Чёрный молот. Красный серп. Книга 2

– Мама! Мамочка! Мне больно! Мне так больно! Где ты, мама! Аву майне мамэ?

Полицейский, не знавший, что перед ним слепая, подошёл к ней.

– А ну, сука жидовская, прекрати орать и поднимайся!

Напуганная Неля поднялась с земли и замерла, не зная куда идти. Родители, поспешившие было к ней на помощь, были отброшены ударами прикладов и отогнаны в общую колонну. Больше они ей помочь не могли.

– Ну, пошла, – полицай подтолкнул её в спину ружьём.

Неля сделала шаг и остановилась. Полицейский, подумав, что она не намерена подчиняться, толкнул её гораздо сильней, чем опять сбил с ног, после чего ударил её ногой в лицо и вновь заставил встать. И только после этого он сообразил, что перед ним слепая. Теперь ему уже захотелось поиграть. Подталкивая её в нужном ему направлении, он ждал, когда она сделает пару осторожных шагов, а потом, зайдя со стороны, бил её в лицо или по уху. Если она падала, то всё начиналось сначала, если её удавалось устоять, то он давал ей пройти ещё пару шагов и вновь начинал избивать. К его забаве присоединились несколько совсем зелёных хлопчиков, только принятых на службу. Они с удовольствием ставили ей подножки. Через несколько минут издевательств Неля была сильно избита и напугана. Упав в очередной раз, она не стала подниматься, не желая продолжать радовать своих мучителей и просто не имея сил. Несколько минут её тянули за волосы и пытались поднять пинками. Но она только кричала от боли и не вставала.

– Зачем вы бьёте меня? Что я вам сделала? Где моя мама? Где мой папа? Пусть они заберут меня отсюда! Не бейте меня! Мне бо-о-о-ольно!

Убедившись, что она не собирается подниматься, а тащить её никто не думал, одному из самых молодых велели её пристрелить. Для практики, как ему объяснили. Но оказалось и для удовольствия. Нисколько не смущаясь и не стыдясь, парень вскинул винтовку и выстрелил Неле в голову. Может быть, ей повезло, потому что её мучения закончились в этот момент, и она не видела, как потеряла сознание её мать и как стало плохо её отцу, как их приводили в чувство ударами и гнали в общей колонне.

Лиза была у бабушки в Новооктябрьске вместе с дочкой Сарой. Она вынуждена была вернуться в этот город, о котором у неё остались самые неприятные воспоминания. Одессу занимали немецкие войска, и она смогла выскочить в последний момент. Дедушка сумел раздобыть для неё и ребёнка пропуск, с которым её усадили на полуторку с ещё несколькими семьями. В дороге их обстреляли, несколько человек погибли на её глазах. К счастью, машина осталась на ходу, водителя слегка зацепило, и он смог продолжить вести машину. Она была счастлива увидеть бабушку в Новооктябрьске, было опасение, что она могла эвакуироваться, и тогда Лиза бы не знала куда идти. Но прожить у бабушки до сдачи города удалось всего шесть дней. Фронт приблизился с огромной скоростью и поглотил Новооктябрьск также, как и другие населённые пункты. Два дня и две ночи они слышали канонаду на подступах к городу. Но тогда звуки доносились издалека. А потом они обнаружили себя живущими внутри этих звуков. Бежать было некуда, бомбоубежища в их районе не было, по совету соседа они выходили на лестничную площадку, считалось, что она больше, чем квартиры, защищена, поскольку находилась в самом центре дома. Но от прямого попадания их не спасло бы ничего.

В это утро они, как и остальные, готовились присоединиться к колонне, но в их квартиру ворвались двое полицейских.

– Ба-атюшки! Кого я вижу! Ройтман! Ты ли это?

Лиза не понимала, почему этот молодой полицейский знает её фамилию, но ответила.

– Да. А откуда вы меня знаете?

– Да ты шо, Ройтман, не узнаёшь свою первую любовь? – полицейский заржал.

Лиза похолодела, теперь она узнала его. Перед ней стоял Мишка Грибанов, тот самый Мишка, который изнасиловал её после того, как её заставили выпить сначала за Октябрьскую революцию, потом за Сталина, а потом она уже не помнила за что. Она тут же ощутила на себе руки Клавки и Олёны, которые держали её ноги, не давая их сомкнуть, и боль, которую ей доставил сам Мишка. Она вспомнила его похотливую улыбку и подбадривающие возгласы девчонок и мальчишек. Он стоял здесь, перед ней, её единственный мужчина и отец её ребёнка. Он ничего не знал о ребёнке. Да и кто бы ему рассказал? Когда бабушка отправилась с жалобой в школу, директриса Майя Ильинична перевернула всё с ног на голову и, по её словам, получалось, что дочь врагов народа сбила с пути хорошего мальчика из рабочей семьи. Она сама специально пришла в квартиру к Мише, там напилась и начала приставать, все это видели. И если враги не уймутся, то она, Майя Ильинична, лично позаботится, чтобы и проститутка Лиза и её бабушка сводница, получили бы по заслугам от советской власти. Поняв, что добиться ничего не удастся, бабушка отвезла Лизу в Одессу, где она осталась у одесских бабушки и дедушки, там же и родив малышку.

– Ну что, Ройтман, узнала меня?

– Теперь узнала.

– Ну что, не желаешь ли повторить то, что мы с тобой делали?

– Нет, мне хватило одного раза.

В этот момент зашёл ещё один полицейский в незнакомой форме.

– Ну что, есть здесь дети?

– Да, есть.

– Ну давайте, тащите ребёнка в машину, а этих в колонну.

– Куда повезут детей? – всполошилась Лиза.

– Как куда? Кровь для раненых немцев сдавать.

– А потом?

– В расход, куда ж их потом. Кто ж с ними возиться будет?

– Я не отдам. – Лиза прижала к себе Сарочку, которая при виде незнакомых людей начала кукситься.

– Да кто ж тебя спрашивать будет?

– Пожалуйста, не забирайте моего ребёнка!

– Да тебе-то какая разница? Всё одно вас всех поубивают.

– Пожалуйста! Если нас всё равно поубивают, то я хочу умереть вместе со своим ребёнком! Пожалуйста, Миша, я сделаю всё что угодно.

Грибан призадумался. Акция будет продолжаться ещё два дня. Ничего страшного, если Лизу поведут со всеми чуть позже, зато он с друзьями сможет повеселиться. Грибан отозвал в сторону старшего и выдал ему свой план.

– Да делай с ней что хочешь. Мне дела нет. Но если немцы спросят, что к чему, меня не впутывай.

– Ладно, мы оставим тебя на два дня здесь. Но ты нам отработаешь за это. Тебе придётся быть с нами очень ласковой. А то я уже забыл, как ты умеешь раздвигать ноги.

– Вы оставите ребёнка со мной?

– Вот чума! Оставим твоего жидовского ребёнка! Но потом пойдёшь с ним подыхать в общей колонне. Здесь уже не отвертишься.

– Хорошо, я всё сделаю, дайте только обнять бабушку.

Лиза прильнула к бабушке и тотчас оттолкнула её.

– Всё! Уходи! Ну чего ты стоишь? Уйди! Мне и так тяжело! Прощай! И прости меня! Уходи, бабушка. Ну пожалуйста-а-а-а…

Последующие два дня Лиза провела как в тумане. Она не помнила сколько человек ею воспользовались. Она ощущала боль внизу живота, но не смела даже заикнуться об этом. Пока она терпела и ублажала, ей позволяли оставаться рядом с Сарочкой, а всё остальное не имело значения. Сарочка была спокойна, мама была рядом, она чувствовала её запах, иногда мама даже держала её за ручку, и тогда малышка забавно гукала, захлёбываясь от счастья, веселя тем самым насильников своей матери, первым из которых был её собственный отец. Полицаи сдержали слово, и через два дня она вошла в колонну вместе с ребёнком. Лиза была обессилена и еле держала Сарочку на руках, но, предвидя скорый конец, никому не давала её нести. Она заработала право умереть вместе со своим ребёнком слишком дорогой ценой.

Часть четвертая. Гута. Прощание с Корольком

Когда через несколько дней началась война, то Корольку было предписано эвакуировать документы и производить зачистки находящихся в тюрьме политических арестантов. Неделю он работал на износ. То они вывозили ящики с документами, то их в конце рабочего дня отправляли в тюрьму, где они меняли оглохших от выстрелов коллег в запачканных кровью мундирах. И они вставали на их место и продолжали зачистки. Королёк старался не запоминать лица расстрелянных им людей, но они всё равно приходили к нему по ночам и будили его в краткие минуты отдыха. Через неделю это был уже другой человек, он осунулся, лицо посерело, сердце билось в каком-то новом неприятном ритме, возбуждаемое крепчайшим чаем в течение дня и водкой в конце. Но выбора не было ни у кого. Те, кого предстояло расстрелять, тоже не могли ничего изменить, даже если бы они предложили подписать всё на свете. Сверху был спущен приказ, и он определял их судьбу. Многие шли на расстрел, догадываясь, куда их ведут. Наверное, они бы могли сопротивляться и причинять неудобства своим палачам, но тогда их бы дополнительно истязали перед смертью, а измученные многомесячными пытками люди уже ничего не хотели.

Только один раз Гута попросила Юру о помощи, не считая письма от мужа, она рассказала ему про Лёвчика, о том, что он в тюрьме. Королёк ознакомился с его делом. Нападение на сына ответственного работника НКВД, сколачивание антиправительственной группы для покушения на вождей и прочая ахинея, которой наполнялись такого рода дела. Он тоже должен был встать к стенке, заниматься эвакуацией заключённых никто не собирался. Всё, что Королёк мог сделать для него, отложить дела заключённых, сидящих с ним в одной камере, в конец стопки. Если им повезёт, то, может быть, они останутся живы, а если нет, то он уже ничего сделать не сможет. Но совсем отказывать Гуте он тоже не хотел, он не раз слышал от неё, что соседи ей очень помогают и присматривают за дочкой. Хорошо относясь к Гуте, Королёк хотел, чтобы ей жилось лучше. Он знал, точней был уверен, что Гута ни с кем, кроме него, не встречается. Это было правдой, Гута даже была влюблена в Королька, да и вокруг не было так много мужчин того же уровня, чтобы ей стоило играть в опасные игры.

Наступило время отъезда Королька из города. Для своей семьи он получил машину, а для Гуты и её дочери раздобыл пропуск на выезд. Он сильно рисковал, если бы кто-то узнал, что он добыл пропуск жене врага народа, то ему было бы несдобровать. Но он чувствовал себя обязанным ей за любовь и не хотел расстаться вот так, по-свински, сбежав и бросив её на произвол судьбы, к тому же ему было известно, что немцы творят с евреями. Отъезжая от своего дома вместе с женой и детьми, он велел шофёру проехать мимо склада, где Гута продолжала работать. Он выпрыгнул из машины и властно прошёл мимо вахтёра, взявшего под козырёк. Гута никогда не встречалась с Корольком нигде, кроме служебной квартиры, и была удивлена его визитом. Она шла за ним к выходу, а он по пути давал ей инструкции, как ей избежать ненужных вопросов и что и кому сказать, чтобы посадили на поезд, даже если не будет мест. Гута вышла за ним во двор, Корольку оставалось пройти через проходную, наступил последний момент прощания. Он взял лицо Гуты в свои руки, притянул к себе и несколько раз поцеловал в мокрые от слёз щёки и напоследок в губы. Обернувшись, он увидел, что его жена вышла из машины и стоит у ворот базы. Он понял, что она всё видела. Гута тоже почувствовала на себе её взгляд. Ей было неловко перед его женой, но это был не только её Юра, она тоже имела на него право. Несколько мгновений женщины смотрели друг на друга, но вот Королёк вышел из проходной и увлёк за собой жену, они пропали из вида. Гута осталась стоять, глотая слёзы. Теперь и здесь все знали её секрет, но это уже не имело значения. Она должна была бежать домой, собирать Аську и мчаться на вокзал. Но в этот день им не удалось попасть на вокзал, город впервые бомбили. Им пришлось прятаться в большом и мрачном подвале дома вместе с остальными жильцами. От разрывов бомб их немного присыпало и пришлось ждать, пока их откопают.

А Королёк тронулся в путь, сидя рядом с напряжённо молчащей женой. Но думать он мог только о Гуте. Он понимал, что больше не поцелует её мягкие, покорные губы и веснушки на её щеках и носу. Он больше не заглянет в эти глубокие, внимательные карие глаза. Ах, глаза, как они присущи её соплеменникам. За два дня до отъезда, когда Королёк, выполняя служебные обязанности, расстреливал заключённых по выданному ему списку, он вдруг увидел перед собой такие же внимательные глаза, очень ему знакомые. Только принадлежали они не женщине. Это был бывший коллега Королька Моисей Цехановский. Они встретились взглядами, каждый понимал, зачем он здесь, в этом тупике. Моисей не просил пощады, он понимал, что это бесполезно. Королёк тоже хранил молчание. Когда-то, пересекаясь по службе, они приветливо здоровались как добрые родственники, вспоминая, как отгуляли на свадьбе племянника Цехановского Фимы и племянницы Королька Галочки. Они неизменно интересовались один у другого, как дела у молодой пары, и вместе поздравляли друг друга с рождением у пары ребёнка, их общего родственника. Но в тот день всё происходило почти молча, за исключением положенной сверки, чтобы быть уверенным в том, что ни один враг советской власти не ушёл от справедливого наказания и не остался в живых. Сверка закончилась, и Моисей, хорошо знакомый с процедурой, медленно отвёл тяжёлый взгляд от Королька и пошёл по дощатому настилу, перепачканному кровью, туда, где ещё через четыре шага оборвётся его жизнь, туда, где по приказу начальства ещё не так давно он и сам не раз обрывал чужие жизни. Моисей хотел повернуться к Корольку лицом, но тот негромко попросил: «Не надо». И Моисей понял его, отменить приговор и как-то помочь ему Королёк был не в силах, а смотреть ему в глаза он не хотел. Моисей тяжело вздохнул и принял в себя две пули. Королёк постарался выстрелить так, чтобы он не мучался. За это его никто не мог наказать. Он не знал и не хотел знать, за что приговорили Моисея. Кто-то обмолвился, что он помог своему двоюродному брату, врагу народа, получить самый маленький пятилетний срок. Не дело помогать врагам, даже если они твои родственники. Но было причиной это или он просто попал под колесо Бериевских чисток, выполнявших план по расстрелу предыдущего чекистского поколения, Королёк так никогда и не узнал.

На следующий день после расставания, забежав попрощаться с родителями, с разбитыми сердцами из-за того, что не могут их взять с собой, Гута с Аськой шли к вокзалу; в какой-то момент они проходили небольшой пустырь, открывавший вид на реку и мост. Где-то на окраине уже грохотала канонада, но она помнила Юрины слова, что оставаться нельзя ни в коем случае, немцы убивают евреев. Поэтому для неё вопрос не стоял, ехать или нет, нужно было выбираться отсюда как можно раньше и самое главное – вытаскивать Аську. Внезапно Аська стала ей кричать, что она видит самолёты. Гута подняла голову и тоже увидела группу самолётов, стреляющих и скидывающих бомбы. Все звуки явственно доносились, и от этого делалось жутко. Потом появилась другая группа, поменьше, и они стали свидетелями настоящего воздушного боя, со стрельбой и сбитыми самолётами, один из которых разорвался в нескольких сотнях метров от них, повергнув их в ужас. А когда воздушный бой закончился, они увидели, как на мост въезжает поезд. У Гуты защемило в груди, ведь если б не вчерашняя бомбёжка, то это мог быть их поезд, и это они бы сейчас уезжали от этого ужаса. Поезд почти подъехал к середине моста, оставляя за собой густой чёрный дым, вылетавший из трубы паровоза, как вдруг они услышали страшный звук. Через долю секунды к нему присоединилась картинка, а глаза ослепила яркая вспышка. Передняя часть поезда взлетела в воздух, а потом всё вместе с конструкциями полетело вниз. Они видели, как отшвырнуло вверх самолёт, бомбивший поезд. А от звука взрыва даже у них заложило уши. Всё, больше торопиться им было некуда. Железнодорожный мост из Новооктябрьска был один, и он сейчас взлетел на воздух. На его месте сейчас были только несколько торчаших конструкций. А в воде плавали остатки горящих вагонов. Гута осела на землю, Аська плюхнулась рядом с ней, они обнялись и заплакали. Обе прекрасно понимали, что они остаются в этом городе, в котором вовсю идёт война. Всё, что они могли сделать – встать и идти назад, в свою комнату, пока кто-то не растащил уже казавшиеся им ненужными вещи.

Всё последующее было как во сне. Ещё два дня в городе шли бои, были слышны звуки мощных взрывов в тех местах, где находились предприятия, поговаривали даже, что взорвана плотина, но проверить было невозможно. Потом в город вошли немцы, а ещё через несколько дней евреев стали сгонять в школу, а тех, кто постарше, гнали прямиком за город, откуда они уже не возвращались.

Часть пятая. Похоронная команда

А в тюрьме тишина не тишина. Непонятно ничего. Вроде и тихо, только раз во сколько-то времени пробежит кто-то, цокая по коридорам. Кто бежал, зачем? Ну вот, вроде бы стали со скрипом соседние камеры открываться. Скрип-то этот ни с чем не перепутать. Выстрелов не слышно. Может, и выпустят всех сейчас по домам? Кто ж его знает, кого больше бояться, своих или чужих? Ну вот и их камеры очередь подошла. Замерли арестанты, в руках обломки нар держат, а вдруг всё же гранату кинут. Но никто не стреляет, звуков разрывов тоже не слышно. Распахнулась дверь камеры, осторожно солдат в неё заглядывает, только форма чужая, серая, и каска на голове другой формы. Неужто драпанула Красная армия, неужто вся их шпионская и вредительская деятельность не напрасна? Стало быть, не зря их Сталин пересажал.