Санаторий «Седьмое небо»

Тот день для Льва начался точно так же, как и десять предыдущих – влажное и бодрящее морское утро вместе с птичьими трелями медленно полилось в гостиничный номер через распахнутое Раюшкой окно, подхватило и вынесло его из пучины сновидений на поверхность реальности. Хотя сознание еще покачивалось на зыбкой границе между дремой и бодрствованием, он почувствовал, как дочь стягивает с него ворох одеял – ночи в октябре были прохладные, а отопление в здании еще не включили. Все тело тотчас покрылось колючей «гусиной кожей», и он заворчал:

– Рая, холодно же!

– Наслаждайся, пап, денек будет огненный! – звонкий, даже пронзительный голос спицей вонзился в правое ухо, и Лев сердито рыкнул:

– Однажды я оглохну от твоих воплей! – он терпеть не мог, когда дочь так делала, пытаясь поскорее поднять его с постели.

– Мя-а-ау-у! – та нарочно взвыла кошкой, которой отдавили хвост, и, упав на него всем телом, заливисто рассмеялась. Он, не открывая глаз, попытался столкнуть проказницу, но дочь вовремя соскочила с кровати, угадав карающий порыв, и теперь прыгала по номеру на одной ноге, намеренно топая по слоновьи, отчего на лоджии зазвенели стекла, а старый паркет захрустел и защелкал так, будто собран был из артритных старческих суставов.

Этот гостиничный номер, как и все остальные в здании, по современным меркам был далек от совершенства – комфортным назвать его было нельзя. Старая, еще советская мебель – темная и громоздкая – в свое время наверняка считалась роскошной, но сильно обветшала, покрылась разнообразными отметинами, надписями и нацарапанными рисунками – наверное, отдыхающие мнили себя пещерными жителями, впечатлившись наскальной живописью во время экскурсий в подземелья Кавказских гор. На полу распростерся поблекший красно-черный ковер из натуральной шерсти с вытертым до гладкости ворсом. В сочетании с облезлым паркетом он казался аристократом – обнищавшим, но гордым – еще хранил былое величие благодаря угадывающемуся за потрепанностью высокому происхождению. В монументальные шкафы было страшновато заглядывать – казалось, внутри притаились скелеты советских чиновников. Свои и дочкины вещи Лев распихал по тумбочкам, будто опасаясь, что в бездонных недрах лакированных «шифоньеров» они могут затеряться или вовсе исчезнуть магическим образом, провалившись в прошлое. Ванная выглядела камерой пыток – песочного цвета «метлахская» плитка на полу и голубой глянцевый кафель на стенах были покрыты несмываемыми бурыми разводами, будто здесь кого-то зверски убили. Кран рыдал, как обиженный слон, а унитаз шумел, как штормящее море. Единственное, что в этом номере претерпело изменения – стены: их недавно покрыли свежей штукатуркой, по-современному рельефной, но, как ни странно, ее вид нисколько не контрастировал, а наоборот, даже дополнял общий дух «советского ампира».

Прежде это был санаторий для избранных, роскошный и величественный, с огромным дендропарком, в зелени которого прятались, будто стыдясь чего-то, разнообразные скульптуры из светлого камня, а по обе стороны прогулочных дорожек, уставленных через каждые три метра приземистыми кривоногими лавочками и похожими на цветочные бутоны урнами, выстроились чугунные фонарные столбы, увитые лианами. Здания корпусов украшали колонны с шапками бетонных завитков и причудливая лепнина. Этим все санатории советского периода были похожи друг на друга, отличаясь лишь размахом и уровнем комфорта. Предназначенные для простых граждан обычно наполнялись мебелью и бытовыми предметами без особых изысков, но архитектурный стиль и наличие скульптур советской тематики превращало черноморские здравницы если не в близнецов, то, по крайней мере, в кровных родственников. С тех пор многие из них пережили реконструкцию и сильно изменились, запестрели современными отделочными материалами, обзавелись новыми стеклопакетами и современной тротуарной плиткой на парковых аллеях, утратив прежнюю ауру, навевающую уютную ностальгию на тех, кто помнил те времена. Тишины, сопутствующей размеренному отдыху, там больше не было – территорию наводнили кафе и рестораны, а их, в свою очередь, – шумная энергичная публика, не утихающая до утра. Любителям спокойного здорового отдыха пришлось туго: найти тихое местечко на побережье стало очень непросто.

