Курсант. Назад в СССР 12

Глава 4

– Стой, а не то пальну! – раздался глухой голос из темноты.

Первой мыслью было отбить ствол в сторону и одновременно уйти вбок с линии огня. Но в распахнутую за моей спиной дверь пробился свет, и я разглядел силуэт человека с ружьем в руках. Похоже, это хозяин дома встречает так непрошеных гостей.

Я мигом подавил в себе «шерифа» и, притворившись мирным жителем, как в игре «Мафия», пробормотал, добавив в голос наигранного испуга:

– Сильвестр Велиарович, не стреляйте! Я не ворюга, я ваш коллега из города. Начинающий писатель.

– Врешь! – буркнул тот в ответ, отступив на шаг назад. – Начинающие на черных «Волгах» не ездят.

– Я не профессионал, я только учусь, а пока на заводе работаю. Уберите ружьишко, пожалуйста, я к вам за консультацией. По литературным делам, так сказать…

Прежде чем задержать Ковригина, мне хотелось с ним переговорить, и желательно – под маской человека гражданского и далекого от расследований. Понять – чем он дышит и чем живет. На допросе он может закрыться, а тут, в непринужденной обстановке, может, что-то и выведаю полезного. Хотя обстановочка-таки далека от дружеской, но все можно решить переговорами.

Щелкнул выключатель, и комнату наполнил свет. Ковригин опустил ружье, за моей спиной уже показались испуганные рожи Люськи и Семы.

– А точно… – вдруг закивал писатель, всматриваясь мне в лицо, но не выпуская из рук старенький одноствольный «ИЖ». – Видел я тебя в центральной библиотеке как-то, на встрече с этим жуликом… Светлицким.

– Да, да, – улыбчиво закивал я. – Вас тогда еще… Хм… Попросили покинуть помещение. Мне показалось, что Светлицкий не приемлет критики.

– Силя! Ты чего? – таращилась на ружье Люська Агапова. – Не признал нас? Ну, сосед!

– Убери волыну, Велиарыч, – поддакивал Сема, выглядывая из-за широкой спины женщины. – Смотри, что у нас есть!

Он выставил вперед руку и засветил бутылку «армянского».

– И вы здесь? – было насупился Ковригин, но при виде дамы и бутылки уже заметно смягчился. – Ладно… Заходите, раз приперлись.

Писатель тряхнул бородкой и отставил ружье в угол. Я оглядел обстановку единственной комнаты в доме, довольно-таки просторно. Вроде, типичная советская дача со старым диваном, бабушкиным комодом и обшарпанным буфетом вместо кухонного гарнитура. Только в довесок к загородному интерьеру у стены виднелся массивный стол на аристократически изогнутых ножках, его столешница отделана потемневшим орнаментом. Все детали явно из массива дерева, напоминающего дуб – с штампованным ДСП точно не спутаешь.

Возле стола возвышался такого же раритетного вида книжный шкаф, забитый томиками с невзрачными обложками под классику, с золотистым и серебристым тиснением на корешках.

Птицу видно по полету, а писателя по кабинету. Я сразу заприметил особый антураж и атмосферу, что витала в комнате и как бы отсылала в эпоху давнюю и забытую.

На столе вальяжно расположилась пишущая машинка «Москва». Старая модель угольного цвета, годов пятидесятых, а может, и того раньше, с круглыми клавишами.

Мой взгляд чуть задержался на приборе, и писатель это заметил.

– Что, студент? Нравится? Ты, небось, рассказики-то от руки корябаешь?

– Ага, – вздохнул я. – Самая дешевая машинка сто двадцать рублей стоит, но я коплю на хорошую, на электрическую.

– А я не доверяю всем этим новшествам, – авторитетно заявил Ковригин. – От электрических – никакого удовольствия творить нет. Не чувствует бумага сопричастности автора к рукописи, его нажима и эмоций.

– Силя, а ты чего как сыч заперся и окна зашторил? – Люська уже расположилась на диване, закинув ногу на ногу.

