Тигран Великий

В сказанном я расслышал не столько приказ, сколько просьбу.

– Ладно, идите. Богиня Селена сегодня на нашей стороне, и слабый свет полумесяца не выдаст вас, – сказал на прощание Меружан.

Взяв запасы воды и еды на один день (больше не могли, ибо Меружан так и не доставил провиант), мы исчезли в ночи. Шли скрытно, пригнувшись, осторожно ступая по земле и стараясь не задевать листву. Скоро мы благополучно отошли на безопасное расстояние и при слабом лунном свете тихо зашагали по пустыне, строго придерживаясь восточного направления.

Вдали послышался шум завязавшегося боя. Мецн молча шёл, изредка мрачно озираясь назад.

Ночной поход в пустыне не представляет особой сложности, под покровом темноты, можно преодолеть довольно большое расстояние. Именно так мы и поступили. Сделав за всю ночь лишь две остановки, к утру прошли большой путь, и, по моим расчётам, должны были в полдень добраться до оазиса. Но солнце поднималось всё выше, а пустыне, казалось, не было конца. Нам приходилось постоянно смачивать одежду, головные уборы и обувь, отчего наши скудные запасы воды быстро иссякали, а солнце продолжало нещадно палить. Когда начало темнеть и испепеляющий диск светила скрылся за песчаными дюнами, мы, изнеможённые, свалились на землю. За весь день Мецн не проронил ни одного слова и сейчас мрачно лежал на ещё горячем песке.

– Здесь нет никакого оазиса, – выдавил он, наконец, из себя.

– Оазис должен быть, – ответил я.

Спорить ни у кого из нас не было сил. Изнемождённые, мы разлеглись под пологим склоном дюны и заснули мертвецким сном.

Наутро всё повторилось. Однако запасы воды уже кончились, и бороться с жарой было нечем. Когда солнце вновь начало свою огненную атаку, силы начали покидать нас. Первым упал на раскалённый песок Мецн. Я опустился рядом с ним и заглянул ему в лицо. Оно выглядело удручающе: растрескавшиеся губы, обожженная кожа. Старик едва дышал, его тяжёлые веки так и не приподнялись, несмотря на мои настойчивые призывы. Здравый смысл подсказывал мне бросить попутчика и спасаться самому, пока были на это силы.

Сейчас, спустя много лет, я вновь и вновь пытаюсь понять, что удержало меня тогда рядом с немощным Мецном. Я был волен бросить его и вернуться обратно в Иерусалим, в дом лекаря Мафусаила, к прежней спокойной жизни. Но необъяснимое чувство овладело тогда мною. Лёжа рядом с умирающим стариком на раскалённом песке, я понял, что наши судьбы навечно связались прочными невидимыми нитями. Возможно, наша встреча была предопределена Богами? Воспоминание о кресте, на котором распяли девственное тело Лии, вновь и вновь пронизывало мой ум. Лютая жажда мести овладевало мною, и хотя мы оба были обречены на медленную смерть, я твёрдо решил не бросать старика.

Не знаю, как долго мы пролежали в полной безнадёжности, но когда я уже из последних сил приподнял голову, то увидел вдали очертания медленно шагающего верблюда. Сперва я подумал, что схожу с ума, но затем, осознав, что это явь, с трудом поднялся на ноги. Кто бы это ни был, враг или друг, – в нём было наше единственное спасение.

Я встал во весь рост и попробовал закричать. Из пересохшего горла удалось выжать подобие слабого хрипа. Я попробовал ещё разок. Опять хрип. Было ясно, что если я не смогу привлечь внимание, то они просто пройдут мимо. Я собрал последние силы и постарался крикнуть. Мне это удалось с огромным трудом. Окрылённый успехом, я повторил попытку. Моя глотка, освободившись от песка, наконец, смогла выдавить призыв о помощи, и, к своей огромной радости, я заметил, что верблюды, изменив направление, пошли в нашу сторону.

Когда караван подошёл близко, я узнал своих сородичей по отцовской линии – арабов-итурейцев. Они с удивлением разглядывали нас. Без верблюдов по пустыне мог передвигаться разве что умалишённый. На радостях я произнёс приветствие по-арабски.

Спасти погибающего от жажды в пустыне – неписанный закон для всех путников, тем более, если он оказался твоим соплеменником.

Первое, что сделали арабы – обильно намочили нам головы. В течение многих веков это племя хорошо усвоило основные правила поведения в пустыне. Мецн открыл глаза и постепенно стал приходить в себя. Арабы начали нас осторожно поить водой, не давая проглатывать большие порции. Вскоре мы настолько окрепли, что смогли подняться на ноги.