Лев не искал тихое место. Он наткнулся на этот санаторий несколько лет назад совершенно случайно, роясь в интернете в поисках недорогого жилья у моря – в то время, еще до рождения Раюшки, у них с Верой было неважно с деньгами, а погреться на южном солнышке жене очень хотелось. Тогда они были молоды и влюблены…

«Она бросила тебя!» – внезапная обжигающая мысль разлилась по венам ядовитым огнем. Так было всегда, когда он вспоминал о жене. Стоило позволить ее образу проникнуть в голову (он пытался не пускать, но время от времени образ все равно вероломно вторгался, разрушая все возможные преграды), и тотчас огненный цветок распускался внутри, воспламеняя каждую нервную клетку, а вскоре все тело охватывало жаром, и душа его, словно у грешника в аду, корчилась от непрерывной тягучей боли. Когда это случалось, Лев уже не в силах был остановить процесс погружения в прошлое, испытывая вместе с муками болезненное наслаждение от воспоминаний.

Вначале санаторий показался им отвратительным. То, что выглядело на рекламной картинке сказочным дворцом, утопающим в пышных пальмах и бесконечно высоких кипарисах, наяву предстало облезлым зданием в трещинах и темных пятнах плесени. Но снаружи все было еще не так плохо по сравнению с тем, что открылось взору, когда Лев и Вера распахнули высокие массивные двустворчатые двери и вошли в темный холл. В первое мгновение убранство показалось роскошным, лишь затхлый воздух портил впечатление. Под высоченным потолком щегольски красовалась гигантская многоярусная, похоже – хрустальная, люстра. Пол из темного паркета покрывали толстые пестрые ковры. Слева возвышалась стойка администратора, справа сверкали витрины сувенирной лавчонки, увешанные разноцветной бижутерией. Вдоль стен стояли уютные диванчики и глубокие объемные кресла в нежной велюровой обивке. Прямо по центру гостеприимно раскинулась ведущая наверх широкая лестница, сверкая лакированными ступенями из массива какого-то хорошего темного дерева. Однако вскоре неприглядные детали проступили повсюду во всей красе: как только взгляд привык к полумраку после яркого солнечного света, стало ясно, что место это ужасно запущенное, давным-давно не знавшее ремонта. Обшарпанность была во всем: в облупившейся и повисшей лохмотьями краске на потолке; в темных пятнах, покрывающих ковры и мебель; в сколах на гипсовой лепнине, густо украшающей верхнюю часть стен; в дверных ручках, сломанных и от того скособоченных в разные стороны; в прорехах на коврах и надрывном скрипе пола при каждом шаге. Полное отсутствие людей в огромном холле усиливало тягостное впечатление. Не было не только отдыхающих, но и персонала, и продавца в сувенирной лавке, даже стойка администратора пустовала – их никто не встречал.

Вера прерывисто вздохнула, явно сдержав недовольное высказывание: наверное, не хотела расстраивать Льва, ведь это был его выбор. Жена всегда была очень тактична со всеми. Вдруг ее внимание привлекло большое черное пианино, стоявшее в глубине холла справа от лестницы. Вера отпустила ручку чемоданчика, который катила за собой, и поспешила к инструменту под звучные скрипы паркета. Откинув крышку, она прошлась по клавишам одной рукой, и пианино выдало приятную мелодию, слегка ущербную из-за западающих клавиш, но глубокого качественного тембра, говорившего о том, что инструмент в свое время был очень даже хорош. Наверное, на нем давно никто здесь не играл, и неожиданные звуки привлекли внимание обитателей: тотчас откуда ни возьмись за стойкой администратора возникла пожилая женщина слегка помятого вида – возможно, она дремала, устроившись где-то под ней и не услышала шагов вошедших. Теперь же, внезапно разбуженная музыкой, суетливо загремела ключами и неуклюже выбралась из своего укрытия в холл, приветствуя гостей. Одновременно с ней из бокового коридора вышел мужчина в форме охранника и окинул всех пристальным взглядом, но, наверное, убедившись в отсутствии опасности, буркнул что-то невнятное и тут же исчез.

