Бездуховная духовность

– К сожалению, с матерью тебе очень не повезло, – сказал Шоучжень, – но как ты можешь так говорить?! Она же всё-таки твоя мать!

– Я хотела поговорить с тобой о другом. После этого ты вообще меня знать не захочешь. Ты уверен, что хочешь всё узнать про меня?

– ГОВОРИ!!! – крикнул яростно Шоучжень.

– Хорошо. Не знаю, как начать. В общем, в двенадцать лет я поступила учиться в духовное училище. Там было шесть групп: пять – среднего уровня и одна – для самых способных. Я попала в неё. В группе было пятнадцать человек: десять мальчиков и пять девочек. Я была среди них самой сильной ученицей. Периодически из более слабых групп переводили одного-двух человек в нашу; часто это были очень способные люди, которые претендовали на лидерство в коллективе. В группе были шесть человек, которых я называла своей «боевой шестёркой»: они пользовались особым почитанием из-за общения со мной. Если в группе появлялся мой потенциальный конкурент, эта шестёрка с моей лёгкой руки натравливала на него всех остальных. Они боялись нас и ничего сделать не могли – просто подчинялись. Через какое-то время я выживала этого человека из группы – он уходил сам. Так было раз пять или шесть до того, как к нам пришла новая ученица – Сакура. В это время я как раз строила козни новому сопернику. Разумеется, через посредников. Эта Сакура была не от мира сего: она казалась нам дурой, которая не разбирается в жизни, принимает всё за чистую монету и стремится быть праведной не только теоретически, но и в жизни. Мы жили там все вместе, как в пансионе; и хотя мы были будущими духовниками, этот путь был выбран нами только из-за резко возросшего восхваления этого занятия при новом государственном режиме; мы хотели больших денег, белых ряс до пола, высоких чинов. И, конечно, преклонения перед нами и права судить других людей, ставить себя выше их, «наставлять на путь истинный». Когда Сакура говорила нам о самых простых вещах и о том, что слова не должны расходиться с делом, мы смеялись над ней; но когда нам говорил в учёной форме то же самое профессор богословия, мы почтительно и трепетно повторяли за ним и даже отвечали это у доски. Но однажды всё изменилось: я вошла в класс, и со мной не поздоровался никто. Это был бойкот. Все перестали оскорблять мальчика, которого я хотела выжить из класса, и попросили у него прощения. Это Сакура так подействовала на них: они стали лучше в своих мыслях и поступках, а раньше просто боялись меня. Она стала настоящим лидером в группе: никто ни разу не произнёс это слово, но все знали, что это так. Она не была блестящей, прилежной ученицей. Не учила днями и ночами канонические тексты, не вдумываясь в их смысл, в отличие от меня; её лидерство было в том, что её духовность была настоящей, а не показной и поддельной. Меня же теперь ни для кого в группе не существовало. Так я прожила три года.

Но когда мне исполнилось двадцать пять, я всё же поднималась к вершинам: на тот момент духовным лидером страны был мой отец, и буквально на днях должны были избрать нового. В религиозной среде ходили слухи, что это буду я. Мне, конечно, не терпелось. Отец на два дня уехал по делам и оставил меня принимать прихожан. Меня зашла навестить Сакура. Она не злопамятна; приходила пожелать мне удачи и рассказала о том, что и её близкие попросили представить там свою кандидатуру. Умом я понимала, что волноваться мне не о чем: Сакура и любая власть, даже духовная, – вещи несовместимые, да и согласилась она лишь из любви к своим родным. К тому же она не умела понравиться нужным людям и изобразить безгрешность; да и какие вообще шансы могли быть у неё против меня, дочери Нуронга! Я подумала о том, что наконец-то отыграюсь за прежние годы: теперь я стану лидером, и не для группы подростков, а для всей страны!

После этого Цзюго рассказала Шоучженю историю трёхлетней давности, которая подтолкнула её к совершению чудовищного поступка. Вот как всё было на самом деле.

