Времена и сроки. Книга первая. Очерки онтологической психологии

Во всех религиозных и просто подлинно правдивых текстах о человеке мы обнаруживаем не просто сложность, но алогизм, совмещение несовместимого. Но странно – именно это обстоятельство и делает текст понятным и глубоким. Христос за мгновенье до воскрешения своего друга Лазаря плачет над его телом. Он же называет апостолов и своих учеников родом неверным (Мф. 17, 17), а в Нагорной проповеди в их же адрес звучит противоположное: Вы – соль земли и свет мира (Мф. 5, 14,13).

Как мог тот, кто предал (Петр), получить от Учителя благословение на первенство среди апостолов. Но нам-то понятно, что именно мог, и причем по праву, которое рождается, как плод покаянного страдания и анализа жизни, и всякий из нас – обладатель своей высоты и своей же низости. И все это в едином потоке бытия, в единой стихии жизни.

Греки, говоря о человеке, восклицали с одинаковой силой о том, что нет более великого творения, чем человек, но и они же – через строчку: «О! Как ты жалок, человеческий род!» (Эмпедокл). Оппозиция наивного оптимизма и отчаянного пессимизма снимается в антиномии двойного знания о человеке:

1. Человек прекрасен, глубок, обладатель великих божественных дарований, человек богоподобен, он – сам бог, творец и гений.

2. Человек уродлив и низок, неблагодарная тварь, братоубийца и богоубийца, предатель, вор, подлец, лицемер и блудник.

Антиномия у Канта понималась как оппозиция: тезис – антитезис. Но антиномия интуитивной психологии есть и единство, и примирение противоречий и оппозиции. Антиномия – это то, что воссоединяет и примиряет полюса одной и той же природы[1 - И уж конечно, такое понимание антиномии ничего общего не имеет с идеями гностичесской секты антиномистов.].

Между этими полюсами и в них самих – мы сами. Алчущий и жаждущий правды созерцатель восходит в своем мужестве к способности удержания в одном такте постижения сразу двух этих знаний. И не о «человечестве» вообще (о, как мы любим «человечество» и «всечеловечность»!), а о самом себе. Прежде всего о себе.

Самая популярная песня советского периода «Подмосковные вечера» написана в антиномийном ключе: «Речка движется и не движется, вся из лунного серебра. Песня слышится и не слышится в эти тихие вечера…» И никому не хочется спросить: «Так движется там у вас речка или нет?» Все понятно. Все красиво. Все правда.

Есть правильное духовное состояние, через которое открывается нам сама акция вхождения в антиномийную природу созерцания. Это есть трезвение, воля к удержанию и само удержание в неслиянном единстве сразу двух этих знаний: о себе и о человеке. Антиномийный принцип положен был в основу Халкидонского соборного решения (451 г.), которое сложилось в борьбе с монофизитами[2 - Эта христология рождена из рефлексии трагического опыта Церкви. Как известно, она отлита в формулу: «Во Иисусе Христе соединяются два естества – Божественное и человеческое – не слитно, нераздельно, неизменно».].

Проблема и тайна

Эти два слова никогда не стояли рядом в психологии советского периода. Более того, тайна вообще была изгнана из нашего сциентистского мышления.

И вновь здесь можно говорить в антиномийном залоге:

1. Человек познаваем.

В каком-то смысле он нам «дан», объективирован через тело, он виден нам, как говорят, «милицейским взглядом» в своих реакциях и непосредственности. Я знаю своего сына или друга «как облупленного», и мне не нужно никакого опросника. Я «узнаю себя» в кризисе и горе, в радости и успехе. Я как бы говорю себе: «А! Это опять ты, парень».

2. Человек есть тайна.

Я ложусь спать и на самом деле не знаю, что «день грядущий мне готовит». Я не вполне знаю, зачем я здесь на земле, в это странное время в начале тысячелетия. Я не знаю своего конца. (Я знаю лишь, что он не за горами, а за плечами). Я не знаю смысла многих встреч, размолвок и радостей. Я не знаю, что же мне сделалось вдруг:

… так больно и так трудно?
Жду ль чего? жалею ли о чем?[3 - М. Ю. Лермонтов. Собр. соч. в 4-х томах, т.1, стр. 89.]

– Не знаю!

Я не знаю, зачем я Борис, а не Глеб. Мне многое дано, ко мне многое приходит и уходит. Зачем пришло? Почему?

– Не знаю!

И как гоголевская тройка, многое в моей жизни молчит и не дает ответа. Многое молчит, а я не вопрошаю. Я благоговею, дивлюсь и учусь молчанию в сердце. Тайна пути, рождения и смерти, тайна имени, тайна моей самости – все это онтологические тайны.

Попробуем поговорить о психологической реальности вокруг такого, безусловно, мистического понятия, как имя.

Во-первых, имя усвоено и присуществлено личности. Это неотъемлемо мое, и в одном из ракурсов: имя – это я сам. Отсюда выражения типа: «Я должен защитить свое доброе имя». Или: «Сегодня на все лады склоняли твое имя».

У человека есть особые властные полномочия – давать имена, поименовывать вещи, животных и себе подобных. Библия говорит нам о первом человеке: как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей (Быт. 2, 19).

Как известно, слово «Израиль» означает «богоборец». Это имя было усвоено Иаковом после его таинственной встречи и борьбы с Богом. Естественно, хотя это и была борьба в реальности, но она же была и символом.

Это библейское место все «завязано» на стихию имени. Во-первых, Бог дает Иакову новое имя Израиль, ибо ты боролся с Богом, – говорит Господь, – и человеков одолевать будешь (Быт. 32, 28). Иаков в свою очередь спросил у Бога о Его имени, но получил следующий ответ: на что ты спрашиваешь о имени Моем? оно чудно (Быт. 32, 29).