Женщина-администратор проводила их в номер, расположенный на втором этаже: просторный, с высотой потолков – Лев прикинул «на глаз» – никак не меньше четырех метров, с огромной лоджией, за окнами которой призывно сверкала морская синева, выглядывая в просветах между пальмами. Залитая ярким солнечным светом большая комната сгладила давящее чувство, оставшееся после сумрачного холла. И пахло здесь гораздо лучше – морем, кипарисами и счастьем. Вера метнулась к окнам, загремела старыми железными шпингалетами, раскрыла створки на всю ширину, сдвигая цветастые легкие шторы, и, обернувшись к нему с сияющим лицом, завопила так, будто нашла клад:

– Смотри! Здесь граната!

Лев непонимающе моргнул, соображая, что она имеет в виду, а Вера уже высунулась по пояс в окно и тянулась куда-то обеими руками, опасно балансируя на одной ноге, а вторую пыталась забросить на подоконник. Еще секунда, и жена рухнула бы вниз, а, учитывая высоту потолков, шансов остаться в живых у нее было совсем не много. Лев сорвался с места и вовремя втянул ее обратно, испуганно крича: «Куда?! С ума сошла?» Вера повернулась, смеясь, показала зажатый в руке красно-коричневый плод и снова воскликнула: «Граната!» Только теперь до Льва дошло: этот рискованный маневр был предпринят женой, чтобы сорвать с растущего за окном дерева гранат! Она почему-то всегда произносила название этого плода именно в женском роде, прекрасно зная, что это неправильно. Лев рассердился на нее тогда: «Что ты творишь?! Как ребенок! Хорошо хоть, не упала! А если кто-то увидел, как ты покушаешься на собственность санатория? Позорище! Неужели нельзя на рынке было купить?!» Она весело возразила: «Как ты не понимаешь, на рынке – это же совсем не то!»

«Граната» оказался плодом совершенно несъедобным, кислющим до невозможности, а зерна в нем – белыми, и Вера его выбросила. Но прежде попросила сделать несколько ее снимков с «трофеем» в руке у окна на фоне синеющей полосы моря. Снимки до сих пор хранились в памяти его смартфона вместе со множеством прочих. А Веры в его жизни уже не было.

«Бросила! – выскочила мысль, и нервный импульс, вызванный ей, кинжалом вонзился прямо в сердце. – Бросила и меня, и Раюшку! Бросила, как ненужные старые вещи! Что за мать, которая бросает своих детей, особенно таких маленьких! Раюшке было всего восемь! Что за мать?! Гадина!» – нахлынувшая внезапно волна гнева начисто смыла сладкие грезы счастливого прошлого, и неизвестно, как долго он еще истязал бы себя ненавистью и болью, но голос дочери прервал жестокую пытку, выдернув его сознание из зацикленного состояния:

– Па-апа! Ну, па-а-па! – Раюшка кричала как сердитая чайка. – Кофе твой уже остыл совсем! Иди завтракать, я бутерброды сделала и овсянку заварила!

Лев поднялся со скрипучей кровати и побрел на лоджию, где стоял круглый стол и два плетеных кресла, на одном из которых восседала, забравшись на сиденье с ногами, дочь с огромной дымящейся кружкой в руках. В воздухе плавал головокружительный аромат какао.

– Хозяюшка! – Он через силу улыбнулся ей, стараясь не выдать того, что творилось в душе, но лицо его мгновенно вытянулось и застыло в страдальческой гримасе, когда взгляд скользнул сквозь распахнутое окно: напротив подоконника на тонкой изогнутой ветке покачивался круглый красно-коричневый гранат. Плод выглядел в точности так же, как и тот, который десять лет назад сорвала Вера. И почему этот случай вспомнился ему именно в то утро? В то безмятежное утро самого страшного дня в его жизни.

Звонок телефона, донесшийся из глубины комнаты, заставил Льва вернуться к кровати. Приглушенная мелодия пробивалась из-под подушки. Он выудил аппарат и замер в нерешительности. Только этого сейчас не хватало! На экране высветилось имя: «Надежда». Сестра жены! Странно и неожиданно. Отвечать не хотелось, но Лев подумал, что, если откажется говорить, то потом весь день будет ломать голову, гадая, что ей было нужно. К тому же, скорее всего она ему снова перезвонит, и говорить все равно придется.

– Да! – рявкнул он совершенно недружелюбно, давая понять, что не склонен к беседе.

– Привет, – раздался приятный девичий голос, и по телу Льва мгновенно побежали мурашки. Ему показалось на миг, что говорит Вера. Голоса сестер были почти идентичны, особенно по телефону – он часто путал их в первые секунды разговора.

– Надя? – уточнил он, словно сомневаясь.

– Еще узнаешь? – ответила та с грустной усмешкой. – Кажется, сто лет не общались. Нельзя же так. Отгородился совсем. Неправильно это. – Голос Нади сделался жалостливым, просящим.

– Перестань! – отрезал Лев раздраженно. – Твой звонок очень не вовремя.

– Когда же он будет вовремя? – из-за ироничной интонации голос прозвучал пискляво и отталкивающе. – Ты рассказал Рае правду о матери?

– Нет. Не было подходящего момента, – Лев уже пожалел, что ответил на звонок. Ничего нового сестра жены ему не скажет, так и будет нудить одно и то же, как обычно.

– Ты обещал, – ее осуждающий тон взбесил Льва. Ну вот, она начала снова его урезонивать!

– Послушай, чего ты от меня хочешь? Чтобы я сказал ей, что мать бросила и ее, и меня из-за своих дурацких фантазий?! – выпалил он и тут же спохватился испуганно – не услышала ли Рая. Вытянув шею, он осторожно заглянул на лоджию. Дочь сидела, уткнувшись в экран планшета, увлеченная игрой, и не смотрела в его сторону. Лев вздохнул с облегчением – не слышала! – и вернулся к разговору, собираясь немедленно его закончить.

– Знаешь, Надя, – зашипел он гневно. – Мы сейчас в санатории, отдыхаем на море. Не порти отпуск, пожалуйста! Поговорим, когда вернусь, на следующей неделе.

– Ты слишком жесток к Вере, – прозвучало в ответ. – Поступаешь не по-человечески. Ты ведь сам довел ее до этого, признайся!

– Ну, ну, давай… Пусть тот, кто без греха, первым бросит в меня камень! – сам от себя не ожидая, перефразировал он цитату из Библии. – По крайней мере, я не бросал ни жену, ни дочь, так что… Ладно бы, она оставила только меня, но как она могла поступить так с собственным ребенком?!

– Господи! Ну, может быть, не могла она по-другому?! Все делают ошибки в жизни! – С шепота Надин голос перешел на визг, и в ухе Льва неприятно завибрировало.

– Согласен. Но некоторые поступки невозможно оправдать, – возразил он железным тоном. – И не надо пытаться меня разжалобить. Никому от моей жалости легче не станет. До связи, Надя. – Лев с облегчением нажал отбой, и в тот же миг с лоджии закричала Раюшка:

– Паа-а-а-па! – Вышло с сильным нажимом на первом слоге, очень требовательно, и тут же она добавила обиженно: – Кофе давно остыл, а скоро и каша прокиснет! Посмотри в окно, солнце уже вовсю жарит, а мы еще в номере сидим! Все нормальные люди давно на пляже!