У алтаря на коленях, низко опустив голову, сидела женщина; этот человек был доведён до крайности. Она была бы рада заплакать, но слёз уже не было.

– Госпожа Нуронг, – позвала она.

Нуронг сделала подобающее лицо и голосом, каким обычно заговаривала со всеми – тонким и ангельским – спросила: «Что с Вами?»

– Здравствуйте! Я приехала к Вам специально, из другого города, – сказала посетительница. – Только Вы сможете понять меня и помочь. Мой тринадцатилетний сын повесился. – Говорить ей было очень непросто; каждое слово давалось с трудом. – Знаете, мой муж работает на промышленном заводе. Когда я была беременна, я зашла к нему на завод; как назло, там произошла катастрофа, и многие вредные газы попали в воздух. Никто не пострадал, и я надеялась, что и у меня всё обойдётся. Но наш сын родился уродливым: наполовину – человек, а наполовину – волк. Если бы Вы встретили его, сказали бы: это оборотень. В роддоме нам предлагали сделать ему смертельную инъекцию: нас убеждали в том, что в мире людей ему не выжить. Мы подписали согласие, но за несколько минут до процедуры я ворвалась в кабинет и потребовала всё отменить.

– Как вам вообще в голову могло прийти убить своего ребёнка! Это грех! – заявила Нуронг.

– Я знаю. Просто мы были в отчаянии, – сказала женщина. – Я по профессии программист, и очень неплохой. Я ушла с работы, чтобы быть дома с сыном. Я изолировала его от людей: запретила друзьям приходить к нам домой, сама занималась его воспитанием и образованием. Муж не одобрял моего решения: считал, что раз уж наш сын родился таким, он должен привыкать к обществу людей, как бы трудно ни было. Но я боялась, что мир не примет и травмирует ребёнка. Я оберегала его. Когда он стал постарше, стала обучать его компьютерным технологиям. Он оказался необыкновенно талантливым и проявил к этому большой интерес. Ему было бы под силу со временем сделать что-то выдающееся в этой области. Вот только никто не знал, как провести мост между ним и остальными людьми.

Но когда-то он должен был начать жизнь в социуме. Я постоянно оттягивала этот момент: сын не хотел, чтобы в нём кто-то признал личность; он увлекался компьютерами и творил в этом выдуманном мире. Я понимала, что страх сына перед неизбежным столкновением с реальностью стремительно растёт, и боялась всё больше и больше. Но нам обоим было хорошо в этом инкубаторе: мы попали в зону комфорта, из которой не хотелось выходить. Конечно, я сформировала его взгляд на жизнь и вкус: покупала домой книги и фильмы для моего мальчика. Они и стали его единственными собеседниками и друзьями, кроме меня. У него была насыщенная внутренняя жизнь, несмотря на изоляцию. Иногда мы с ним ходили вместе в кино или на компьютерные выставки, которые были интересны нам обоим. Он всегда скрывал своё лицо и уходил, как только всё заканчивалось. С закрытым лицом он ходил и на прогулку. В последнее время я поняла, что его самооценка ужасно занижена: он чувствовал, что ради него я отказалась от многого, что было для меня важно, и тяготился этим. Он говорил, что виноват в том, что приковал меня к дому невидимыми цепями. Он был бы рад выйти в жизнь, но был более чем уверен, что человек он только для нас с отцом. К сожалению, всё так и вышло. Убедить меня было непросто, но муж настоял на том, чтобы мы отдали сына в школу. Все трое из нас понимали, что отступать уже некуда. Это человеческая чёрствость довела его до самоубийства. Он пытался наладить контакт хотя бы с кем-то, но ничего не получилось. Это произошло вчера. – Женщина упала на пол и прорыдала около пяти минут, колотя руками и ногами.

