Река – костяные берега

Глава 3. Колокол

В тот момент, когда на яхте с алыми парусами открыли первую бутылку шампанского, а Борис, стоя на палубе, обнимал Леру и усиленно делал вид, что безмерно счастлив, далеко от этого места – где-то несколько сотен километров вниз по течению – на одинокой горе близ села Кудыкино зазвонил старый медный колокол. Тяжелые удары сотрясали его, извлекая из темных недр глубокие протяжные звуки. Багровые лучи закатного солнца окрасили выпуклые колокольные бока в цвет запекшейся крови. Металл гудел в промежутках между ударами. Ритм постепенно нарастал под ускоряющимся движением сильных умелых рук. Выполняя свой ежевечерний ритуал, Звонарь, щурясь, смотрел на родное село с любовью и жалостью, как смотрит отец на свое неудачное, некрасивое дитя, понимая, что едва ли кто-нибудь еще полюбит такое неказистое создание.

Кудыкино готовилось встретить ночь. Над печными трубами вился дымок: в эту пору после захода солнца резко холодало. По узким, сырым после стаявшего снега улочкам жители спешили к своим домам. Некоторые, заслышав звуки вечернего звона, остановились, обернулись, озабоченное выражение на их лицах сменилось благостным.

Вокруг села чернели останки сгнившего леса, выделяясь трупными пятнами на бледной плоти мертвого камышового моря, сплошь испещренного влажными ранами стариц, отливающих красным под низким пламенеющим небом. Родной край представлялся Звонарю тяжелобольным родственником, которому уже ничем не поможешь, но и не бросишь. Все она, Костяная река проклятущая! Расплескала свои ядовитые воды, отравила землю, и с тех пор ничего, кроме картошки да лука, здесь не растет. Ушла река-злодейка вместе с нечистой силой, что в глубинах ее водилась, да старицы всюду разбрызгала, почву в тесто зыбкое превратила. Небольшое поле под горой каждую весну приходится заново отвоевывать, и с каждым годом все смелее шло по селу перешептывание: с нечистой силой-то сытнее жилось! Страшно было Звонарю такое слышать – того и гляди, кто-нибудь снова к нечисти на поклон пойдет. А это верная погибель! Одарит нечистая сила своими щедротами, но голод не утолит: коварное свойство дары ее имеют: сколько ни возьми, всегда мало будет. Разгорится у просящих жадность непомерная, потеряют они покой, забудут, как радоваться тому, что уже имеют, и вся жизнь их в сплошную му?ку превратится.

От щемящей боли в сердце Звонарь зажмурился, но руки не дрогнули, продолжая свою работу. Колокол торжественно гремел над ним, всюду разливая малиновый звон, отвращающий беды и напасти, но не мысли: те отчего-то полезли тревожные, разбудили дремлющее чутье, и понял Звонарь, что очень скоро придет пора тяжелых испытаний.

Вдруг гора под ним сотряслась, и грянул гром, поглотив звуки колокола. «Дурной знак!» – подумал Звонарь, открыл глаза и, ослепленный вспышкой молнии, от неожиданности выпустил веревку. Грозовые тучи, клубившиеся вдоль горизонта, надвигались на село Кудыкино с неумолимостью орды захватчиков, готовясь обрушить на ветхие крыши домов сотни тысяч острых, как стрелы, дождевых струй. Люди на улицах забегали подобно испуганным букашкам, спешили укрыться от непогоды. Кудыкино вмиг опустело, и Звонарь, досадуя, что и в этот раз не вышло отзвонить как подобает, начал было спускаться с горы, но внезапно какое-то темное пятнышко, движущееся вдали, за околицей, привлекло его внимание: кто-то из жителей направлялся в противоположную от села сторону, невзирая на то, что первые редкие капли уже пронзали воздух. Неуклюжие движения и угловатые очертания фигуры выдавали в путнике немолодую женщину. Звонарю показалось даже, что он узнал в ней старуху Двузубову, которая еще этим утром исходила предсмертными стонами после нападения Щукина. «Странно, какая нелегкая понесла ее невесть куда в такой час?» Звонарь заторопился, цепляясь взглядом за медленно удаляющийся силуэт, и поэтому ничего вокруг больше не видел.

Но если бы он огляделся, то наверняка бы заметил еще четверых кудыкинцев, явно равнодушных к усиливающемуся дождю: те неспешно брели по одной из улиц, пряча лица под низко опущенными капюшонами курток и прижимаясь к заборам так, будто хотели слиться с серыми досками. Завидев спускающегося с горы Звонаря, они тотчас замерли и не шевелились до тех пор, пока тот не скрылся из виду за горным склоном. Лишь тогда один из них, самый рослый и плечистый, произнес уверенным тоном, выдававшим в нем главаря шайки:

– Все, сегодня уже не вернется! Чуть погодя можно приступать.

– Скоро стемнеет, – боязливо произнес мелкий мужичок, приподнимая сползший на нос козырек кепки, торчащий из-под капюшона. – По темноте мы на этой горе? шеи посворачиваем!

– Чего каркаешь, Зяблик? Дуй отсюда в свое гнездо! Нам больше достанется! – отбрил его главарь, разглядывая колокол, багровеющий в звоннице на вершине горы. – Может, даже больше двух центнеров потянет! – Он мечтательно расплылся в плотоядной улыбке.

– Сдюжим ли мы, Лапоть? А? Тяжесть-то какая! – Мужичок, названный Зябликом, украдкой оглянулся назад, словно и в самом деле подумывал, не вернуться ли домой, пока не поздно.

– Колокол круглый, сам скатится. А внизу мы его на тележку погрузим! – К обсуждению деталей предстоящего дела подключился еще один человек из компании. Голова его по форме напоминала яйцо из-за оттопырившегося капюшона, натянутого поверх вязаной шапки с помпоном.

– Твой план просто супер, Красавчик! А за эту тележку тебе отдельная премия полагается! Из доли Зяблика! – Главарь сдобрил похвалу, показав Красавчику кулак с оттопыренным вверх большим пальцем, а Зяблика шутливо ткнул локтем в бок. – Ты же не против, да?

– Правильно говоришь, Лапоть! – поддержал главаря четвертый из подельников, с явными признаками генетического отклонения: писклявый голос, чрезвычайно низкий рост, короткие ноги и непомерно большая голова были почти как у карлика. Неудивительно, что и кличка к нему приклеилась соответствующая: Гном. Он так привык к ней, что однажды не смог вспомнить свое имя и собирался как-нибудь заглянуть в паспорт, но все время забывал. – Ловко наш Красава тележку со склада спер! Додумался же в спецуху грузчика вырядиться – его там за своего приняли!

– Мощная тележка, полторы тонны выдерживает, если верить маркировке. – Главарь по кличке Лапоть повернулся к Красавчику и спросил: – Так где, говоришь, ты ее припрятал?

– Под горой, справа от села, в овражке. Ветками вербы прикрыл, чтоб не увидели. Там сейчас никто не ходит, сыро еще – гора тень дает, даже снег кое-где остался.

– Не увязла бы в дороге эта тележка – болота ведь кругом! – проворчал себе под нос Зяблик, но Лапоть услышал и цыкнул на него, замахнувшись:

– Дочирикаешься сейчас!

Зяблик испуганно присел, прикрывая руками лицо. Гном зашелся гнусавым смехом, и подзатыльник в итоге достался ему.

– Ай! – Коротышка вскрикнул по-детски пискляво. – За что?!

– Ну-ка тихо! – зло прошипел Лапоть, теряя терпение. – Все дело провалите! Один ноет, другой ржет… идиоты! Поджали задницы и двинули тенью за мной!

Тропа, ведущая к звоннице, растворилась в сгустившихся сумерках, и пришлось подниматься в гору, увязая по щиколотку в грязи. Продвигались медленно, спотыкаясь и падая. Зубья припрятанных под куртками ножовок то и дело впивались в кожу, заставляя мужиков шипеть от боли и цедить ругательства. Обувь потяжелела от налипших комьев глины, одежда намокла от пота и мелкой мороси, роящейся в воздухе, а непрерывный студеный ветер бил в лицо, не давая дышать. Тучи клубились над звонницей, складываясь в причудливые картины, и Лаптю, не сводившему с колокола вожделенного взгляда, порой казалось, что с небес на него строго смотрят огромные внимательные глаза неизвестного старца-великана, лицо которого скрыто под развевающейся бородой. Лапоть считал себя мужиком не робкого десятка, в жизни не признавал никаких богов и считал, что байки о нечисти придумали такие же трусы, как Зяблик, который в потемках мог кота принять за черта. Но когда в глазах небесного деда сверкнули молнии, Лапоть взвизгнул, однако вовремя спохватился: сделал вид, что споткнулся и тотчас разразился бранью. Еще не хватало, чтобы кто-нибудь заметил его испуг! Тогда точно разбегутся, а без помощи ему колокол до райцентра не дотащить. Нужно хотя бы до соседнего села добраться, а там он надеялся одолжить лошадь. В Кудыкино давно не было лошадей, и он понятия не имел, почему, но предполагал, что их съели в особенно голодные годы, как и всю остальную скотину и птицу. Только у Щукиных корова оставалась, и ту хозяин порешил этим утром.

