Белые степи

– Ты же видишь, сколько вокруг смертей, люди мрут как мухи. Их прикапывают в землю как собак – без обрядов и молитв. А ты выучи эту суру и все время читай, произноси имена умерших, хотя бы так ты сможешь облегчить им уход в мир иной… Скоро уйду и я… Мне будет легче, если буду знать, что моя Зухра, заботясь обо мне, читает «Ясин»…

Так и случилось… Когда через два дня Зухра пришла к ней со свертком припрятанных, оторванных от себя кусочков засохшего хлеба, никто из темной избы не отозвался. Некогда стройная, беленькая абыстай Галия лежала, устремив к потолку остекленевшие, помутневшие глаза…

День ото дня силы и сознание покидали Зухру, но только одно удерживало от спасительного ухода – Шакир. Вот сейчас придет он, а ее нет. Не встречает она любимого, долгожданного. Этим и жила все лихие годы, только вера заставляла работать до потери сознания, чтобы заработать на еду, чтобы выжить, чтобы встретить его…

Как-то по дороге за водой для уборки и стирки в доме Гайши встретился Нурлан – мальчик из команды Асхата по игре с обручем. Увидев и кое-как признав в нем озорного, подвижного мальчика из беззаботного детства, а теперь лысого, израненного, с костылем, Зухра чуть не потеряла сознание и вместо приветствия и расспросов выпалила:

– Нурлан, где мой Шакир?! Вы же вместе уходили! Где он, когда вернется? Не молчи!

Нурлан, потупив взгляд, долго молчал и, заикаясь, глядя мимо нее, сказал:

– Здравствуй, Зухра… Рад видеть тебя живой… Три дня брожу по селу и никого из наших не встречаю. Папы с мамой нет, и даже не знаю, где их могила…

– Где Шакир?!

– Смело он воевал… Он был своим, нашим муллой. Без его молитв никого не хоронили. В бою под Белой церковью нас сильно покрошили, много наших полегло… Погиб он или живой, не скажу, но живым я его не видел, а погибших там мы не смогли похоронить. Уж очень жаркая была битва. Мы отступили…

2

Очнулась Зухра в незнакомом доме, в мягкой постели… Долго лежала, соображая, где она, как сюда попала. Последним в ее сознании всплывало, как хозяйка Гайша, когда и в их дом пришел голод, стало нечего есть, просто выгнала ее из сарая. Боялась, что Зухра здесь и помрет. Зухра долго шла, качаясь, не зная, куда и зачем. Дом отца стоял без окон, полуразобранный на дрова. Опустевшая деревня, в которой не было слышно ни ржания лошадей, ни мычания коров, ни даже лая собак и кудахтанья кур, гогота гусей, улицы, на которых не бегали и не голосили дети, уходила в ночь. Зияли пустыми окнами опустевшие дома, значит, здесь все вымерли, не вернулись с проклятой войны или ушли в поисках пропитания в большие поселки и города. Редко где загоралась лампа: керосина не стало, как и лавок, в которых его продавали. Она шла, не зная куда, хотелось просто лечь у любого забора, закрыть глаза и уйти в небытие…

Перед глазами все расплывалось, и вдруг ей показалось, что ее зовет Шакир. Сквозь шум в голове, сквозь полудрему умирающего сознания: «Зухра! Я здесь, спаси меня…» И ей привиделась картинка: он, раненый, лежит на берегу реки Мендым, истекает кровью, зовет ее. Надо бежать туда! Закрыть руками его рану, дать ему напиться! Но все стало меняться. Вдруг Шакир превратился в того цыпленка, подбитого коршуном и которого «похоронили» здесь. Цыпленок бьется в ее руках, истекает кровью. То вдруг дорогу ей преграждает огромный, как великан, Ахат – вот-вот он, отступая от напора Зухры, наступит на Шакира и раздавит его! Но опять она видит только Шакира – белое лицо, сияющие одухотворенные глаза, полные любви к ней… Она бежит, нет, не бежит, а уже летит к нему. Так стало легко, свободно, вот сейчас она снова будет с ним…

– Зухра, – незнакомый мужской голос вернул ее к действительности. Над ней с деревянной плошкой, от которой вкусно пахло хлебом, наклонился мужчина. – Это я, Фатхелислам-агай, узнаешь меня?

Сквозь пелену, шум в голове и непонятные видения она увидела сначала неясные очертания лица, напряглась и разглядела. Да, это был Фатхелислам-агай…

С германской войны он вернулся с Георгиевским крестом на груди – редкой наградой среди простых солдат. Высокий, статный, с горделивой походкой. Его благородное лицо с неярко выраженными азиатскими чертами обрамляли кудрявые черные волосы. По традиции он не мог отпустить бороду, так как его щеки и подбородок испещрила оспа. Взгляд его карих глаз был цепким и проницательным.

Его род не отнесли бы к состоятельным, одни были в середняках, а кто-то и вовсе бедствовал. Но ходила в округе легенда про одного из дедов Фатхелислама – Кагармана. Мол, он был настолько воинственным и изобретательным, что однажды из дуба выдолбил ствол, как у пушки, из высушенных опилок и каких-то смол и добавок сделал подобие пороха и метким выстрелом снес макушку церкви в селе русских заводчиков Сосновка, что у реки Мендым в сторону Богоявленского завода.

Но уж совсем не приспособленным к этой жизни был его родной отец Фахрислам – ничто не срасталось в его руках, как бы он ни старался. Рассказывали, что однажды в урочище он что-то рубил и, собравшись домой, не нашел свой топор. Долго искал, весь изнервничался и, плюнув на потерю, пошел домой. Когда ему что-то помешало пройти в калитку, зацепившись за ее стойку, только тогда он обнаружил, что топор у него за спиной, подоткнут за пояс. Но одно их объединяло и выделяло среди других – трепетное отношение к родне, за своих они были готовы разорвать других. Не зря их подрод назывался Кансойер, что в прямом переводе – «любящий кровь», в смысловом – любящий кровь как родство, любящий родню.

Все его братья, отцы и деды пели и прекрасно играли на курае. Когда в какой-либо поездке они въезжали в чужую деревню, то уже с околицы запевали старинные протяжные песни, подыгрывая игрой на курае. Рассказывали, что однажды хозяйка, доящая корову, так заслушалась въезжающих в деревню братьев, что не заметила, как корова отошла от нее, а она продолжала «доить» воздух. Они пели так, что восторженные и околдованные жители выходили к ним навстречу, приглашали в свои дома и могли несколько дней подряд поить и угощать певцов, лишь бы слушать их песни.

По возвращении с войны Фатхелислам, повидав мир, посмотрев быт и хозяйство европейцев, с умом взялся и за свое хозяйство. А побывал он в самой Варшаве и всем рассказывал, что это самый красивый город из тех, через которые ему пришлось пройти за время войны. Навоевавшись, ни к красным, ни к белым не пристал. За деловитость и боевой опыт его избрали старостой села, и ему удавалось дипломатично находить общий язык и с белыми и с красными. Многих он спас, взяв под свою опеку.

Однажды село окружили красные, расставили вокруг пулеметы, они чернели, как вороны на поле после вспашки, виднелась и артиллерия. Они поставили ультиматум: если в селе есть хоть один враг и прозвучит хоть один выстрел, то они разнесут село в щепки вместе с жителями. И тогда староста Фатхелислам привязал к палке белую тряпку и пошел к красному командиру и уверил его в том, что никого из белых нет и никто стрелять не будет. Говорят, что его связали, приставили к горлу шашку и так и продержали, пока в село не вошел последний красный.

Но в одном ему не повезло… По древнему обычаю в младенчестве его родители «обвенчали» с девочкой из другой уважаемой семьи. Еще неразумный Фатхелислам, по увещеваниям окружающих взрослых, укусил ухо такой же еще ничего не понимающей девочки, и это было обрядом-подтверждением договоренности. И когда он живой и здоровый вернулся с войны, родители напомнили ему о взятом обязательстве, сосватали и провели «никах» – обряд мусульманского венчания.

Но когда утром он попросил жену полить на руки из кумганчика, то был удивлен тем, что она льет воду мимо рук. Оказалось, что еще подростком она постепенно слепла и сейчас различает лишь свет и тени. Ее родители скрыли эту ущербность, мол, договорились же. И раз никах состоялся, Фатхелисламу ничего не оставалось, как примириться и жить с незрячей женой, выполняя по дому часть женских работ.

– Зухра, ты слышишь меня? – все приговаривал Фатхелислам, осторожно маленькой ложечкой вливая ей в рот мучную кашицу. – Все будет хорошо, не дам я тебе умереть. Вот и щечки твои розовеют, скоро на ноги встанешь…

Через несколько дней, когда утром к ее постели шел хозяин дома, она резко одернула одеяльце, прикрывая обнажившиеся ножки. Фатхелислам от души рассмеялся:

– О, вижу, идешь на поправку!

Через неделю Зухра стала сама передвигаться по дому, удивляясь тому, что в таком добротном хозяйстве нет порядка, и взялась за работу. Расставила по местам хозяйственную утварь, отскребла полы, они заблестели и задышали, постирала грязное белье. К приходу хозяина приготовила еду. Кормила с ложечки уже лежащую на смертном одре слепую жену Фатхелислама. Голод не так сильно коснулся этого дома, так как его хозяин всегда был в поездках, занявшись торговлей, удачно менял товары из степей на товары с уральских заводов.

Между делами Зухра надолго застывала у окна, по привычке глядя на дорогу, ведущую в село: вдруг покажется ее Шакир, вдруг он живой. Вот упустит она его возвращение, и он не будет знать, где ее искать. Шли дни, выученный наизусть «Ясин» она постоянно читала, упоминая имена всех умерших. И надеясь, что эта молитва изменит все в лучшую сторону, – она все еще не верила в смерть любимого Шакира. Но время шло, и, понимая, что уже неудобно здесь больше задерживаться, дождалась возвращения Фатхелислама и сказала:

– Спасибо вам, ага, за спасение. Если бы не вы, давно бы уже лежала в сырой земле… Но я не могу больше вас затруднять и пользоваться вашим гостеприимством и добротой. Уйду я завтра утром…

– И куда же ты собралась, к кому пойдешь? Везде голод, и никому не нужен лишний рот. Чем плохо тебе у меня? Живи, а если неудобно, то считай, что я нанял тебя на работу.

Через год умерла его жена. После сорокадневных поминок у ворот дома Фатхелислама остановился какой-то путник верхом на лошади. Всадник не спеша привязал лошадь к коновязи и, стряхнув с одежды налипший первый мокрый снежок, вошел в дом. И только когда гость, поздоровавшись с хозяином, снял треух, Зухра узнала родного брата Забира – так он сильно изменился за последнее время. Хоть и горькие события последних лет надолго разлучили их, но они никогда не забывали друг о друге. Только когда Зухра в осенний темный холодный вечер чуть не умерла у чужого забора, сам Забир лежал при смерти от тифа. Но чудом выжил, встал на ноги и снова взялся за хозяйство. Неспешно попив с хозяином чай, Забир сказал:

– Фатхелислам-ага, спасибо вам большое за Зухру, не дали вы ей помереть. Всем тогда худо было, и сам я чуть не отдал богу душу, но я не забывал о ней. Наша сестренка Зулейха у меня, тоже чудом выжила, крепкой оказалась, и ей нужна сестра. Разреши мне забрать Зухру в Каранелгу… Да и негоже молодой женщине жить одной у мужчины…

Фатхелислам надолго задумался. Что уж говорить – привык он к ней за это время. И как без такой хозяйки жить, когда он только-только развернулся в торговле.

Голод, обезлюдивший половину села, к этому времени прошел. Вернулись с войн с окраин России сельчане. Коммерсантам, торговцам и крестьянам дали волю, и Фатхелислам стал богатеть на глазах, начал строить новый дом. Все время был в разъездах, отсутствовал неделями. У него появились друзья-компаньоны во всех окружающих селах, и их дом никогда не пустовал – всегда кто-нибудь да ночевал по дороге по своим делам.

Он покупал у сельчан зерно, менял его на заводах на изделия из железа и продавал это потом в степных селах. Народ после войн, разрухи и голода постепенно строился, и весь этот товар был сильно востребован. Зухра не покладая рук работала по дому, обеспечивая Фатхелисламу надежный тыл, и часто он говорил ей: «Сам Аллах послал тебя умирать у моего дома…» И ему казалось, что Забир пришел отбирать у него правую руку. И тут решение само по себе пришло ему в голову:

– Забир-кустым, ты остался за отца Зухры, и поэтому я прошу: отдай мне в жены свою сестренку…

Забир, немного растерявшись от предложения такого уважаемого хозяина, помолчал и, немного подумав, сказал:

– Надо у нее самой спросить…

– Эх, молодежь, забываете вы обычаи предков – если мы сейчас с тобой ударим по рукам, то куда уж она денется. Ну да ладно, время сейчас другое, давай спросим у нее. – И они позвали возящуюся у самовара на женской половине дома Зухру. Неожиданное предложение Фатхелислама застало ее врасплох. Она уже не надеялась на чудо, но все же с каждым годом со все угасающей надеждой продолжала ждать своего Шакира.

– Ладно, вы подумайте, поговорите. А я схожу к Насыру, он хотел мне что-то заказать с Зигазинского завода.

Долго проговорили брат с сестренкой. У каждого из них были свои доводы. Трудно было ей решиться начинать новую жизнь со взрослым мужчиной в качестве жены, но, с другой стороны, за это время она успела привыкнуть к этому дому, много сделала для порядка в нем, и как все это бросать? И к возвращению Фатхелислама у Забира был готов ответ.

Так Зухра после долгих колебаний, переживаний от того, что предает Шакира, стала женой Фатхелислама. Через время он как куколку одел молодую жену, дарил ей недорогие сережки, браслеты, бусы.

Через год случилось то, что полностью перевернуло ее жизнь, сделало ее осмысленной и содержательной – под ее сердцем забилась новая жизнь… Теперь она знала, для чего нужно жить, знала, что все, что она пережила, перетерпела, было именно для этого. И щемящая боль утраты той детской светлой любви к соседскому мальчику, юноше, мужу отошла на второй план. Ее сердце наполнилось материнской нежностью и в то же время ответственностью. Она радовалась тому, что, потеряв столько близких, она даст жизнь новому человеку, восполняющему те большие потери от войн и голода. Ведь так было всегда – погибали воины, мор сжирал тысячи и тысячи, а женщины снова и снова наполняли землю жизнью. И она почувствовала свою сопричастность к великому круговороту жизни… Первой у них родилась дочь – Зайнаб, через два года и сын – Ислам.

Казалось, что во все окружение пришли мир и согласие, что, наконец, новая власть утвердилась и наступила стабильность, но недолго это продлилось. Зухре не забыть тот день, когда в село приехало партийное руководство из Красноусольска, так теперь называли Богоявленский. Всех собрали в клубе – бывшем доме Султанбек-бая, который был увешан красными флагами и лозунгами. На самом главном месте над столом с трибуной висел портрет Ленина. По стенам развешаны печатные плакаты. Зухра давно не видела всех сельчан вместе, и ее поразило то, что состав жителей сильно изменился – из прошлого окружения остались единицы; подросла молодежь, уже полностью преданная коммунистам, и называли их комсомольцами. Они с воодушевлением делали все, к чему призывала их партия, бурно отмечали новые революционные праздники. Самое страшное, что они сделали вместе с руководством, – снесли все мечети в округе, ничего святого для них, кроме Ленина и идеи равенства, не было.

Вожаком этих комсомольцев был высокий, статный рыжеватый Хабир. Сейчас он важно сидел в президиуме, рядом с секретарем партийной ячейки. Зухра узнала его, это был самый младший сын Гайши, у которых она жила в сарае. Тогда ему было лет семь. Отличался он непоседливым характером. Несмотря на голодное бессилие, он лез во все дыры. Не раз снимала его Зухра с крыши: залезет, а слезть не может. И ревет на весь двор – дранки крыши были занозистыми. Снимет его Зухра, сама еле передвигающаяся, и вытаскивает из его худой задницы занозы. А однажды он чуть не захлебнулся в помоях – увидел в грязной жиже какой-то кусочек, похожий на корку хлеба, и полез доставать. Зухра успела увидеть уже мелькнувшие над кадкой босые пятки. Вовремя вытащила его, уже успевшего хлебнуть вонючей жижи. И вот теперь он – вожак комсомола.

Говорили, что никто не соглашался на снос минарета – башенки мечети, в котором долго служил Мухаметша; он еще гордо возвышался и мозолил глаза коммунистам. Но все-таки со временем нашлись такие люди из соседней деревни…

Был хмурый дождливый день, долина реки Мендым была в тумане, горы вовсе исчезли в призрачной белизне, лишь чуть просматривалась гора Караульная. «Бригада», вооруженная лестницами, веревками, топорами и ломами, возглавляемая комсомольцами с красными флагами и лозунгами, торжественно, распевая революционные песни, прошла по затихшей деревне. Вслед им хмурые старушки шептали проклятия:

– Безбожники, чтоб вам пусто было. Мало им тех мечетей, и эту надо порешить. Чтобы вам в аду гореть…

Бригада с песнями и речевками окружила мечеть.

– Столетиями безграмотные и темные муллы обманывали и обирали простой народ, пугали наших отцов и дедов божием наказанием за неподчинение их надуманным законам. Но советская власть дала нам свободу от этого мракобесия, и сегодня мы снесем последний оплот невежества и обмана. Вперед, друзья! – так Хабир, как и положено в таких случаях, произнес свою пламенную речь.

Бригада расставила вокруг мечети лестницы, но они не доставали до высокой крыши. Повозившись, кое-как присоединив несколько лестниц друг к другу, залезли на крышу и первым делом на коньке укрепили красный флаг.