За границей Восточного Леса

Ригзури брел к темному лесу, где деревья переплетались со своими корнями, а лианы было не отличить от спящей змеи. За эти несколько месяцев волосы юноши немного отросли, и он захватывал их сзади шнуром или повязывал платок, чтобы не мешали в сражении. Он старался не думать сейчас о том, что значила для него отрубленная коса, и что возможно, ему и не вырастить ее снова. Да и зачем это здесь? И достоин ли он ее носить?

Оставаясь на корабле, он тешил себя надеждой, что пребывание среди пиратов может дать ему пусть малый, но шанс достигнуть жреческих судов, а значит, узнать хоть что-то о сестре. Иначе… все это было напрасным…

Но сейчас, уходя во мрак диковинных деревьев, он думал не об этом. Имел ли он моральное право считать себя прежним человеком, когда стал частью того, что раньше порицал? Он прислонился спиной к влажному стволу, служившему домом для нескольких гнезд лишайников и причудливых растений, составлявших из своих жестких листьев воронки-прудики. Небо заволокло тонкими струями облаков, но кое-где через их ленты и курчавую крону деревьев проглядывали редкие звезды.

Рядом послышался шорох. Во мраке Ригзури увидел приближавшийся к нему со стороны берега силуэт. По его контурам и характерной походке он узнал товарища.

Топорик подошел ближе:

– Так и знал, что ты тут скрываешься! Так и с голоду подохнуть недолго.

Он присел рядом.

– То ты сидишь, как хищная птица на скале, почти ничего не ешь, и высматриваешь корабль… А теперь, когда добыча у нас, ты тоже не ешь и забился в лес. Как это понимать?

Ригзури поднял печальный взгляд на говорившего.

– Ну вот только не надо! – Топорик понимающе посмотрел на друга. – Ты прибыл сюда не из уютного семейного домика, не из своего гнезда на дубе каком-нибудь, а из рабской колонии! Или забыл уже?

Тот молча покачал головой и тихо произнес:

– Нет. Не забыл.

– Вот то-то и оно… – Топорик положил руку на плечо другу и слегка сжал. Потом добавил уже тише: – Так что давай, оживись немного. Наш капитан хороший малый. Ты уж мне-то поверь! Я всяких повидал…

Ригзури продолжал смотреть в землю:

– В рабство я попал не по своей воле. А здесь… это был мой выбор.

– Интересно мне будет узнать, – хмыкнул Топорик, – из чего ты там выбирал?! – Он поерзал, устраиваясь поудобнее. Но земля успела остыть, и усесться с комфортом у него не получилось. Оставив попытки, он продолжал. – Можно подумать, ты выбирал среди лучезарных перспектив, но отринул все предложения и пустился в пиратство по собственному велению сердца и разума! Как и все другие, между прочим, на этой дорожке…

– Слушай, – ответил ему юноша, – прекрати это выступление. Из тебя плохой лицедей…

– Да?! Думаешь… А вот мне казалось иначе… Хм… ну и ладно. А вот из тебя неплохой моряк, когда ты не тряпка! И смотри, эти ребята не из тихонь. Слабину сразу прочухают. А ты… – он продолжил чуть мягче, – ты, если хочешь найти свою… сестру…

Ригзури поднял на него полный приглушенной боли взгляд.

– Должен очень отличиться. Тебе нужен свой корабль, и своя команда. Причем не этих олухов. А верных тебе ребят, которые не побоятся пойти за тобой, даже в Северные моря.

– Да, ты прав, – ответил Ригзури.

С этого вечера он решил притушить в себе терзавшие его споры и направить всю энергию на реализацию плана по спасению сестры. Это стало той нитью, что выдергивала его из самых мрачных раздумий, целью, которая пронизала все его существование под пиратскими парусами.

Глава 13. Начало обучения

Весна пришла на скальный остров набуханием почек на корявых ветвях старых дубов, прогалинами влажных от растаявшего снега лишайников на серых валунах и пока еще редкими, но весьма уверенными голосами птиц.

Римьяна окончательно встала на ноги, и вслед за этим началось время ее обучения. Этот вопрос Старшая Жрица взяла под личное наблюдение, и хотя наставницей сестры Мелиссы являлась Нритта, погружениями в сложные практики всегда руководила Старшая Жрица самостоятельно. Со дня прибытия девушки в Монастырь она видела в возможности, таящиеся в ней, и одновременно с этим упрямство, сламливать которое было не ее делом. Однако после осенних событий у Старшей Жрицы не осталось сомнений относительно новой жрицы…

В одну из таких холодных весенних ночей для Римьяны начались первые индивидуальные практики. Время, которое она до того проводила наедине с собой в келье или когда уходила в дубраву, теперь было посвящено совершенно иным вещам. И возможностям, о существовании которых она раньше не подозревала.