Больше всего Лапоть боялся, что колокол окажется тяжелее двухсот пятидесяти килограммов. Если так, то весь план рухнет только потому, что им не под силу будет переместить больший вес на тележку. Перед тем как выдвинуться «на дело», Лапоть проверил «грузоподъемность» своих подельников с помощью весов и мешков с картошкой: сам он запросто поднимал сотню – два мешка по пятьдесят кило разом. Красавчик, тот тоже оказался не хилым – поднял семьдесят. У Зяблика от такого же веса подкосились ноги, и опытным путем был установлен Зябликов предел: не больше полусотни. А вот Гном совсем расстроил, но этого и следовало ожидать, с его-то гномьей комплекцией: больше тридцати этот карлик поднять не мог. Лапоть сложил результаты: вышло ровно двести пятьдесят – тот вес, который они вчетвером точно смогут поднять и переместить на небольшое расстояние. Дальше они повезут колокол на тележке, что намного легче. Лапоть и тут все проверил: нагрузив тележку картошкой с максимальным для них весом, он, хоть и с трудом, но смог катить ее один, толкая перед собой. Вдвоем получалось почти без усилий, но это по твердой земле, утоптанной и уже просохшей, какая была у него за домом: снег он там давно весь счистил. Дорога в соседнее село еще сырая, вся в лужах, поэтому катить тележку лучше втроем, а Гному можно поручить подкладывать доски в особенно вязких местах – досками Лапоть специально запасся. Он все предусмотрел, ведь давно мечтал, что однажды сделает это – сдаст чертов колокол «на лом». «Камазы» и в прошлом году приезжали в райцентр за металлом. Но, сколько Лапоть ни уговаривал водителей, те наотрез отказывались ехать в Кудыкино, едва взглянув на карту: к селу вела одна-единственная грунтовая дорога, а те прекрасно знали, каковы эти дороги в межсезонье.

Когда Лапоть добрался до звонницы, сердце готово было выскочить из груди. Он сделал над собой усилие, чтобы не рухнуть на четвереньки от изнеможения, лишь обхватил вылизанный дождями деревянный столб, прислонившись к влажной древесине горячей щекой, и подумал потрясенно: «Как же этот Звонарь ходит сюда дважды в день? Ведь он меня лет на двадцать старше!» Вспомнилось, как в детстве вся сельская детвора во главе с самим Лаптем донимала дядю Юру просьбами «дать позвонить», и тот, обычно суровый и неприступный, однажды сделал им всем подарок: взял с собой на гору и, по очереди усаживая каждого к себе на плечи, позволил подергать веревку, к которой крепился колокольный язык. Лапоть – тогда еще Гришка – просто обалдел от восторга и чувство это помнил до сих пор. Наверное, поэтому он попытался договориться со Звонарем о продаже колокола: по-хорошему ведь хотел! Поделиться предлагал! Ясно, что, обнаружив пропажу, Звонарь сразу поймет, кто вор, но Лапоть его не боялся. Ничего постаревший дядя Юра ему не сделает, в этом не было никаких сомнений. Только вот, что удивительно, его терзало какое-то гадливое чувство к самому себе, прежде ему незнакомое.

За спиной послышалось тяжелое дыхание приближающихся подельников.

– Ф-фу, зараза! Я уж думал, не дойдем! – задыхаясь, прохрипел Гном. – Снизу-то близко казалось!

– А мне показалось, что мы на одном месте топчемся! – Зяблик плюхнулся прямо на землю и прислонился спиной к одному из столбов, образующих основание звонницы. – Гора будто заколдованная!

– Вечно тебе чертовщина мерещится! – с презрением произнес Лапоть, вспоминая глаза небесного старца и думая о том, как хорошо, что Зяблик их не заметил.

В это время Красавчик стоял, задрав голову, и внимательно изучал перекладину, на которой висел колокол.

– Металлические скобы, – определил он. – Жаль, я думал, будут кожаные ремни.

– Что? Значит, не выйдет? – спросил Зяблик скорее с надеждой, нежели разочарованно – похоже, даже обрадовался тому, что операция закончится, не начавшись.

– Еще как выйдет! – огорчил его Красавчик. – Просто мы не крепление будем пилить, а балку, на которой колокол висит.

Все четверо одновременно посмотрели вверх, оценивая сложность предстоящей работы. Гном присвистнул, а Зяблик заныл:

– Что, пилить, сидя на ней? Это ж самоубийство – на такой высоте!

– Нет, дурень! Отпилим с двух концов, а когда балка упадет, колокол сам слетит с нее, – объяснил Красавчик.

– А если вся эта хрень развалится? – Голос Зяблика дрожал, будто тот готов был заплакать.

– Чего паникуешь?! Нормально все будет! – рявкнул Лапоть и попытался потрясти столб, за который держался. – Крепко стоит, никуда не денется. Залезай!

– Почему сразу я? Вдвоем же надо! – Зяблик исторг стон умирающего.

– Ты – с одной стороны, Красавчик – с другой. Гном слишком мелкий, сил маловато, долго пилить будет. Ну, а я, на правах вожака, буду снизу весь процесс контролировать, – пояснил Лапоть и, хлопнув ладонью по столбу, скомандовал: – Старт!

Отступив назад, он с довольным видом наблюдал за карабкающимися по перекладинам подельниками, уверенный в успехе операции. В его воображении колокол уже стоял на грузовых весах в пункте приема металла в райцентре, а в руках приятно похрустывала только что полученная толстая пачка денег. Казалось, сытая жизнь была не за горами: полки холодильника в его доме вскоре прогнутся под тяжестью хорошей еды, морозилка заполнится мясом, а в сенях станет тесно от ящиков с водкой и даже – а почему бы и нет? – с коньяком! Может быть, если не забудет, он купит жене какой-нибудь подарок. Да, и еще шоколадных конфет ребятне. Они их в жизни не пробовали.

Голос, полный ярости, грянул за спиной у Лаптя, прервав его мечты.

– Стой, паразиты! Не трожь! Урою всех!

Прежде чем на голову Лаптя обрушился кулак разгневанного Звонаря, появившегося внезапно, будто из-под земли, главарь шайки успел услышать донесшийся сверху поросячий визг Зяблика, а следом – хруст треснувшего дерева, после чего мощный удар сбил его с ног. Опрокинувшись на спину, он замер, потрясенный разворачивающимися событиями: один конец поперечной балки с треском оторвался от основной конструкции и рухнул вниз, а другой, надломленный, еще держался каким-то чудом. Колокол заскользил вдоль балки вниз, ускоряясь, и край купола с ходу врезался в лоб не успевшего отскочить Звонаря. Страшный удар отбросил его далеко в темноту. Лапоть пытался найти взглядом место падения, но тут его отвлек крик Гнома – коротышка мчался вниз с горы, спасаясь от катящегося следом колокола. Он попытался уклониться в сторону, но колокол, как заколдованный, подскочив, повернул следом и настиг несчастного, после чего тот исчез из поля зрения Лаптя. Судя по жутким воплям, Гному здорово досталось. Почти сразу же к его крикам добавилась матерная брань Красавчика и причитания Зяблика, в которых Лапоть разобрал только: «так и знал, что все плохо кончится» и «говорил же, что гора заколдованная».

– Ты цел? – спросил главаря подошедший Красавчик. Вид у него был растерянный.

– Цел, – ответил Лапоть, поднимаясь на ноги и машинально отряхиваясь – на самом деле ему было безразлично, запачкался ли он, просто хотел занять трясущиеся руки.

– Как мы будем все это разгребать? – истерично спросил Зяблик срывающимся голосом, вытягивая шею и вглядываясь в темноту. – Думаете, они еще живы?

– Ну ты меня и задолбал! – не выдержал Лапоть и, сам того не ожидая, двинул вечно ноющему подельнику кулаком в лицо.

Тот пошатнулся и, повернувшись, побежал прочь, тонко повизгивая.

Первым нашли Звонаря. Он лежал на спине, раскинувшись звездой, и не подавал признаков жизни. Красавчик посветил фонарем ему в лицо – плотно сомкнутые веки пострадавшего даже не дрогнули. Из раны на лбу текла кровь.

– Черт с ним! Сам виноват, сам башку подставил! – Лапоть с досадой сплюнул в сторону. – Пошли, Гнома поищем.