Когда Нуронг помогла ей подняться, она продолжала: «Муж хочет расстаться со мной, потому что меня ненавидит и винит в смерти сына. Жалеет, что пошёл у меня на поводу лет десять назад. Самое страшное, что он прав. Сыну было бы легче, если бы он вошёл в общество ровесников в два-три года: в это время у детей ещё нет критического мышления и своего мнения – они принимают всё то, что им дадут, расскажут или покажут. Для них неважно, похож ты на них или не похож: они вообще об этом не думают. Чем раньше бы мы отпустили мальчика в свободное плавание, тем лучше было бы, хотя легко бы ему не стало. Я же силой выбросила сына в давно сформированный коллектив людей, стоящих на трудном рубеже взросления, где каждый занимает своё место в соответствии с личными качествами, способностями и заслугами. Они и так переосмысливают многое, низвергают вчерашние авторитеты. А принять моего сына – для них уже слишком. Это было равносильно его добровольному походу на казнь: его долго пытали, а затем он казнил себя сам.

Сохранив ему жизнь, я была обязана сформировать круг его общения в бессознательном возрасте. Моё упрямство привело к трагическому концу; может быть, ровесники сына, с которыми он бы познакомился в два года, общались бы с ним и потом по привычке, из жалости, не воспринимали бы сына как урода, зная его с самого раннего детства. Я упустила столько лет, причём осознанно… Я знаю, как сильно виновата! Но я люблю своего мужа; зачем он так со мной?! Я привезу его сюда; поговорите с ним о том, чтобы он постарался простить меня. Чтобы он не уходил. Но должна Вам сказать, что мой муж – неверующий. Но это же не имеет значения! Только Вы переубедите его. Поговорите с ним, пожалуйста, Вы же особенная!» – посетительница поцеловала ноги Нуронг.

– Прекратите немедленно, – сказала Нуронг морализаторским тоном, – и не рассчитывайте на мою помощь. Если у Вашего мужа хватит ума, он простит Вас, потому что Вам тоже тяжело. Но если он неверующий, беседовать с ним не собираюсь! От этого не будет никакого толку!

– Я умоляю Вас! – взмолилась женщина и мёртвой хваткой вцепилась в рясу Нуронг. Это был крик души.

– Нет! – непреклонно ответила духовный лидер.

– Но, может быть, Вы отпоёте моего сына?

– Вы в своём уме?! Он самоубийца!

– Чтобы Вы поняли, как тяжело ему было жить, я покажу Вам его фотографию.

Женщина протянула снимок; не глядя на него, Нуронг продолжала читать мораль: «Если смотреть на это объективно, то нет Вам прощения. То, что выпало Вашему ребёнку, он должен был вынести – от начала и до конца, а Вы посмели препятствовать этому! Вы должны были приучать его, что не только Вы заботитесь о нём, но и он обязан проявлять понимание к другим людям, пусть он и не такой, как все. Вы же тринадцать лет создавали особенный уход за ним, вращались вокруг его интересов, как Земля вокруг Солнца! Вы начали убивать его с самого рождения!»

– Да посмотрите же! – попросила женщина в последний раз.

Нуронг шарахнулась в сторону, а лицо её исказилось гримасой: на фотографии, на человеческих плечах, была самая настоящая волчья морда.

«А знаете, Вы зря не усыпили его, – брезгливо сказала Нуронг, – потому что это не человек, а животное!»

– Это человек! – крикнула в отчаянии несчастная мать. – Он думал, как человек! Воспринимал всё, как человек, и был очень умным!

– Знаете ли, милая моя, – как ни в чём не бывало ответила Нуронг, – такая кара просто так с неба не падает. Не может человек породить зверя. Уходите отсюда! И Вы, и Ваш муж – от сатаны! Дьявольское вы отродье!!!

Женщина пристально посмотрела в глаза Нуронг: она пылала гневом и была способна на всё. Пронзив Нуронг взглядом с головы до пят, она сказала: «Как Вы думаете, какое самое страшное открытие в моей жизни? Нет, это не внешность моего сына, когда он родился. Это то, какая Вы на самом деле. Вам кажется, что Вы – человек? А Вы уверены?! Подумайте об этом на досуге».