Два брата, или Москва в 1812 году

– Как что, боярыня? Да нас с дороги в канаву сбросят, а уж лошадок же наших, верно, выпрягут да возьмут под пушечки али под муницию.

– Так что ж нам делать?

– Да вот налево идет проселочная дорога… прикажите своротить… Верст десять отсюда есть село, мимо которого идет другая боковая дорога на Вязьму… так мы в этом селе переночуем, а к утру узнаем, можно ли ехать дальше.

После короткого совещания между Зембиной и Сашею решено было послушаться советов кучера и своротить на проселочную дорогу.

Едва успели они это сделать, как увидели вдали чернеющиеся массы авангарда русской армии. По какому-то неопределенному чувству весь поезд путешественников спешил как можно скорее уехать в лес. Уже там на поляне остановились они на минуту и услышали гул, подобный отдаленному грому с большой дороги. Это были шаги и говор проходящих войск. С чувством страха просил Саша, чтоб ехали поскорее до ближайшего села, и карета быстро покатилась.

Вскоре они достигли этого селения и чрезвычайно удивились, когда у самого въезда толпа крестьян остановила их и стала допрашивать: кто, откуда, куда и зачем? Только по убеждению кучеров Зембиной уверились крестьяне, что едут православные, и пропустили их.

По всей деревне народ ходил гурьбой, и Зембина велела остановиться у старосты. Седой, 60-летний старик сидел на прилавке у ворот и с поклоном встретил Зембину. Бежавший впереди лакей уже объявил ему, что проезжая генеральша хочет пристать и переночевать у него.

– Что, старичок, – спросила Зембина у старосты, выходя из кареты, – можно ли у тебя переночевать?

– Милости просим, осударыня… Благодарим, что не погнушались нашею хижиною… Не осудите нас… Чем богаты, тем и рады…

Подобным приветом проводил старик Зембину в избу и с удовольствием увидел, что она при входе помолилась иконам; это было лучшим доказательством, что она не басурманка.

Саша не исполнил этого, и староста молча покосился на него.

– Что это значит, старик? – спросила Зембина. – Нас у въезда остановили и долго расспрашивали… Да у вас и народ-то ходит по улице в каком-то волнении. Все ли у вас здесь спокойно?

– Да бог весть, сударыня… Ваша милость больше нашего знаете… а вот наш батька был вчера в Вязьме по церковным делам и сегодня прискакал оттуда с дурными известиями… Народ взбаламутился… Долго была мирская сходка, покуда все уладили и во всем условились…

– А какие же там дурные вести?

– Да бают, что басурманы недалеко… что наше войско за Вязьму отступает… и что будет большое побоище…

– Ну так вам какое дело? – спросил Саша.

– Как какое дело, сударынька? Ведь и мы такие же русские, такие же православные… До нашей деревни только десять верст с большой дороги… Кто их, проклятых, знает?.. Неравно вздумают и сюда пожаловать…

– Неужели? – вскричал Саша, побледнев. – Так уедем отсюда…

– Куда же, душенька, мы уедем? – отвечала мать. – Разве опять в Москву?..

– Нет, нет! куда-нибудь подальше.

– Мы об этом с тобою после поговорим, а теперь отдохнем здесь и переночуем… Вели, любезный старик, въехать моей карете и кибиткам во двор…

– Слушаю, сударыня, – отвечал староста, почесываясь… – Так вашей милости угодно здесь ночевать?

– Ну, да! Разве у тебя места нет?

– Помилуйте, матушка боярыня… У меня в избе целые обозы ночуют… Да теперь время-то такое… Видно, господь прогневался на нас… Знать, много согрешили… Вишь, какую саранчу бог наслал… Что, если они, сударыня, к ночи-то сюда нагрянут?

– Ведь вы, верно, заранее об этом узнаете… Мы успеем уехать… Ну, а если бы, по несчастию, неприятели и застали нас здесь, то, верно бы, женщин не тронули, а денег со мною очень мало… пусть все возьмут…

– Нет, сударыня!.. Мы люди православные и не дадим ни макового зерна басурманам… Уж вестимо, что мы заранее спроведаем: караульные стоят везде, на колокольне сидят два дьячка… Только что завидят, то тотчас в набат…

– Да уж не намерены ли вы драться с неприятелями? – спросил Саша.

– Уж как бы, сударынька, не подраться с некрестью… кабы сила да мочь… Караульщики тотчас дадут знать, и коли басурманов мало, так мы их примем в рогатки и топоры… Да только вряд… Их, говорят, несметная сила… Батька наш видел русское войско в Вязьме и ужаснулся многому множеству ратных людей… Какая же должна быть вражеская сила, когда уж и этакому громадному войску невмоготу! Нет, осударыня! наше дело, кажется, обойдется без драки… За что же даром губить наших парней?.. Кто знает, чем война кончится? может быть, мы еще и пригодимся…

– Так вы встретите французов мирно и спокойно?

– Что ты, боярыня? – с жаром вскричал староста. – Да разве мы басурманы?.. Мы ведь знаем, как с самого Смоленска поступают все православные… как скоро нам дадут весточку, что французы близко… мы возьмем наши святые образа на руки, зажгем каждый свой дом и побежим в лес… Пусть из всего нашего имущества достаются ворогу одне головешки.

– Прекрасно, друг мой! – сказала Зембина. – Вы истинные русские и православные!.. Не дай бог, чтоб вы принуждены были дойти до этой крайности… но и решимость ваша похвальна и благородна.

– Э, матушка осударыня! что тут хвалиться! не отставать же нам от миру… Что другие, то и мы, а что мы, то и другие… Не дай бог дожить до этого, чтоб басурманы дошли до Москвы, но если б господь допустил этакую беду, то и москвичи, верно бы, не отстали от всех… Ведь если все так будут поступать, так басурманы поневоле оставят святую Русь… как жить негде да есть нечего, так похрабрятся, да и уберутся в свои кромешные земли…

С особенным вниманием слушал Саша этот разговор, – слова старосты глубоко отозвались в его сердце. Он боялся войны, он бежал от нее, а простой крестьянин готов встретить врага рогатиною и при видимом бессилии предать пламени дом свой и все имущество!.. Слезы навернулись на глазах его. Неизвестное пламя охватило грудь его, и он мысленно видел себя в военном наряде, бросающегося на толпы врагов, видел свою победу… Но вдруг взглянул на свое женское платье – и покраснел от стыда. Только мысль, что на случай надобности в чемодане его лежала вся офицерская одежда и оружие, успокоила его несколько. Он не смел сказать матери о чувствах, которые его волновали, а та, боясь стыда и огорчения, не хотела возобновлять своих убеждений.

Они пообедали, отдохнули, и день клонился уже к вечеру… Вдруг прибыли в деревню русские квартиргеры и объявили старосте, что на другой день вступят в это село три баталиона новосформированного войска, идущего проселочною дорогою из Калуги к Вязьме, где они надеялись присоединиться к русской армии. Умный староста почел долгом тотчас же отправить верхом одного из расторопных крестьян своих к начальнику этого отряда с донесением обо всем, что поутру случилось в Вязьме, и о мерах, которые приняты в их селе на случай прибытия врагов.

Не успел посланный отскакать от деревни полверсты, как вдруг на колокольне раздался протяжный звон большого церковного колокола. Вся деревня в минуту высыпала на улицу: женщины и дети с образами и кое-какими пожитками, а мужчины с оружием. Кучера Зембиной в ту же минуту бросились запрягать карету и кибитки, а Зембина и Саша спешили сами выносить и укладывать свои вещи. Прошло еще несколько минут, и верховой караульный прискакал с известием, что по большой дороге прошло вслед за русскою армиею много неприятелей и что конные разъезды, своротя на проселочную дорогу, остановились верст за пять от деревни, не решаясь идти далее. Это несколько успокоило всех, но Зембина решилась уехать, хотя и сама еще не знала, куда.

Проселочная дорога вела на старую Калужскую дорогу, по ней можно было ехать или в Калугу, или объехать обратно в Москву.

Когда деревня опять успокоилась, то староста воротился и увидел приготовление Зембиной. Он явился к ней и не советовал ей уезжать до ночи.

– Теперь, сударыня, еще бог весть, куда злодей пойдет, – сказал он, – к нам ли в деревню ночевать, или дальше по опушке леса вслед за своею армиею… Если сюда они пожалуют, так вы еще успеете уехать отсюда, и вас будут провожать все наши крестьяне. Если же супостаты потянутся вдоль леса, то они тотчас же завидят вашу карету и кибитки, догонят вас, дочиста оберут и, может быть, убьют. Подождите же лучше здесь до сумерек… Ночью, если они и не придут сюда, то вы все-таки можете пуститься в путь, потому что вас не увидят, а версты за две дорога круто поворачивает вправо, так к утру и далеко от них будете.

Подумав вдвоем с Сашею, Зембина согласилась на совет старосты, поставя на всякий случай свою карету и кибитки на улице под окнами. Саша, не говоря ни слова матери, отыскал в своей кибитке пистолеты и саблю и тихонько перенес все это в карету. Между тем вся деревня мало-помалу воротилась в избы и только небольшие партии гуляли по улице, выжидая, чем кончится все это.

Непродолжительно было всеобщее ожидание. Смолкнувший колокол вдруг снова загудел, и караульный прискакал с известием, что партия конных неприятелей, человек 30, едет шагом к деревне.

– С этими мы справимся, ребята! – вскричал староста, потрясая ружьем своим, с которым ходил осенью под тетерева.

– Справимся! – повторила вся деревня и двинулась было ко въезду. Но староста остановил всех и приказал разделиться всем на три кучки: двум залечь за первые две избы справа и слева, а третьей за изгородью перед въездом. Они должны были пропустить неприятелей и потом напасть в одно время с боков, тогда как задняя кучка должна была запереть ворота въезда и, защищая их, не допускать ни одного всадника уйти обратно.

В это время Зембина, не почитая избы старосты верным для себя убежищем, пошла с Сашею в церковь, где уже собралось множество богомольцев, поставя тут же и повозки свои, готовые к отъезду. В церкви начала Зембина с прочими усердно молиться, а Саша ушел в карету, чтоб хоть издали видеть, чем кончится нападение неприятеля на деревню.

Всадники подъезжали тихо и осторожно. В деревне видели они одних женщин и детей, изредка перебегавших из избы в избу, но не заметно было ни малейшего признака к сопротивлению.

Так въехали они в ворота и проехали несколько сажен, чтоб в ближайших избах отыскать какое-нибудь живое существо. Но едва часть всадников успела спешиться, как из-за изб с криком высыпали обе засадные кучки крестьян, и три выстрела (потому что только у троих крестьян деревни были ружья) повергли столько же неприятелей, прочие бросились на них с топорами и рогатинами. Французы пришли в беспорядок. Они не ожидали такого дружного нападения. Их послали только осмотреть деревню и собрать припасов, а в случае сопротивления они имели приказание отступить, чтоб возвратиться с большими силами. А потому командующий отрядом тотчас же приказал ретироваться, и все всадники спешили назад к воротам, но там встретила их новая куча и ворота были заперты. Поневоле принуждены они были остановиться, а крестьяне воспользовались этим случаем, чтоб напасть на них. Начался рукопашный бой. Французов было немного, но они были на лошадях – и это давало им несколько времени перевес над пешими крестьянами, – но, поражаемые пиками и саблями всадников, русские презирали смерть и ударами топоров повергали своих противников. Несколько раз порывались французы проскакать вперед по деревне, но густая толпа крестьян преграждала им дорогу и не позволяла лошадям сделать ни малейшего движения. Надобно было победить или умереть; здесь многолюдство крестьян и ожесточение их скоро решили участь сражения. Все всадники пали. Ни один не успел уйти. Напрасно несколько раненых жалобно умоляли о помиловании – их доколотили; другие прикинулись мертвыми, но их всех стащили к речке, протекавшей посреди деревни, и бросили в воду.

Как скоро победа была решена, староста собрал опять всех и по-прежнему послал караулить на дороге, а сам явился в церковь и просил священника отслужить благодарственный молебен. Успокоив Зембину, он просил ее воротиться к нему в дом, говоря, что через час, когда совсем смеркнется, она безопасно может пуститься в путь, но Зембина сказала, что подождет до тех пор в церкви, и расспросила старосту о всех подробностях сражения. Саша, слушая рассказ его, внутренно негодовал на себя, что не участвовал в этом подвиге русских поселян, и душевно желал, чтоб пришел еще отряд в деревню.

Увы! желание его скоро сбылось. Вскоре колокол снова загудел, и караульный прискакал с известием, что идет тьма-тьмущая неприятелей к деревне. Все было тотчас решено. Староста велел зажигать избы с обеих сторон и уходить в лес, забирая с собою как можно более съестных припасов. Явился и сам священник, которому староста послал в церковь объявить о всеобщем решении, и, благословляя всех на пожертвование, первый взял пук горящей лучины и подложил ее под своим домом. Все крестьяне испустили радостные крики и спешили последовать его примеру. Зембина и Саша спешили сесть в карету и пустились в путь, обещая крестьянам прислать им подмогу, где встретят.

Выехав из деревни, они оглянулись. Ужасное, великолепное зрелище представилось их глазам. При наступившей темноте деревня вдруг вспыхнула с обеих сторон; свежий ветер быстро разносил пламя. Толпы крестьян, женщин и детей бежали по всем направлениям в лес, неся с собою лучшие пожитки и съестные припасы. Не видно было между ними ни малейшего отчаяния, не слышно ни одного стона. Все торопились бежать, все поминутно оглядывались на пылающие свои дома. Но никто не сокрушался о потере всего имущества. Каждый живо чувствовал, что исполнил долг свой перед богом и царем.

С другой стороны приближались французы. Сильные патрули посланы были с большой дороги по всем направлениям, и отряд, нечаянно попавший к этому селу, намерен был только запастись провиантом и фуражом. Для этого послан был сперва небольшой отряд для занятия, но как часовые, расставленные впереди биваков, донесли о выстрелах, которые слышны были в деревне, то весь отряд тотчас же и двинулся вперед. Он состоял из двух эскадронов легкого конного полка и трех рот пеших егерей. Уже совсем начинало смеркаться, когда они подошли к деревне, – и вдруг их осветил ужасный пожар двухсот пылающих домов. Изумленный отряд остановился. Послано было несколько всадников для рекогносцировки, и они донесли, что деревня горит, но никто не думает тушить ее, а толпы жителей бегут в лес. Ясно было, что пожар произведен нарочно. Впрочем, с самого Смоленска французы ежедневно видели подобные примеры, и теперь, глядя на это, начальник отряда пожал плечами и сказал: oh, les barbares! (какие варвары). Дальнейшее движение было остановлено. В деревню уже нельзя было идти; но командир отряда не постигал, куда девался передний патруль его из 30-ти человек. Не пустился ли он в лес в погоню за уходящими крестьянами, не прошел ли далее по дороге? Это весьма беспокоило его, несколько отрядов было разослано по всем направлениям около деревни, чтоб открыть след передового патруля.

Между тем Зембина ехала далее и далее.