вот-вот зарычать, как голодные волки, нацелившиеся на добычу. От таких жди беды. Звонарь инстинктивно поднял воротник, прикрывая горло.

– Дядь Юр, ты же сам знаешь, что жрать в селе нечего, а до следующего урожая – как до морковкина заговенья… – На этот раз подал голос человек в женской вязаной шапке с огромным меховым помпоном. Вряд ли он купил эту вещь в магазине – наверняка где-то случайно раздобыл, и было в этом что-то такое, что казалось Звонарю отвратительным, почти непристойным.

– А медь, выходит, дорогая, – поддержал его главарь в красной футболке. – Знаешь, сколько за кило дают? Триста рэ! Колокол, поди, пару центнеров весит, а? Мы уже и подсчитать успели: это аж шиссят тыщ, а может, и больше! Деньжищи какие! Ты подумай, мы ж с тобой поделимся.

Звонарь молчал, боясь открыть рот, будто разрастающийся внутри огненный клубок гнева мог при этом вырваться наружу и превратить наглецов в кучку пепла. А те, по всей видимости, истолковали его молчание по-своему, решив, что он впечатлен озвученной суммой, и загалдели наперебой с пылом солдат, штурмующих крепость, готовую пасть:

– Серьезно, дядь Юр, деньги-то хорошие!

– Хоть толк какой-то будет!

– Проживем мы без твоего тили-тили-бом!

– Конечно! Кому этот трезвон нужен? Этим сыт не будешь!

И вдруг замолчали, так же внезапно, как и начали. Наверное, по изменившемуся выражению лица Звонаря они догадались, что он не в восторге от их предложения.

Звонарь не стал отвечать им – не смог. Повернулся спиной и двинулся прочь, чувствуя затылком их злобные взгляды. До его слуха донеслись недовольные голоса несостоявшихся дельцов:

– Говорил я тебе, что все это без толку!

– Ладно, глядишь, обмозгует все да сам придет.

– И не мечтай! Ты его рожу-то видел?

– Я слыхал, что «камазы» еще дня два простоят и уедут.

– Потом-то не скоро еще…

Поток нецензурной брани, раздавшийся где-то в конце улицы, перекрыл голоса за спиной. Звонарь вскинул голову и понял, что крик доносится со стороны дома Щукиных. «Что-то никак хозяин сегодня не угомонится», – подумал он, ускорив шаг. Добравшись до места, свернул к калитке – та оказалась не заперта. Во дворе стояли знакомые мужики, которые недавно увели Щукина-старшего от Двузубовой. Похоже, они успели закрыть дебошира в его собственном сарае рядом с домом, судя по гневным крикам, доносившимся оттуда и сотрясавшейся под ударами двери.

– Откройте, мать вашу, сказал! Откройте, гады, а не то хуже будет!

– Надо было ему кляп соорудить! – заявила появившаяся на пороге жена Щукина, но, заметив Звонаря, смутилась и пояснила извиняющимся тоном: – Дети боятся. Вот ведь озверел совсем! Как будто околдовали!

– О, слыхали?! – выкрикнул Щукин из-за двери сарая. – Издевается! Сама колдовка, а овечку из себя строит! Эй, ты, жена! Отпирай, давай! Не бойся, не трону, мараться не хочу! Уйду отсюда к черту! Достали все! Доста-али-и! – Наверное, он бы еще долго пинал дверь, истерил и сыпал угрозами, если бы не прозвучал голос Звонаря, гулкий и мощный, как уханье филина в ночном лесу:

– Куда это ты собрался, сосед?

Ответил Щукин уже совсем другим тоном – хотя и недовольным, но уже без надрыва и визга:

– Куда-куда… За Кудыкину гору!

– А детей твоих кто кормить будет? – строго спросил Звонарь, подходя ближе к сараю, на двери которого еще покачивался после встряски огромный навесной замок.

– Денег заработаю и почтой пришлю, – буркнул дебошир неуверенно.

– Ладно, – согласился Звонарь, и в тот же миг жена Щукина испуганно ахнула и звонко всплеснула руками, испугавшись, что буйный муж вот-вот окажется на свободе, но Звонарь успокаивающе подмигнул ей и продолжил, обращаясь к притихшему за дверью узнику: – Сегодня переночуешь, а завтра пойдешь. Великие перемены надо с восходом начинать, а сегодня уже полдень почти.

– Что, выпустишь, что ли? – искренне удивился Щукин.

– Выпущу. Вот прям с рассветом и выпущу, – ответил Звонарь с явной ехидцей.

– Охренели совсем! – Судя по интонации, сосед все же решил смириться со своей участью. Дверь внезапно сотряслась от удара, лязгнули в петлях дужки подскочившего от встряски замка, а потом за стенами сарая захрустело сено – похоже, глава семейства Щукиных, выместив на двери остатки зла, устроился на сеновале, сообразив, что протесты сейчас не помогут.

Звонарь с облегчением вздохнул и отошел к топтавшимся у крыльца мужикам.

– Спасибо, что помогли. За ночь остынет, думаю. Может, утром еще придете? Вместе отопрем, а то вдруг он снова буянить вздумает.

Те согласно кивнули и, попрощавшись, вышли из калитки на улицу.

Нина все еще стояла на крыльце, бледная и растрепанная, с виноватым видом.

– Прости моего дурака, – тихо сказала она, опасливо глянув в сторону сарая. – Не пойму, что на него нашло.

– А про березовый прут и заговор – это правда? – спросил Звонарь, понизив голос так, чтобы Щукин-старший не услышал вопроса.