Это было очень странное ощущение. Ее тело как будто ей не принадлежало, однако разум остался. Она не могла пошевелить ни пальцем. Тело казалось легким, но совершенно инертным. Римьяна силилась разомкнуть веки, но и это усилие было иллюзорным. Тело продолжало покоиться на кровати. Тягостная полудрема наваливалась на нее. Но оставалось четкое осознание сна, каким бы овеществленным он ни казался.

Тогда, пребывая в этой овеществленности, она приказала себе встать. Встала и прошла в сторону окна, отчетливо ощущая свое тело все так же бездвижно лежащим на кровати.

Она положила руки на каменный подоконник и почувствовала его прохладу и шероховатость. И тем не менее ее ладони все так же были на кровати, как и ее руки и тело. Тогда он залезла босыми ногами на каменный выступ и выпрямилась во весь рост в проеме окна. Шагнула чуть дальше, бездна раскрывалась перед ней, как несколько месяцев назад, когда она впервые ощутила себя живой, по-иному. Римьяна распахнула руки и нырнула в потоки воздуха, омывавшего башню монастыря. Она плыла над каменистым берегом, скользила вдоль вылизанных ветром скал… Ее тело все так же лежало неподвижно на кровати в келье.

В эту ночь у нее впервые получилось сделать то, чему ее обучала Старшая Жрица, не давая этому занятию никакого имени, не рассказывая о том, как это пройдет, кроме того, что, когда это случится, у сестры Мелиссы не будет сомнений, что это произошло.

У Римьяны в произошедшем сомнений не было.

Жизнь Римьяны на Острове временами казалась ей полусном, а иногда сном казалась ее прошлая жизнь, а то, что происходило теперь – пробуждением. Рожденная под сенью Леса, мнившегося ей бескрайним, единственно обитаем миром, теперь перешагнула порог иного бытия. Шаг этот сопряжен был с тяжелой болью, как физической, так и душевной, однако теперь Римьяна могла освободиться от нее, следуя за своим «предназначением». Так говорила ей Старшая Жрица. Девушка теперь верила ей и своим чувствам, но все же… сомневалась.

Мысленно она не давала себе забыть своего настоящего имени, хотя никто больше не звал ее так, и никогда не переставала думать о брате, хотя новый мир, открывшийся перед ней, мог с легкостью поглотить все ее старые воспоминания, если бы она позволила.

Со временем ей стало открываться новое в библиотеке – книги и те их части, что она не замечала ранее или не понимала. Да и само имя Ордена, казавшееся ей ранее несущественным, вдруг приобрело смысл.

– Мы – лишь орудие, – говорила Старшая Жрица, – через нас приходит сила, но не мы ее источник. Наша задача сохранить открывающую врата традицию и подготовить тех, кому суждено перенять ее. Остальное – лишь рябь по воде. Но только спокойная вода служит идеальным отражением лунному лику. Чем ты пустее, тем наполненнее.

Римьяна лишь молча кивала, внутри крепко держась за несколько кругов этой ряби. И если Жрица и видела это, то ничего не говорила, оставляя решение за той, кого звала сестрой Мелиссой.

Глава 14. Путями пиратства

Рвение и талант Ригзури были оценены капитаном «Аурелии». И хотя он и не знал истинную мотивацию поведения новичка, но считал вполне нормальным для умелого юнца проявление амбициозности, и потихоньку стал приближать к себе юношу. Под командованием Капитана Ригзури удалось освоить немало приемов морской науки. Кто-то на корабле завидовал такому росту новичка, однако большинство относились к нему с уважением. Он не раз проявлял находчивость и отвагу в бою, спасая раненых товарищей. А такие вещи трудно было не ценить. Несмотря на сомнительное ремесло, Ригзури старался сохранить человечность.

Основной пиратской базой служил остров Каперания, также принадлежавший Южному Архипелагу. Здесь пираты сбывали награбленное местному правителю, производили дележи, напивались в местных тавернах и пользовались услугами женщин, не гнушавшихся провести ночь с морским авантюристом за достойное вознаграждение. Последние были как представительницами местных племен, так и метисками, зачастую появившимися у матерей той же «профессии».

Капитан «Аурелии» не слишком жаловал попойки, того же мнения об этом деле был и Ригзури. А вот Топорик любил порой повеселиться, но знал меру, и как бы «весел» ни был, никогда не сбалтывал того, о чем в трезвом состоянии мог бы пожалеть. «В нашем деле, – говорил он другу, – умение пить – хорошее подспорье, слушать, что болтают другие, а самому языком не мести, чего не надо. А ты думаешь, как команду набирают?» В этих вещах Ригзури не понимал. Сам он награбленным не разбрасывался на сомнительные услады, как делали многие пираты. Вместо этого на накопленное выстроил небольшой домик на берегу и нанял слугу и служанку из местных, чтобы они следили в его отсутствие за домом. Такая практика была нередка среди пиратских капитанов и других моряков высокого положения. Сам капитан «Аурелии» имел неплохой дом в тихой оконечности города, где часто строились зажиточные, но не любящие местной пестрой жизни горожане. В этот дом были вхожи немногие с судна, но Ригзури после очередного похода получил приглашение на ужин.