Лев через силу проглотил завтрак, приготовленный для него Раюшкой, зная, что та не отстанет от него, пока он все не съест. Дочь проворно убрала со стола и вымыла посуду: научилась хозяйничать за последний год, оставшись без матери. (Бросила!) Затем Рая ненадолго исчезла в ванной и появилась, готовая к пляжному отдыху, в белом сарафане. Из-под бретелей на плечах выглядывали голубые завязки купальника. Волосы были стянуты в два высоких хвостика резинками с голубыми дельфинчиками. Холщовая сумка с полотенцами стояла на тумбочке в прихожей, дочь подхватила ее и сунула ноги в сандалии. Лев еще долго возился с одеждой, и Рая ворчала на него, подпрыгивая на месте от нетерпения, а бирюзовые бусы, болтающиеся на ней чуть ли не до пупа, дробно позвякивали, порядком действуя ему на нервы этим звуком. Снова она их нацепила!

– Зачем тебе на пляже бусы? – спросил Лев, сердито покосившись на дочь.

– Затем! – огрызнулась та, порывистым движением прижала нитку бус к груди и упрямо поджала губы, давая понять, что бусы она будет отстаивать до конца.

Это были бусы Веры, из натуральной, очень дорогой бирюзы. Лев подарил их ей на рождение Раюшки. Тогда он уже мог себе позволить подобные траты. Теперь бирюзу носила дочь, и сколько Лев ни пытался уговорить ее дать укоротить длину нитки, так и не сумел. «Ходишь, цепляешься бусами за все подряд!» – вразумлял он ее, но все было тщетно. Бусы висели на Рае до пояса и гремели при каждом движении, напоминая о Вере острыми уколами в сердце.

Снаружи оказалось уже очень жарко, южное солнце быстро прогревало остывший за ночь воздух. Зной проник даже в тенистый дендропарк, а на пляже было настоящее пекло. Марево колыхалось над морем, и казалось, что небо тоже идет волнами и вот-вот перемешается с водой в единую бирюзовую массу.

Свободного пространства между лоснящимися телами было не так уж много, несмотря на то, что октябрь – последний и самый прохладный месяц курортного сезона. Лев и Рая расположились поближе к воде на небольшом пятачке между полной крупной женщиной с виду лет пятидесяти, отличающейся огненной кудрявой шевелюрой, и молодой девушкой, загоревшей уже до кофейного цвета и неизвестно чего еще желавшей получить от солнца. Когда Лев растянулся на пляжном полотенце, между ним и девушкой оставалось не больше двух метров, а Рая оказалась совсем рядом с рыжеволосой дамой, и обе сразу начали болтать, как старые знакомые. Льву показалось, что он уже видел эту немолодую пышнотелую рыжуху здесь раньше, и, возможно, она тоже была из их санатория, просто из другого корпуса. Большинство людей на пляже он знал в лицо, встречаясь с ними последние десять дней отдыха. Это давало ощущение некоторой безопасности, будто все вокруг «свои». Как же он был наивен! Почему он не поинтересовался сразу, как зовут эту незнакомую тетку, не спросил, откуда она, если видел, что с ней болтает его дочь? Почему он даже не послушал, о чем там они болтают? Почему он больше не взглянул на Раюшку и не вспомнил о ней до того самого момента, когда спохватился и внезапно понял, что давно не слышал ее голоса?! Потому… что всего в двух метрах от него лежала симпатичная девушка, и он заметил, как внимательно она наблюдает за ним из-под прищуренных век. Впрочем, у той девушки он тоже не спросил имя, – наверное, из-за оживленной беседы не успел… зато успел предложить ей прийти вечером к ним в гости в санаторный номер.

Девушка постоянно улыбалась, сверкая красивыми зубами, белоснежными на фоне смуглой кожи, и Лев, слушая ее, боялся пропустить хоть слово, хотя, насколько он мог сейчас вспомнить, говорила пляжная нимфа всякую чушь, что-то типа: «Жаркий октябрь, пиво в местном кафе разбавленное, видела дельфинов, нашла на бунах устрицы». Точно, вот про устрицы она тараторила не меньше четверти часа, рассказывая ему, что черноморские лучше средиземноморских, потому что в последних столько соли, что их невозможно есть, и поэтому для продажи устрицы там выращивают в опресненной воде, а здесь можно лакомиться сразу, срывая прямо с камней, беда лишь в том, что попадаются они редко. Лев слушал, не перебивая, лишь иногда односложно отвечая на ее вопросы типа: «Вы на отдыхе или местный? А это ваша дочурка? Такая прелесть! Долго еще пробудете? А где остановились?» Голос дочери все время доносился до него отдаленным фоном. Несколько раз Рая настойчиво просила его о чем-то, но Лев так и не смог вспомнить суть ее просьб. В памяти осталось лишь: «Па-а-ап! Ну, можно, па-а-ап?! Ну, пожалуйста, ну можно?!» Он (дурак!) кивал, не глядя, и та отставала. А о чем она его просила, Лев узнал гораздо позже и совсем не от нее.

Рая исчезла одновременно с рыжеволосой дамой. Когда Лев хватился дочери и поискал взглядом пышнотелую соседку, чтобы расспросить ее о своем ребенке, той поблизости не оказалось. Вначале он даже не испугался, решил: купаться пошли, но желающих окунуться в прохладное октябрьское море было гораздо меньше, чем загорающих – неподалеку от берега виднелось лишь с десяток голов, и все они принадлежали незнакомым людям.

– Ты не видела, куда она ушла? – нервно спросил Лев у девушки, с которой беседовал последний час.

– Кто? – Пляжная нимфа высоко вскинула татуированные брови и округлила глаза.

– А, – отмахнувшись от нее, Лев поднялся и, обжигая ступни о раскаленную гальку, пошел расспрашивать отдыхающих. Биение его сердца уже ускорило темп, но в тот момент он еще надеялся на лучшее. Большинство окружающих вспомнили, что видели и Раю, и рыжеволосую женщину, которую, кстати, никто не знал, но когда и куда те подевались, сказать не могли. Кто дремал, кто читал, кто разглядывал чаек. Один мальчик лет семи, сын семейной пары, расположившейся неподалеку, сообщил, что слышал, как Рая просила Льва разрешить ей покататься на катамаране с тетей Жанной. Мальчик запомнил это, потому что тоже захотел отправиться в морское плавание и начал просить родителей взять катамаран в прокате. Так Лев узнал, что хотела от него дочь и на что он бездумно, не вникая, дал согласие, а так же выяснил имя незнакомой женщины, хотя от этого толку было немного.

Взгляд Льва заметался по морской глади, но в поле зрения не было ничего похожего на катамаран, только рыбацкий катер, стрекоча мотором, удалялся по направлению к горизонту. Растерявшись и не понимая, что ему делать, Лев сложил ладони рупором и принялся выкрикивать имя дочери, надрывая голосовые связки. Люди с сочувствием поглядывали на него, кто-то встал рядом и тоже начал кричать, повторяя за Львом. Внезапно Лев почувствовал чье-то прикосновение. Перед ним стоял незнакомый дед в серой рабочей робе – судя по мешку с мусором, зажатому в руке, это был уборщик пляжа – и сообщил, что заметил, как женщина с девочкой забирались в прогулочный катамаран, какие сдаются в прокат неподалеку.

Учащенный стук сердца превратился в набат. Лев, не отдавая себе отчета, вцепился в стариковские плечи и заорал:

– Где это было? Куда они поплыли? Куда?!

Не ожидавший такого напора, дед отшатнулся и забормотал виновато: