– Ты так погружен в свои мысли, что никого и ничего не видишь.
– Крикс! – воскликнул Спартак и провел рукой по лбу, как будто желал отогнать осаждавшие его мысли. – Я тебя и не заметил!
– А ведь ты на меня смотрел, когда я прогуливался внизу вместе с нашим ланистой Акцианом.
– Будь он проклят! Ну как там, рассказывай скорей! – спросил Спартак.
– Я встретился с Арториксом, когда он вернулся из поездки.
– Он был в Капуе?
– Да.
– Виделся он с кем-нибудь?
– С одним германцем, неким Эномаем; его считают среди всех товарищей самым сильным как духом, так и телом.
– Хорошо, хорошо! – воскликнул Спартак; глаза его сверкали от радостного волнения. – Ну и что же?
– Эномай полон надежд и мечтает о том же, о чем и мы с тобою; он принял поэтому наш план, присягнул Арториксу и обещал распространять нашу святую и справедливую идею (прости меня, что я сказал «нашу», я должен был сказать «твою») среди наиболее смелых гладиаторов школы Лентула Батиата.
– Ах, если боги, обитающие на Олимпе, будут покровительствовать несчастным и угнетенным, я верю, что не так далек тот день, когда рабство исчезнет на земле! – тихо промолвил глубоко взволнованный Спартак.
– Но Арторикс сообщил мне, – добавил Крикс, – что Эномай хотя и смелый человек, но слишком легковерен и неосторожен.
– Это плохо, очень плохо, клянусь Геркулесом!
– Я тоже так думаю.
Оба гладиатора некоторое время молчали. Первым заговорил Крикс, он спросил Спартака:
– А Катилина?
– Я все больше и больше убеждаюсь, – ответил фракиец, – что он никогда не примкнет к нам.
– Значит, о нем идет ложная слава? И пресловутое величие души его – пустые россказни?
– Нет, душа у него великая и ум необычайный, но благодаря воспитанию и чисто латинскому образованию им владеют всяческие предрассудки. Я думаю, что ему хотелось бы воспользоваться нашими заветными мечтами, чтобы изменить существующий порядок управления, а не варварские законы, опираясь на которые Рим сделался тираном всего мира.
После минуты молчания Спартак добавил:
– Я буду у него сегодня вечером, встречусь там и с его друзьями и постараюсь договориться с ними относительно общего выступления. Однако опасаюсь, что это ни к чему не приведет.
– Катилине и его друзьям известна наша тайна?
– Если даже они и знают о ней, нам все равно не грозит опасность: они нас не предадут, если мы даже и не придем к соглашению с ними. Римляне не особенно боятся рабов; нас, гладиаторов, они не считают сколько-нибудь серьезной угрозой для себя.
– Да, это так, мы в их представлении не люди. Даже с рабами, восставшими восемнадцать лет назад в Сицилии под началом сирийца Эвна[91 - Эвн (или Эвион). – В Сицилии, было сосредоточено большое количество рабов, работавших в огромных латифундиях. Сицилия стала ареной первого крупного восстания рабов (136 год до н. э.). Этим восстанием руководил раб-сириец Эвн. Восстание охватило всю Сицилию. Вождь восставших Эвн был взят в плен и умер в тюрьме.], они считались больше, чем с нами.
– Да, те для них были почти что людьми.
– А мы какая-то низшая раса.
– О Спартак, Спартак! – прошептал Крикс, и глаза его засверкали гневом. – Больше, чем за жизнь, которую ты мне тогда спас в цирке, я буду благодарен тебе, если ты стойко будешь бороться с препятствиями и доведешь до конца трудное дело, которому ты себя посвятил. Объедини нас под своим руководством, чтобы мы могли, обнажив мечи, помериться силой в ратном поле с этими разбойниками и показать им, что гладиаторы не низшая раса, а такие же люди, как и они!
– О, я буду с непоколебимой волей, с беспредельной энергией и упорством, всеми силами души до конца моей жизни бороться за наше дело! Я буду биться за свободу до победы – или умру за нее смертью храбрых!
В словах Спартака чувствовалась глубокая убежденность и вера. Он пожал руку Криксу; тот поднес ее к сердцу и произнес в сильном волнении:
– Спартак, спаситель мой, тебя ждут великие дела! Такие люди, как ты, рождаются для подвигов и высоких деяний. Из таких людей выходят герои…
– …или мученики… – тихо сказал Спартак; лицо его было печально, и голова склонилась на грудь.
В эту минуту раздался пронзительный голос Эмилия Варина:
– Пойдемте, Гай и Апулей, в храм Раздора, узнаем новости о решениях сената!
– А разве сенат собирается сегодня не в храме Согласия? – спросил Тудертин.
– Ну да, – ответил Варин.
– В старом или в новом?
– Какой же ты дурак! Если бы он собрался в храме Фурия Камилла, посвященном истинному согласию, я сказал бы тебе: пойдем в храм Согласия. Но ведь я звал тебя в храм Раздора – не понимаешь разве, что я говорю о храме, воздвигнутом нечестивым Луцием Опимием на костях угнетенного народа после позорного и подлого убийства Гракхов?
– Варин прав, – сказал Гай Тауривий, – храм Согласия действительно следовало бы назвать храмом Раздора.
И трое болтунов направились к лестнице, ведущей в портик базилики Эмилия; за ними последовали оба гладиатора.
Как только Спартак и Крикс приблизились к портику, какой-то человек подошел к фракийцу и сказал ему:
– Ну что ж, Спартак, когда ты решишь вернуться в мою школу?
Это был ланиста Акциан.
– Да поглотят тебя живым воды Стикса! – закричал, дрожа от гнева, гладиатор. – Долго ли ты будешь надоедать мне своими мерзкими приставаниями? Скоро ли дашь мне жить спокойно и свободно?
– Но ведь я беспокою тебя, – сладким и вкрадчивым тоном сказал Акциан, – для твоего же собственного блага, я забочусь о твоем будущем, я…
– Послушай, Акциан, и хорошенько запомни мои слова. Я не мальчик и не нуждаюсь в опекуне, а если бы он мне и понадобился, я никогда не выбрал бы тебя. Запомни это, старик, и не попадайся мне больше на глаза, не то, клянусь Юпитером Родопским, богом отцов моих, я так хвачу тебя кулаком по лысому черепу, что отправлю прямехонько в преисподнюю, а потом будь что будет!
Через минуту он добавил:
– Ты ведь знаешь, какая сила в моем кулаке. Помнишь, как я отделал десятерых твоих рабов-корсиканцев, которых обучал ремеслу гладиаторов, а они в один прекрасный день набросились на меня, вооруженные деревянными мечами?
Ланиста рассыпался в извинениях и уверениях в дружбе, Спартак в ответ сказал:
– Уходи, и чтоб я тебя больше не видел! Не приставай ко мне!