– Кто вы такие? – спросил меня караванщик.

– Мы шли из Иерусалима в Тир. На нас напали римляне. Мы вынуждены были бежать в пустыню, – ответил я.

Араб сочувствующе покачал головой и опять спросил:

– Откуда знаешь наш язык?

– Мой отец – итуреец, – ответил я гордо, и на лицах арабов засияла улыбка.

Нас бережно усадили на верблюдов, и мы продолжили путешествие. Как выяснилось позже, мы с Мецном взяли неверное направление. Вероятнее всего это произошло ночью. В отсутствие такого ориентира как солнце, мы отклонились на север, что естественно удлинило наш путь, ибо оазис находился намного восточней. Эта ошибка едва не стоила нам жизни. Теперь же караван шёл в нужную сторону, и уже к вечеру мы увидели верхушки долгожданных пальм.

Любой человек, прибывший в оазис, вне зависимости от его народности, сословия или содержимого кошелька, является неприкосновенной личностью. Вне оазиса ты можешь быть кровожадным преступником, которого скоро поймают и казнят; мелким воришкой, которому палач готов отсечь правую руку; проституткой, отдающей своё тело за деньги, – но тут ты всего лишь гость, нашедший временный приют на островке природной благодати. В приветливой атмосфере оазиса ты чувствуешь себя частицей всеобщего мироздания.

Мы с Мецном, сидя под высокими пальмами, на мягких подушках, с наслаждением уплетали приготовленного для нас молодого барашка и запивали приятным галилейским вином.

– Пусть каждый подойдёт и возьмёт еды и вина столько, сколько захочет, – сказал довольный Мецн, – я угощаю всех.

Мецна словно подменили. Из мрачного путника он превратился в задиристого щедрого гостя. После всего пережитого он опять воспрянул духом.

– Спроси-ка, юноша, у караванщика, не в Антиохию ли он идёт?

– Я уже спрашивал, Мецн. Он идёт в другом направлении.

– В таком случае пообещай, что я выкуплю у него весь товар сразу же по прибытии в Антиохию. Не скупись и согласись с любой ценой.

Когда мы покончили с барашком, женщины-рабыни, подали фрукты и сладости. Мецн обратил внимание на одну из них, со статной фигурой и длинными каштановым волосами.

– Чья это женщина? – спросил он.

– Моя, достойнейший, – ответил пожилой хозяин.

– Продай её мне.

– Она не продаётся, достойнейший.

– Это невозможно. Назови цену.

– Дело не в цене. Она носит под сердцем моего ребёнка.

– Ребёнка! От тебя? И ты уверен, что это твоё дитя? – съехидничал посланник царя Армении.

Вино и вкусная пища распалили в Мецне сладострастие и, несмотря на свой преклонный возраст, он продолжал жадно таращиться на рабынь.

– Есть товар, более достойный твоего взора, – шепнул ему на ухо молодой финикийский купец, который вёз на продажу рабов.

– Какой? Показывай, – приказал изрядно захмелевший Мецн.

– Сначала договоримся в цене, – лукаво произнёс работорговец.

– Без наличия товара нет смысла торговаться, – вмешался я, желая оградить своего товарища от мошенничества.

– Погоди, Соломон, – произнёс Мецн, – так даже интересней. Я согласен. Назови свою цену, купец.

– За хороший товар я попрошу всего пятьдесят тетрадрахм.

Среди собравшихся пронёсся вздох изумления. Пятьдесят тетрадрахм за рабыню, пусть даже отменной красоты, было очень много.

– Неплохая цена, – произнёс невозмутимо Мецн, – А сколько ты хочешь за плохой?

– Плохой? – удивился финикиец и добавил самодовольно, – плохой я тебе задаром отдам.

Расчёт молодого купца был прост. Он сначала покажет захмелевшему гостю самых красивых рабынь и тот сразу выложит нужную сумму.

– Договорились, – сказал Мецн, – показывай товар.

Работорговец удалился и вскоре вернулся с четвёркой плотно укутанных женщин. Он стал по очереди открывать им лица, и при свете факелов взору присутствующих предстали молодые рабыни.

Они были разные, но каждая по-своему восхитительна. Финикиец подходил и торжественно представлял каждую. Белокожая фракийка с восковым лицом и разукрашенными руками, жительница южной Эллады с прямым носом и длинными пепельными волосами, статная смуглая пунийка с берегов Северной Африки и кареглазая, полногрудая киприотка.