Триггер

– Где?

– У мамы.

Да ежа мне в рот…

– Так, во-первых, мама тоже ещё спит. Это раз. Два – спим и мы. Поросёнка заберём позже.

– Когда?

– Утром. Но не настолько ранним.

Странно, но Настя вдруг слушается, обегает кровать и юркает под одеяло рядом со мной. Мы раньше часто спали вот так, вместе, когда Тани не стало.

– Хорошо, я буду ждать. Когда она проснётся?

– Кто?

– Мама.

Так и хочется сказать всё, что думаю по этому поводу. Выпалить здесь и сейчас, без прикрас. Вернее, с ними – в виде отборного русского. Но она такая маленькая… моя Наська. И ей так нужно верить, что у неё снова появилась мать.

– В девять часов. Нет, даже в десять. А теперь спи! Проснёмся и поедем за твоим хрюнделем.

Меня рубит снова – быстро, чего давно не случалось. Как будто кто-то отключает внешний мир, и я проваливаюсь в сон.

Снится море – лазурное, чистое, крики чаек, солнце над водой. И я один. И мне – хорошо. Ровно до тех пор, пока не понимаю, что рядом мерно стучит что-то. Распахиваю глаза – перед ними нога Насти. Дочь положила её на вторую ногу и качает ею, да ещё и с такой силой, что матрас под нами пружинит.

– На-асть…

– Да? Ещё разве не десять?

Открываю глаза и смотрю на часы. Без десяти шесть.

– Нет. И клянусь, если ты не угомонишься и не дашь мне доспать, мы вообще никуда сегодня не поедем.

Она снова замолкает, но лишь для того, чтобы через пару минут всё повторилось с точностью до каждого движения. Хватают мельтешащую в нескольких сантиметрах от лица крохотную ступню, прижимаю к матрасу и почти рычу:

– Предупреждаю последний раз…

В глазах дочери сначала появляются слёзы, которые, впрочем, быстро сменяются прищуром. И откуда только набралась этого?

– Хорошо, – тихо произносит Настя, и я снова проваливаюсь в сон.

До десяти утра, конечно, доспать не удаётся, зато до восьми – вполне. Не знаю, чем всё это время занята Настя, но мне не мешает, а это значит, у меня есть возможность отдохнуть хоть немного. Когда встаю и иду в ванную, по пути заглядываю в кухню, где на столе красуется бутерброд, заботливо приготовленный дочерью. Сама она уснула на маленьком диванчике, так и не доев свой. Помимо воли расплываюсь в улыбке. Сегодня точно придётся снова ехать к Кате, лишь бы только она не выставила за порог сходу, потому что на это у неё есть все основания.

От воспоминаний о ней нутро начинает как-то ныть – не болезненно, а очень даже наоборот. Дерьмово это. И совсем не хочется испытывать того, что испытываю. И задаваться вопросами на тему – что было бы, если..? – тоже не хочется.

Когда выхожу из душа и тихонько готовлю себе кофе, просыпается Настя, смотрит на меня осоловевшими глазами и первое, что произносит:

– Уже десять?

– Нет, девятый час. Может, поспишь ещё?

– Нет. Я уже поела, пойду одеваться.

Она убегает, быстро шлёпая по полу босыми ногами, а я принимаюсь за бутерброд. И снова не могу избавиться от царапающего изнутри ощущения, и от улыбки, даже когда пытаюсь прожевать подсохший сыр.

Через двадцать минут выясняется, что мне нужно сначала заехать в офис, где я проторчу неизвестно сколько времени, потому что у Вадима ко мне дело. Значит, или нужно вызванивать бабушку Насти или брать ребёнка с собой, чего мне совершенно не хочется делать.

Дочь начинает возиться в прихожей, очевидно, уже натягивает сандалики, чтобы стоять под дверью, капая мне на нервы, пока я буду одеваться.

– На-а-асть! Погоди обуваться. К маме поедем вечером.

Слово «мама» удаётся произнести очень даже спокойно, хоть внутри всё переворачивается. Но когда мои тараканы пересекаются с потребностями дочери, первых вполне можно услать в пешее эротическое.

– Почему?

Снова в голосе слышна готовность реветь, хотя, надо отдать Насте должное, она старается сдержаться.

– Потому что сейчас у папы дела. И я закину тебя бабушке. Потом заберу и поедем к маме.

Говорить стараюсь с преувеличенным оптимизмом, от которого самому тошно – настолько неправдоподобно он звучит. Личико дочери кривится, но она заявляет упрямо:

– Я с тобой. Я буду вести себя тихо.

Да твою ж… Как же меня выворачивает от такого. Потому что ни черта не выходит быть хорошим отцом. И дело совсем не в Насте – это у меня напрочь не получается создать для дочери условия, какие есть у других детей. Она постоянно на каком-то нервяке, цепляется за меня, даёт обещания… Она ведь ни фига не обязана вести себя тихо, если недо-папаша протаскал её несколько часов в машине по жаре, холоду, снегу и зною. Не долж-на!

– Насть… малыш, послушай. У бабушки будет хорошо – там мультики, обед. Погулять сходите, а вечером я за тобой приеду и сразу к маме. Окей?

– Окей, – вздыхает Настя и плюхается на пол возле двери, чтобы ждать, пока я оденусь.

В офис часом позже я вхожу в компании дочери, уже нимало не удивляясь тому, что мне всё же пришлось вернуться обратно к тёще и забрать Настю, которая первым делом, естественно, устроила бабушке концерт. На первые звонки я пытался не реагировать, но когда тёща заявила, что к вечеру такими темпами её заберут в психушку, а Настю – в детдом, сорвался и помчался обратно.

Нет, я не злился. Почти. Наверное, начал привыкать.

Когда вхожу в приёмную, чтобы идти в кабинет Вадима, уже чую опой, что сейчас что-то случится. И точно – сначала вижу Катю, которая впервые за то время, что я здесь работаю, приехала к мужу. Улыбаюсь, как идиот, одёргиваю себя, чтобы не лыбиться. Тем более и повод охренеть находится в виде Насти, которая несётся к Персидской с криком:

– Мамочка!

Застываю взглядом на Вадиме, стоящем напротив. Уже вижу по его глазам, что нас ждёт за*бись какая интересная беседа. А Наська… она счастлива. Что-то лопочет – то про поросёнка, то про то, как она успела соскучиться, потому буквально заставила меня сегодня взять её с собой. М-да…

К вам приехал ревизор.

Немая сцена. Занавес.

***

Я чувствую, как сердце бьётся где-то в горле, и не могу выдавить из себя ни звука. И только ощущение того, как к ногам прижимается Настя, придаёт сил. Мне впервые настолько страшно за кого-то. Страшно, что сейчас Вадим может выдать какую-нибудь уничижительную фразу, и Настя решит, что больше не хочет считать меня своей мамой.