В древности царь давал новое имя наиболее отличившимся приближенным; Иисус Христос назвал Симона Петром: говорю тебе: ты – Петр (в переводе – камень) и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее (Мф. 16,18).

У нас есть необъяснимое влечение к тому, чтобы узнать имя. Молодой человек знакомится с девушкой. И неким кодом того, что встречи могут быть продолжены, является то, что девушка произносит свое имя, «открывается». Мы вспоминаем лирический вопрос:

Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальний,
Как звук ночной в лесу глухом.[4 - А.С. Пушкин. «Что в имени тебе моем?..» – Собр. соч. в 10-ти томах. М. 1975. Т. 2, стр. 216.]

Имя прямо связано с нравственным ореолом правды. Какое трудное дело – назвать вещи своими именами! Лгать – это подменять, подставлять вместо имени кличку. Так именно бывает в лагерной жизни. И здесь нельзя не сказать, что акция поименования есть очень часто особая форма посвящения. В христианской культуре – это таинство крещения. Переименование есть десакрализация личности. Утверждение за человеком клички вместо имени (при его внутреннем согласии) есть профанация личности. Лагерный язык точен.

Несколько лет назад, когда решался вопрос о переименовании города Калинина в Тверь, я спешил и взял такси. И мы обсуждали эту проблему с таксистом. И он сказал тогда, что мол, какая разница, как называть, лишь бы колбаса была. Я ему ответил: «Не знаю, будем ли мы лучше жить при имени Тверь, но в Калинине не было и никогда не будет колбасы». Жители собрались вместе и коллективно солгали, когда перекроили имя. И «до», и уже тем более «после» большая часть из них по сути мистически знала о своей без-родности и безымянности. Сам глагол «переименовывать» в данном контексте вообще неверен. Ибо Калинин – это вовсе не то имя, которое возвысило горожан до творчества и новых свершений. Скорее наоборот. Обретение своего имени – это трудный путь обретения «себя». Имя – это уже итог некоего пути, итог внутреннего движения вниз или вверх по шкале нравственных координат.

В день своих именин всякий христианин молится святому, имя которого он носит, размышляет и о своей, и о его жизни. Именины – это акция породнения с моим старшим и святым братом, благоверным князем и мучеником Борисом. У имени огромная энергийная мощь. Вот человек подходит к двери, а ему говорят: «Сюда нельзя, товарищ!». Он отвечает: «Я от Ивана Петровича». – «Да что же вы сразу не сказали?!»

Когда мы, пусть это не покажется странным, трансформируем этот пример в мир духа, то говорим, что тот, кто духовно знает, постигает имя Божие, имеет и иное ведение, и иную энергийность. Правда, если он не несет достойно врученного ему дара знать имя, он ниспадает ниже непосвященного[5 - Да не найдется тот, кто обвинит нас на основании этих простых слов в «имябожестве»: Не надо!].

Имя всегда прописано. Мы всю жизнь ищем свое имя в списках. Вспомним реакцию, когда Вы увидели себя в списках среди поступивших в вуз. Но есть и духовный аналог этого. Когда апостолы пришли ко Христу в радости, что они получили духовную силу, могут исцелять людей и многие идут к ним, Христос сказал им: однакож тому не радуйтесь, что духи вам повинуются, но радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах (Лк. 10,20).

Есть особая власть, притягательность имени, но, пожалуй, только любовь может преодолеть ее. Влюбленная Джульетта на балконе произносит монолог:

Лишь это имя мне желает зла.
Ты б был собой, не будучи Монтекки.
Что есть Монтекки? Разве так зовут
Лицо и плечи, ноги, грудь и руки?
Неужто больше нет других имен?
Что значит имя? Роза пахнет розой,
Хоть розой назови ее, хоть нет.
Ромео под любым названьем был бы
Тем верхом совершенств, какой он есть.
Зовись иначе как-нибудь, Ромео,
И всю меня бери тогда взамен![6 - У. Шекспир. Ромео и Джульетта. – Собр. соч. в 8-ми томах. М. 1992. Т. 6, стр. 67.]

Но ей и Ромео предстоит умереть за одну только принадлежность к клановому имени. Однако и любовь их, и смерть примиряет и «снимает» силу имени кланов. Путь к преодолению силы кланового имени всегда лежит через жертву. И это смерть, смерть в своем пределе…

Двойное бытие

Ф.И. Тютчев пишет:

О вещая душа моя!
О, сердце, полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия! [7 - Ф.И. Тютчев. Лирика. – М. 1965. Т. 1, стр. 163.]

Само вхождение в природу «иного», инобытия, выводит нас сначала в «инаковость» другого лица, а в своем пределе в иное измерение, иную природу, в иной, нездешний мир со своими неведомыми законами. Их чувствует «вещая», угадывающая (через внутреннее усилие, конечно!) этот мир душа. С.С. Хоружий пишет: «Зло и грехи, вражда и страдания, рабство и унижение и, наконец, вершина всех подобных явлений, смерть – но все наравне чувствуют, что наличная наша жизнь, сам тип реальности, доставшийся нам в удел, – “не то”. Наблюдая, мы видим человека “тянущимся”, “стремящимся”, “взыскующим”». И далее: «Реальность характеризуется расщеплением между наличным бытием и иным ему бытием, а также определенною связью этих двух горизонтов».[8 - С.С. Хоружий. Диптих безмолвия. – М. 1991. Стр. 65–66.]

Никто, никакой глумливый атеизм не сможет поругать благоговение и удивление перед тайной, которая открывается правде и мужеству. Вспомним: