Растафарианская история

К этому моменту Рэбай был уже достаточно пьян (я видела – он жадно пил все подряд: пиво, ром и водку), но сейчас как будто встрепенулся и убежал на кухню, откуда через минуту вышел с тарелкой и дал ее мне в руки. На тарелке была странная (тринидадская, теперь я уже знаю) еда, пахло шпинатом. Все потянулись на кухню и возвращались оттуда с едой. Мы с другом поели с одной тарелки, а затем закурили еще одну трубку. Растаманы с неприязнью посматривали на нас.

Тито бегал за Рэбаем и жаловался, что ему не досталось еды. Рэбай посылал его на хуй и смеялся, и вдруг я услышала как он сказал ему:

– Не забудь, поедешь завтра со мной и с русскими в Вудсток, понял? Рано с утра!

– А разве мы поедем утром в Вудсток? Уже почти утро… – спросила я.

– Если вы хотите. Я вас не заставляю.

– Мы хотим, – ответили мы одновременно. – Только когда мы поедем на Манхэттен? Уже больше трех.

– Скоро, скоро, – ответил он. – Just one more drink.

* * *

Мы попали обратно на Манхэттен только на рассвете. Трудно описать этот невероятно красивый и грустный вид нью-йоркских улиц ранним майским утром. Ист-Виллидж опустел, толпы людей исчезли вместе с темнотой, оставив после себя горы мусора. Ветра не было, и воздух был теплым, легкий туман оплетал расцветающие деревья, которые замерли без движения. Бомжи спали прямо на тротуаре, они лежали повсюду, через каждый метр, иногда по двое, иногда по отдельности; они лежали неподвижно, закрыв руками головы или отвернувшись лицом к стене.

Рэбай высадил Тито в Виллидже, довез нас до подъезда (вел машину он полуавтоматически, глаза у него закрывались) и все-таки сказал, что вернется через несколько часов, в девять утра, и уехал домой в Нью-Джерси. Мы, естественно, сомневались, что он приедет, но в десять он действительно позвонил в нашу дверь.

Мы быстро собрались в дорогу (Рэбай все время нас торопил), быстро дунули, перелили недопитый кофе в картонные стаканы и поехали в Вудсток. Яркое солнце было уже высоко в небе.

По дороге мы подобрали Тито. Оказалось, что он провел ночь в машине, которую припарковал недалеко от нашего дома, на десятой улице. Он был по-прежнему в своем белом костюме и лакированных туфлях, но теперь на голове у него была растаманская шапка, под которую он убрал свои дреды. Я не вслушивалась в детали их спора вчера вечером, но теперь мне стало понятно, что Рэбай ругал его за то, что тот ходит по улице с распущенными дредлоками. Теперь, несмотря на то, что Тито, как видно, подчинился Рэбаю, тот продолжал кричать:

– Bomboclad!!! Bombo-ras-clad!!! Pussyclad!!!

Рэбай ругался с поразительным воодушевлением и удовольствием (при этом ни на секунду не отрывал глаз от дороги) и угрожал, что отрежет Тито его дреды вообще.

По дороге в Вудсток мы скурили два косяка (которые предварительно завернул для нас Рэбай) и уже не чувствовали себя невыспавшимися, в машине играл Боб Марли (Rainbow country), солнце светило в окно, Рэбай кричал на Тито, но я не обращала на это внимания: за окном перед моими глазами проносилась Америка. Природа, похожая на русскую, те же деревья, кусты и трава, и кажется, если не знать, где ты находишься, то можно было бы подумать и поверить, что это Россия за окном; но что-то чужое все-таки было в этом пейзаже – другой оттенок неба, да и на самом деле – все другое. Ощущения, что не видать конца и края, от этой картины не возникало.

Мы ехали на север, апстэйт (как здесь говорят), в сторону Канады и великих озер. Вудсток находится в двух часах езды от Нью-Йорка, после 1969-го года там поселились некоторые из самых первых хиппи, туда ездили и ездят туристы, и теперь на месте (если быть точнее – рядом с тем местом) где полвека назад проходил легендарный концерт, расположился небольшой городок, населенный музыкантами, художниками, писателями и прочими людьми искусства, пытающимися обрести здесь творческий рай, живя в гармонии с природой и употребляя различные наркотики, в которых в Вудстоке знают толк. Сразу и навсегда меня очаровал этот маленький город в долине у подножья невысоких, голубых на фоне светлого неба, гор. Это место было похоже на город из сказки, может быть, на Хогсмит, подумала я, или на Годрикову Впадину. Вудсток – это городок, в котором немедленно хочется поселиться.

Главная и практически единственная улица, Тинкер Стрит, состоящая сплошь из ресторанчиков и магазинов, в это воскресение была полна людей. Они были жизнерадостными, все сплошь (за очень редким исключением) белые, и во внешнем виде этих людей просматривался один и тот же стиль: например, женщины ходили в ярких разноцветных длинных юбках или развевающихся штанах, и шеи их были увешаны бусами, а волосы распущены, и многие мужчины, независимо от возраста, имели бороды и прикрывали лица соломенными шляпами и черными очками. Здесь было много стариков, которые по-прежнему прикидывались ковбоями и старух с покрашенными в черный цвет волосами, ярко-красными губами и рыбьими глазами, у которых все руки в кольцах и браслетах; были женщины лет пятидесяти, загорелые и веселые, с пухлыми руками, все, как одна, с волосами, покрашенными в ярко-рыжий; были молодые девушки в легких сарафанах и с ровным загаром, с выгоревшими на солнце волосами и красивыми и спокойными лицами. Женщин здесь было намного больше, чем мужчин.

В одном переулке от Тинкер Стрит на большой лужайке под сенью высоких деревьев жители Вудстока по выходным устраивают ярмарку (туда мы и направились следом за Рэбаем). Здесь продавались антикварные вещи, зеркала, шкатулки, украшения, скульптуры, свечи, сувениры, одежда ручной работы и множество таинственных артефактов (как, например, эфиопский крест, который очень заинтересовал Рэбая, такой же, как над входом в Клаб-Хаус). Еще здесь продавались вещи с растаманской символикой, и в этом месте Рэбай наконец-то остановился, потому что нашел того, кого искал. Это была уже не молодая женщина (одна из хиппи, как мы узнали позже, поселившаяся здесь много лет назад вместе со своими сестрами и зарабатывавшая на жизнь всякими поделками), в платье с открытой спиной и руками, с волосами до плеч, завитыми в локоны и покрашенными в светло-золотистый цвет. У нее было красивое правильно произношение, и она не очень-то была рада видеть Рэбая и Тито, который тут же сел в ее шезлонг. Мы с моим другом прогуливались рядом и рассматривали вещи на столах, люди улыбались нам и радовались ответной улыбке. Рэбай отправил Тито (теперь мне было понятно, почему он взял его с собой – дело в том, что Рэбаю было необходимо иметь при себе слугу, кого-нибудь, кто согласен выслушивать его крики и ругань и терпеть унижения) вместе со своей старой знакомой куда-то с каким-то поручением, а мы вместе с ним направились в соседний двухэтажный дом (который находился в самом центре Вудстока, в середине Тинкер Стрит). В той его части, которая выходила на улицу, на первом этаже располагался магазин одежды, а на заднем дворе была незаметная дверь.

– Он должен быть здесь, здесь должно быть не заперто, – сказал Рэбай и потянул дверь на себя и она действительно открылась.

Перед нами была узкая лестница, ведущая на второй этаж, а там еще одна дверь (оранжевого цвета), он открыл ее и я увидела в темной маленькой комнате (сквозь завешанные полотенцами окна солнце в комнату почти не проникало) несколько фигур, сидящих за круглым столом, у одного из них были зеленые волосы до плеч и обвислая иссохшая кожа на лице. Трясущимся голосом, прерывающимся на кашель, он крикнул :

– Рэбай! Позитив! Позитив! О, как я рад тебя видеть, как я рад что ты приехал и зашел ко мне, проходи, садись, О, что это за люди рядом с тобой, неужели они правда русские? вы так порадовали меня тем что пришли, пожалуйста, если когда-нибудь еще будете здесь, обязательно приходите и проведайте старика Майки!

И он протянул мне дымящийся в его руке косяк. Я поняла, что и он недоволен приходом Рэбая, зато наше появление его действительно радует. Услышав, что хозяин дома (а это был его дом – маленькая комната-кухня с выходом на балкон, в которой мы сейчас находились и такая же небольшая спальня за стенкой) не против неожиданных гостей, прежние гости расслабились и стали с любопытством меня разглядывать. Рэбай тем временем взял у человека с зелеными волосами несколько хороших башей просто бешено пахучей травы, приговаривая "позитив, позитив", а затем спросил, нет ли у него грибов или лсд для русских, которые никогда в жизни не трипповали под галлюциногенами и хотят попробовать.

– Грибов сейчас нет, – ответил он, – А лсд…

Тут вдруг человек, до этого сидевший в углу, протянул Рэбаю что-то и сказал:

– У меня есть, здесь на двоих.

Рэбай тут же подбежал ко мне и, прежде чем я успела засмеяться, засунул мне в рот маленькую квадратную пластинку, которая на вкус была как кусочек картона, а затем отдал другую моему другу и он тоже положил ее в рот.

В тот самый момент, когда кусочек лсд соприкоснулся с моей слизистой, произошло как будто короткое замыкание, разрыв (в пространстве или во времени?), и я увидела (на секунду, или я увидела это как будто в щелочку) чудесную картину – зеленый лес, пейзаж из другого мира, возможно. Всего лишь на мгновение. Никто не заметил, что мельчайшую частицу времени я провела не здесь, я посмотрела на своего друга и он улыбнулся мне. Мы одновременно встали и попросили разрешения покурить на балконе.

Балкон был квадратным, и с одной стороны прилегал к крыше. На перилах были разложены красивые небольшие камешки, ракушки и статуэтки, в углу сидел каменный будда с блаженной улыбкой, рядом с дверью висели колокольчики и знаменитый символ – пятиконечная звезда в круге – на черном шнурке. Мы закурили по сигарете, обсудили вкус картонки, решили, что надо дождаться, пока она окончательно растает во рту и, замолчав, стали смотреть в сторону березовой рощи, которая переливалась светом и красками. Стоять под солнцем было очень приятно, и мне впервые за долгое время стало наконец-то спокойно.

Мы вернулись в комнату. Проскользнувший внутрь солнечный свет, от которого поморщился хозяин дома, окрасил комнату в ее настоящие цвета. Почти все здесь было оранжевым – стены, пол, потолок, кухонные ящики, но стены большей частью были завешаны плакатами, фотографиями, картинками и пр., что очень напоминало Клаб-Хаус. На круглом столе зеленела марихуана – в стеклянных вазах разного размера, на весах, в пакетах, в коробочках, на блюдцах и т.д. Ее было так много, и курили здесь так часто (курили через каждые две минуты), что стойкий, убийственный запах травы витал в воздухе и просачивался на балкон и на лестницу сквозь закрытые двери. Мы дунули из какого-то почетного бонга, который нам навязал Майк, и Рэбай, к нашему разочарованию (потому что нам в этом доме очень понравилось), сказал, что мы уходим. Мы быстро попрощались, пообещали когда-нибудь вернуться, если получится, спустились вниз по лестнице и вышли на улицу. Дул приятный свежий ветер.

Мы подобрали Тито, заехали в какой-то уютный супермаркет с красивыми овощами. Рэбай что-то покупал там, а мы с моим другом вышли дожидаться его на улицу и опять закурили по сигарете. В этот момент произошло странное событие – внезапно пропал кусок времени: мы стояли и курили около лэндровера Рэбая, спиной к выходу из супермаркета, лицом к лесу, в следующий момент я обернулась от какого-то неясного волнения и увидела, как Рэбай машет нам руками и услышала его крик:

– Это началось! – кричал Рэбай. – В эту секунду – оно началось! Запомните эту секунду!

Мы засмеялись и стали садиться в машину. Тут Рэбай дал нам по жвачке (когда я увидела ее, то поняла, что именно жвачку хотела сейчас больше всего, кроме того, в нее тут же вжевался кусочек лсд и через несколько минут растворился вместе с жвачкой) и сказал:

– Теперь, только теперь, сегодня – вы узнаете, кто я такой, вы увидите настоящего меня.

Мы ехали в машине и смотрели в окна, мне было так хорошо на этом заднем сидении, что хотелось никогда не прекращать ехать, всегда ехать и не переставать думать. В это момент мои мысли и чувства (между которыми сложно провести границу) сложились в несколько отчетливых голосов. Дело в том, что я, как и пелевинская лиса, героиня Священной книги оборотня, имею несколько личностей внутри себя. Можно назвать их личностями, но это слово не совсем здесь подходит. Этих голосов много, но три голоса – самые отчетливые, самые звонкие и иногда невероятно навязчивые. Один из них, назовем его первый, это голос полного бесстрашия, голос человека, который никому не доверяет и склонен подозревать всех, который не простит никому и никогда даже неверную мысль, а не то что поступок, и, на самом деле, хочет только одного – скорейшей смерти. Второй голос – это голос хитреца, он любит все логично и ловко объяснять и выискивать глубинные причины, при этом часто настроен скептически (но свои негативные выводы высказывает не в такой агрессивной манере, как первый), это приятный голос, вкрадчивый и успокаивающий, но равнодушный, бесстрастный, голос разума, который не знает никаких чувств. Третий голос – голос интуиции и чрезмерного сострадания к тем, кто даже не просит сострадания. Он звучит редко, чаще всего упрямо отстаивает свою точку зрения.

– Разве ты всерьез пытаешься ему доверять? – спросил первый голос.

– Присоединяюсь, – сказал второй.

– Нет, пожалуйста, только не это. Помолчите, – ответил третий.

– Ты можешь пытаться доверять ему, но ты все равно будешь краем глаза следить и делать выводы, а значит все равно не будешь доверять, тогда зачем же пытаться? Даже своему лучшему другу, может быть единственному человеку на свете, который тебя по-настоящему любит, ты не доверяешь полностью. Ты хранишь свои тайны и даже не думаешь о них хоть кому-нибудь рассказывать. Если будешь пытаться доверять Рэбаю – это будет нечестно по отношению к тебе самой, – сказал второй голос.

– Тогда придется больше никогда с ним не встречаться, – опять заговорил третий, – Неужели нельзя заранее простить ожидаемый обман? Ведь если ты знаешь, что тебя собираются обмануть, это уже не обман. Рэбай обманет сам себя.

Мои внутренние голоса звучат громко и ясно тогда, когда они о чем-то спорят и не могут прийти к соглашению. Когда мои мысли текут мирной спокойной рекой, голоса переплетаются между собой, как нити, и образовывают единую линию потока сознания. Я подумала о том, что в движении мне всегда хорошо думалось и в детстве все самые свои большие философские открытия я совершила в каком-нибудь троллейбусе или трамвае. Я подумала о том, что мой друг, может быть, действительно доверяет Рэбаю, и поэтому мне нужно следить за всем происходящим сегодня очень внимательно. Тогда-то я и услышала, как Рэбай говорит Тито:

– Сейчас мы поедем к реке, а потом, после заката, поедем в церковь на горе. Понял меня?

Тито покорно кивнул в ответ.

Рэбай припарковался на обочине лесной дороги, мы вышли из машины и спустились по каменистому, поросшему деревьями склону к горной реке, мчавшейся с севера на юг. Солнце было прямо напротив нас, а справа, там, где брала истоки река, золотилась светло-голубая гора, имевшая, как я потом узнала, старое название Indian Head. Берег реки состоял из серых, голубых, розовых и бледно-желтых камней, по обе стороны реки росли высокие, старые деревья, на противоположном берегу сквозь молодую листву можно было разглядеть крыши домов, но никакие другие звуки, кроме плеска и шума воды, сюда не долетали. Вода была серебристо-серой, очень чистой и холодной на вид. Старый заржавевший мост пересекал реку как раз в том месте, куда привела нас тропинка, и Рэбай объявил, что это – вот это место под мостом – его тайное место, секретное убежище, здесь он однажды прожил в палатке несколько недель и, несмотря на то, что это частная собственность, никто его отсюда не выгнал. Он сказал, что приезжает сюда на протяжении уже многих, многих лет.

Я сразу же пошла к воде, окунула руки и вдохнула речной запах. Мой друг замер на берегу, наблюдая за рекой. (Краем уха я услышала, как Рэбай приказал Тито собрать веток для костра). Я села на большой камень, прямо напротив уже клонящегося к закату солнца и глубоко задумалась.

Какие такие картины могут увидеться мне под лсд? Разве правы все эти люди, которые утверждают, что под лсд им открывается истина, правда о мире, настоящая суть вещей, но проблема в том, что они не могут этого выразить? Разве увижу я что-нибудь такое? Это вряд ли. Они пытаются удержать в памяти свои видения под наркотиками, а сами не могут запомнить даже обычные сны. Я помню свой самый особенный, яркий и важный сон. Помню так хорошо, в таких деталях… Мне было семь лет, сон приснился мне в новогоднюю ночь, я спала на раскладушке около елки. В то время я ходила в музыкальную школу, и мне приснилось, что я знакомой дорогой через парк иду туда. Но вместо дороги и пешеходного перехода на моем пути была река и мост. Мост был деревянным, и речка была неширокой. На другом берегу я увидела зеленую поляну и опушку леса. Деревья в этом лесу были такими высокими, как манхэттенские небоскребы, небо голубым и безоблачным, трава сочно-зеленой, и в траве виднелись огненно-красные цветы. Цвета были настолько яркими, что в дальнейшей жизни я иногда с трепетом вспоминала эти незабываемые краски, которые в нашем мире можно увидеть только на картинах гениальных художников. Я перешла по мосту на другой берег, оглянулась и увидела, что на той стороне реки такие же исполинские деревья, как и на этой, устремляются ввысь к далекому небу. Я была в каком-то странном мире, красивом и пугающем одновременно. Тогда вдруг из сочной высокой зеленой травы выскочили индейцы, в волосах у них были перья, а в руках – тонкие копья, у них была темная, красноватая кожа и дикие глаза. Они окружили меня и взяли в плен, копьями показывая, куда мне идти. Они увели меня вверх по течению реки, и теперь деревянный мостик совсем пропал из виду. Я оказалась в гуще индейцев, они говорили мне что-то на непонятном языке, и я каким-то образом начала их понимать, они хотели, чтобы я подошла к их священному камню и прикоснулась к нему. Меня подвели к камню. Это был старый, испещренный письменами и резьбой камень размером с человека, по форме напоминающий яйцо. Этот камень не был просто камнем, в нем была какая-то жизнь, какая-то сила, воля, как будто кто-то был заключен в нем и звал меня к себе, просил протянуть руку. Камень пульсировал и из его трещин вытекала жидкость, похожая на масло или мед. Я решила во что бы то ни стало не прикасаться к камню, и индейцы, поняв это, сообщили мне, что тогда они собираются меня казнить. Меня отвели подальше от камня и дали время подумать. Я стояла на берегу и смотрела на реку, не зная, что же мне делать. Вдруг я заметила Иисуса Христа, стоящего недалеко от меня и, по видимому, тоже ожидающего казни. Я запомнила его очень хорошо. Он смотрел на меня, как бы давая что-то понять, как будто говоря что-то без слов. Тогда индейцы подошли и объявили, что время истекло и они сейчас будут казнить сначала его, а потом меня. Но перед этим они пообещали выполнить любое желание осужденного. Тогда он посмотрел на меня последний раз и прыгнул в реку, которая вдруг превратилась в широкий бурлящий горный поток с высокими берегами. Он уплыл по течению и исчез в серебристых брызгах водопада, срывающегося вниз с высокой скалы. Я проснулась ранним утром и помнила этот сон весь до мельчайших подробностей. Потом я часто его вспоминала, чтобы сохранить для будущего таким же ярким и подробным, и время странным образом не влияло на него.

Разве может мне привидеться под лсд что-то подобное? Ведь мир – иллюзия, а лсд – лишнее тому подтверждение. Я могу воздвигнуть город прямо на этом месте, могу превратиться в рыбу и уплыть вниз по течению, все что угодно – достаточно только захотеть. Но я не хотела ничего менять. Пейзаж вокруг меня был совершенен. Разве может быть что-то красивее реки, леса, горы и солнечного неба? Только ржавый мост мне здесь не нравился, но это мост Рэбая, поэтому он тоже должен быть здесь.

Я, как завороженная, не отрываясь смотрела на воду и продолжала думать. Я заметила, что деревья по обе стороны реки – очень высокие, небо тоже было невероятно высоким, как в моем сне. И река очень напоминала ту самую реку. Лсд действовало на меня все больше и больше. И тогда я поняла, что слышу музыку и голос Бьорк. All is full of love играла в моей голове невероятно четко. Какое-то время я наслаждалась этой песней, потом переключила ее на Human behaviour, затем мне захотелось поделиться наблюдениями со своим другом. Я повернулась к нему, он сидел на берегу в двух метрах от меня. Не помню, что я ему сказала и не помню, что он сказал в ответ, но мы просто не поняли друг друга, совсем. Тогда мы засмеялись и перестали пытаться поговорить. Я повернулась в сторону Рэбая и увидела, что он уже разжег костер и развел вокруг какую-то кипучую деятельность с овощами и котелком, а рядом на земле были постелены два шелковых шарфа, синий и зеленый, и я поняла, что это для нас. (Все эти вещи, видимо, были взяты у той блондинки-хиппи с хорошим английским). Тито сидел на корточках рядом с костром и чистил морковку. Окинув все это взглядом, я вдруг остановилась на самом Рэбае и неожиданно поняла, что он выглядит совершенно не так, как раньше. Первое – на нем почти не было одежды, только закатанные выше колен синие джинсы, и его дреды были замотаны на голове, образуя высокий тюрбан. Второе – он не был черным. Не смотря на то, что эта мысль показалась мне самой абсурдной, его кожа действительно имела совсем другой цвет. Скорее красный, чем черный. Он был индейцем, совершенно точно. И третье – на его груди я увидела яркую большую татуировку (на теле Рэбая вообще было очень много татуировок, но эта была, несомненно, главной) – на ней был изображен человек в военной форме, напоминающей одежду красноармейцев и белых офицеров одновременно. Этот человек вызвал во мне большой интерес.

Я встала и пошла к Рэбаю, села на зеленую подстилку, спиной к реке и лицом к Рэбаю, и спросила его:

– В тебе же есть что-то от индейцев, правда?

Он посмотрел на меня хитро, и его глаза блеснули, и с удовольствием ответил: