К ней подошел человек, одетый, не как модные щеголи того времени; на нем не было ни серег, ни чудовищного галстука, ни жилета с блестками. Обутый в сапоги с отворотами, закутанный в серый плащ, в шляпе с широкими полями, он походил скорее на иностранца, на англичанина или на немца, чем на парижанина.
– Вы!.. – сказала Марион с изумлением.
– Ты знаешь, – отвечал иностранец шепотом, – что я являюсь тебе только в те дни, когда ты мне нужна.
– Это правда… монсеньер…
– Ш-ш! Выслушай меня.
– Говорите!
– Ты должна быть сегодня в Гробуа.
– В Гробуа? – повторила Марион. – Но это за четыре лье от Парижа, а скоро семь часов, как же туда поспеть?
– У тебя остался только этот букет?
– Последний.
– Оставь его. Какую цену ни давали бы тебе, отвечай, что он продан.
– Что же мне с ним делать?
– Предложи его женщине, которая проедет здесь через несколько минут в карете-четверке с кучером в желтом казакине. Карета остановится на минуту; ты подойди и предложи свой букет.
– А потом?
– Дама в карете знает. Прощай… или, лучше сказать, до свидания.
Человек в плаще затерялся в толпе вдали. Марион уже не смеялась, а грустно смотрела на свой букет.
– О, эти мужчины! – прошептала она. – Неужели я вечно буду их невольницей?
Пожилой мужчина, сверкая бриллиантами, перстнями и золотыми цепочками, один из тех поставщиков, которых обогатила оборванная армия республики, пришел торговать последний букет, чтобы предложить его балетной танцовщице, которую он сопровождал.
– Он продан, – отвечала Марион.
– Я заплачу за него вдвое.
– Нет.
– Хочешь десять луидоров?
– Ни десять, ни сто. Что обещано, того назад взять нельзя.
– Если бы я рассуждал, как ты, – сказал поставщик с грубым смехом, – у меня не было бы трех миллионов.
Слеза сверкнула на ресницах Марион, и поставщик отошел без букета. На улице поднялся какой-то шум, послышались удары бичом, крики кучера и лакеев, кричавших, чтоб посторонились, и топот лошадей. В толпе раздался восторженный ропот.
– Вот она! Вот она! – закричали сотни голосов.
Народ столпился около кареты, и лошади были принуждены остановиться. Толпа продолжала кричать:
– Это она! Это она!
– Кто? – спросил один простодушный провинциал.
– Гражданка Тальен, королева красавиц! – отвечал с восторгом один щеголь.
– И прелестнейшая из женщин, – прибавил один юноша, бросившийся к самым колесам кареты, крича «браво!».
Марион растолкала толпу и подошла к дверце.
– Да здравствует гражданка Тальен! – повторяли сотни голосов.
Но, привыкнув, без сомнения, к подобным приветствиям, красавица обвела толпу презрительным взглядом и только слегка кивнула головой. В эту минуту Марион подошла к ней.
– Пожалуйста, купите мой последний букет, – сказала она.
Лишь только цветочница произнесла эти слова, как один из лакеев схватил ее под руки и посадил в карету возле госпожи Тальен. В эту минуту кучер и форейтор ударили бичами, лошади рванулись, толпа расступилась, и карета исчезла, как дым. Оторопевшая Марион смотрела на госпожу Тальен; та улыбалась.
– Итак, это вы Марион? – сказала она.
– Я.
– Вы знаете, куда мы едем?
– Нет. Мне приказали… Я повиновалась, – грустно прибавила Марион. – Но я не знаю, куда вы меня везете и чего вы ждете от меня.
– Дитя мое, – отвечала любимая султанша гражданина Барраса, – мы едем в Гробуа.
– А! Мне сейчас сказали, что я там смогу дорого продать мои букеты, но у меня букетов больше нет…
– Тем не менее, – заметила госпожа Тальен, нюхая последний букет Марион, – этот вы продадите дороже всех других.
– В самом деле? – равнодушно спросила цветочница.
– Да, дитя мое. Но скажите мне: вы знаете гражданина Каднэ?
Это имя заставило Марион вздрогнуть и побледнеть.
– Знаю ли я его! – отвечала она. – О, конечно!
– Вы его видели сегодня?
– Только что.
– Это он предупредил, что я возьму вас с собою?