Капитан знал, как правильно тратить деньги. Его дом был хоть и не велик по местным меркам, но отделан с изяществом различными редкими породами дерева. В оформлении стен и мебели была использована резьба местных племен, мастера которых далеко не всегда охотно нанимались на службу к чужакам. Видимо, Капитану удалось найти к ним подход. В обеденном зале на тяжелом крепком столе стояли разветвленные подсвечники. Ни на них, ни на высокие долгогорящие свечи хозяин дома также не поскупился. То монументальное и в чем-то строгое роскошество, в котором ему приходилось отказывать себе на корабле, он возмещал в своем уединенном обиталище на суше. За столом прислуживали две молоденькие метиски. Их одежды представляли, как и они сами, смесь, переплетение того, что было принято на материке и в их родных племенах. Такое облачение, оголяющее их медного отлива руки и плечи, придавало девушкам еще большую соблазнительность. Капитан не был сторонник дешевых утех публичных женщин. Он выбирал и воспитывал по своему разумению тех, с кем желал проводить время.

В отличие от местных состоятельных, а знатных здесь особо и не было, горожан, капитан не цеплялся за материковые вкусы, и не гнался за их модой. На его столе были представлены блюда, которые нравились ему самому, независимо от их происхождения, рецепта и ингредиентов.

В тот вечер других приглашенных к ужину, кроме Ригзури, не было. Они с капитаном сидели рядом, через угол стола. Служанки расставили дымящиеся яства и принесли бутылку не слишком дурманящего голову напитка, продукта сбраживания местных сладких плодов, напоминавших Ригзури сливы из его родных лесов. Но эти плоды обладали более пряным ароматом, сладостью и сочностью. Напиток из них веселил кровь и способствовал здоровому аппетиту.

Капитан поинтересовался, как гость находит его дом. Ригзури не мог не похвалить изысканности и убранства, но отметил, что лично ему достаточно гораздо меньшего.

– Возможно, – отвечал Капитан, – мне же приятно бывать здесь, после продолжительных путешествий. Ты не слишком долго еще живешь в море, чтобы ценить такие вещи. Однако со временем, – он пригубил из тонкого прозрачного бокала, – если не погибнешь, конечно… поймешь, о чем я. У тебя есть вкус и жажда большего. Это приятно видеть. Из тебя, может, и выйдет толк.

Ригзури промолчал и выбрал вместо ответа наслаждаться рагу из местного овоща, который почему-то называли тем же именем, что и материковое клубневое растение, хотя оно на него было совершенно не похоже.

Только теперь, в непринужденной беседе, Ригзури заметил, что на самом деле у Капитана чистый материковый выговор. Среди рабов они чаще всего общались на суржике, выросшем на базе языка Равнины, который Ригзури достаточно легко мог понимать, но говорил на нем он не очень чисто. На Южном Архипелаге так же царило переплетение языков: разные материковые акценты сплетались с языками местных племен в мало уже похожую на оригинал смесь. Однако на корабле приказы обычно отдавались на наиболее распространенном варианте этой смеси, вполне понятной как выросшим на материке людям, так и выходцам с активно участвовавших в торговле островов Архипелага. Этот же язык был наиболее в ходу на Каперании.

– Скажите, капитан, Вы долго прожили на материке? – решил поинтересоваться Ригзури.

– Да… – ответил тот немного задумчиво. – Вполне банальная история для этих мест. Я родился в достаточно состоятельной и уважаемой семье в небольшом городе близ столицы. Но, как нередко это бывает, к тому времени, когда юноша либо перенимает хозяйство от отца, либо бросается в открытый мир на поиски самостоятельного заработка, семья наша обеднела, и вместо ожидаемого первого мне предстояло – второе. Торговые дела отца были существенно подорваны, когда один из его кораблей с наиболее ценным грузом был ограблен и потоплен пиратами. Забавно, не правда ли?

Рассказчик слегка ухмыльнулся из-под аккуратных черных усов. При свете стольких свечей, в подобной изысканной обстановке и своем элегантном костюме, казалось, что обстоятельства жизни этого человека не слишком изменились с тех пор. Да, в его роскошных черных волосах засеребрились тонкие полосы, а на лицо легли первые борозды морщин – промоины ветра и свидетели непростых жизненных решений, но здесь наблюдая его, можно было подумать, что это все лишь следы жизни делового аристократа, а не пиратского капитана. Тем временем он продолжал.