– Мрачную сцену писал, – кивнул хозяин на заправленный и наполовину набитый на машинке лист. – Вот и создал атмосферу соответствующую. Так лучше думается.

– Ха, вот ты чудной! – Агапова откинулась на спинку, диван тревожно скрипнул продавленными пружинами. – А если ты про убийство писать будешь? Убьешь кого для антуражу? Вон как на нас с ружьем кинулся!

– Отстань, соседка, я ж думал, чужаки заявились. Был тут недавно случай… – отмахнулся Ковригин, извлекая из буфета изящные бокалы и выставляя их на журнальный столик перед диваном.

– Тю-ю… А нормальной тары нет? – поморщилась Люська, разглядывая посуду. – Стаканов, например.

– Эх, Люся… Нет в тебе эстетики, нет чувства прекрасного. Вот потому я и сбежал из коммуналки, чтобы не увязнуть в вашем плебейском быте.

– А чем тебе наша квартира не угодила? – женщина недовольно скрестила на чрезмерно пышной груди руки.

– Как говорится, с кем поведешься, от того и заразишься. А тут я наедине с музой, природой и…

– И коровами, – перебив, гоготнула Люська. – Поди доярку себе уже присмотрел? Для хозяйства своего.

– Вечно ты все опошлишь, Людмила, – вздохнул писатель.

– Ой, да ладно! А то я тебя не знаю…

Но тот бросил с ней спорить – видно, не хотел снисходить.

– Садитесь, молодой человек, – уже не обращая внимания на подколы, предложил мне Ковригин. – Как вас зовут?

– Вячеслав, – кивнул я и сел на диван через полметра от Агаповой.

– Я сейчас, в подвал схожу, располагайтесь пока, – Ковригин вышел из дома, а я подошел к ружью. Повертел его в руках, прикрыв спиной оружие от Семы и Люськи, которые о чем-то перехихикивались. Переломил ствол.

– Слава, – охнула Агапова, обратив внимание на щелчок. – Убери подальше эту штуковину. Как бы ни пальнула эта пукалка ненароком…

Я поставил ружье на место и вернулся на диван. В это время в дом вернулся Ковригин с банками и узелками в руках.

– Ну что, гости! – обвел он нас уже повеселевшим взглядом. – Отужинаем? Все одно вы писать мне не дадите…

Не успели мы оглянуться, как на журнальном столике появилась закуска: соленые грузди, приправленные чесноком, укропом и сметаной, отварная картошка, сало с широкими мясными прожилками, малосольные огурцы, перья зеленого лука, к чаю – варенье из крыжовника и сушки.

Мой план остаться наедине с Ковригиным накрылся медным тазом. Люська и Сема уходить не собирались, воспользовавшись гостеприимством хозяина, принялись уминать угощения.

Писатель чинно разлил коньяк по бокалам. Я сидел и ездил ладонями по коленкам, изображая скромного молодого автора.

– Давайте за литературу, – сказал хозяин дома тост, мне показалось, что немного грустно. – Настоящую литературу, не то, что сейчас…

Я уловил его настроение и решил подыграть. Судя по всему, Ковригин был писателем, что называется, старой школы, и ваял историческую прозу, рассказывал про события прошлых эпох, чтобы уйти от догм соцреализма и обязательной одноцветной политической окраски текста.

– Поддерживаю! – воскликнул я. – Сила литературы, я считаю, в традициях и в памяти предков. Мы должны донести до будущих поколений зерно истины…

Ничего более умного и писательского в голову не пришло. Все-таки я мент, а не литератор. Но и мое высказывание, вроде, проканало.

Ковригин одобрительно крякнул и выпил. Опустошил бокал залпом, по-пролетарски, как и Сема с Люсей. Я было хотел посмаковать коньячок, пригубить сначала, но, глядя на сотрапезников, не стал привередничать и выделяться, тоже бахнул по-рабочекрестьянски. Когда разлили по второй, бутылка кончилась.

Но Ковригин тут же достал из тарахтящего холодильника бутыль самогона, заткнутую смятой газетой.