Амурский сокол

В тоне его голоса прозвучала такая жажда нового, неизведанного, что матёрый политкаторжанин поведал ему свою историю.

* * *

Техникой «внутреннего огня» Алексей Дмитриевич овладел в Горно-Зерентуйской каторжной тюрьме, примечательной совместным содержанием уголовных и политических[15 - Горный Зерентуй – село (ранее посёлок городского типа) в Нерчинско-Заводском районе Забайкальского края, Россия. Первые каторжане появились в Зерентуе во 2-й половине XVIII века. После подавления революции 1905–1907 годов в Зерентуйской каторжной тюрьме находилось свыше 800 заключённых.].

Среди каторжан тогда молодому Алексею приглянулся китайский революционер. Как он попал из горного Тибета в революционный Петербург – неведомо; разговаривал мало, больше сидел, поджав ноги и уставившись в одну точку, работать на серебросвинцовый рудник выходил вместе со всеми.

Алексей удивлялся тому, как стойко тибетец в лёгкой одежде переносил жесточайший холод и поистине каторжный труд. Монотонно махал кайлом – только пар валил.

В конце концов тот обратил внимание на вечно дрожащего от холода юношу и вечером в тюремной камере заговорил с ним.

– Дыси! – это было первое слово, обращённое к нему тибетцем.

Алексей недоумённо уставился на сокамерника, сидящего с полузакрытыми глазами.

– Дыси! – тот проделал странные движения руками, как бы сдувая и раздувая шар. – Вдох, задерзка, вы-ы-ыдох! Вдох, задерзка, вы-ы-ыдох! Вдох – выдох! Понял? Копи тумо…

– Что такое «тумо»? – спросил заинтересованно Алексей.

– Тепло, пламя, энергия… Сладостное тепло покровов Бога.

Таньба (так звали тибетца) показал ему, как надо сесть, скрестив ноги, и стал объяснять, забавно коверкая русские слова.

– Руки положи на колени, – сказал он. – Вот эти пальцы подогни, а остальные вытяни. Теперь дыши животом. Вдох – живот раздувается, выдох – сдувается… Подыши так некоторое время. Представь, что ты вместе с выдохом извергаешь из себя гнев и гордость, ненависть и алчность, лень и глупость. Дыши!

Таньба положил свою тёплую ладонь на живот Алексея и стал помогать накоплению загадочного тумо.

– Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох…

То ли от тёплой руки Таньбы, то ли от глубокого ритмичного дыхания напряжение в теле молодого каторжанина стало спадать, а по животу разлилось тепло.

– Теперь представь, – продолжил тибетец, – что с каждым вдохом ты пьёшь дух Будды, дух твоего Бога, мудрость и всё, что существует в мире благородного и прекрасного.

Сосредоточься на этом, отрешись от всего, что тебя окружает, погрузись в покой. Теперь вообрази в своём теле, в области пупка, золотой лотос. А в центре лотоса – сияющее солнце. И от этого солнца по всему телу разливается тепло…

С первого раза, конечно, у Алексея почти ничего не получилось. Но помощь Таньбы, его тёплые, почти горячие руки помогли снять скованность в теле, и он впервые за многие зимние месяцы смог уснуть умиротворённо – не ощущая холода.

В последующие дни обучение правильному дыханию продолжилось. Если в первый день Таньба обучил его, как расслаблять тело и отрешаться от происходящего, то потом они сосредоточились на собственно тумо.

Тумо вызывалось с помощью задержки дыхания и особыми движениями живота. Медленные, глубокие вдохи действовали наподобие кузнечных мехов, раздувающих огонь в тлеющих углях. Оказалось, в человеческом теле есть всего один уголёк – он находится в центре лотоса. Таньба смешно сравнил его с овечьим помётом: мол, такой же величины. Каждый осторожный, глубокий вдох давал Алексею ощущение струи воздуха, проникающего до пупка и раздувающего огонь. После вдоха он задерживал дыхание, причём длительность задержки с каждым разом возрастала. Приходилось сосредоточенно следить за рождением пламени – внимание должно было полностью занимать этот процесс, исключив все другие мысли.

Сначала Алексею было сложно сосредоточиться на пламени: мешали холод, голод и громкие разговоры сокамерников. Но постепенно с помощью тибетца он овладел концентрацией: ему понадобилось не менее часа, чтобы вообразить в своём теле сосуд толщиной с волос, установить его на пупке и наполнить пламенем, раздувая его всё больше и больше дыханием.

Шаг за шагом Алексей научился делать свой «сосуд» толщиной с мизинец, потом с руку, и в конце концов он объял всё его тело, став размером с печную трубу. Ощущение телесности исчезло – непомерно раздувшийся сосуд расширился до пределов Вселенной. Тогда Алексей почувствовал, будто сам превращается в развеваемое ветром пламя посреди полыхающих волн огненного моря; возникло желание согреть собою всех находящихся рядом людей. Но тут Таньба приказал ему остановиться и свернуть видение в обратном порядке.

С тех пор Алексей проделывал это упражнение дважды в день.

Удивительный был человек Таньба. Алексей Дмитриевич многому успел научиться у него, прежде чем тот исчез – ночью, не попрощавшись с учеником, лишь небольшую статуэтку Будды оставил вместо себя на нарах. По пробуждении Алексей объяснил себе отсутствие Таньбы вызовом тюремного начальства. Но тот не появился даже тогда, когда их повели на рудник. Всполошившиеся охранники начали ломать голову над тем, как тибетец мог исчезнуть – словно в воздухе растворился, а Алексей к этому моменту уже осознал, что учитель всё же попрощался с ним и статуэтка предназначена для него, так как имя Таньба в переводе с тибетского означает «буддизм».

А ещё он вспомнил, как однажды спросил Таньбу:

– Что ты делаешь среди нас? Почему не убежишь, владея такими способностями?

– Это мой путь, Алёша. Я должен его пройти. Когда придёт время, я получу знак и уйду…

Может быть, Таньба очутился в Горно-Зерентуйской тюрьме только для того, чтобы сделать юного революционера неуязвимым в будущей суровой борьбе, и, как только миссия была выполнена, покинул его? Алексей Дмитриевич, будучи атеистом, отрицал провидение и никогда не рассматривал встречу с тибетцем под таким углом.

…Но сейчас, видя перед собой восхищённые глаза пытливого мальчика, он остро чувствовал себя звеном мистической духовной цепи и святую – да, святую, как бы это ужасно ни звучало для марксиста! – обязанность передать свои знания Серёже.

* * *

Было решено, что политические поживут в лесной сторожке Никодима до осени. С холодами попробуют уйти по железной дороге. Для этой цели нужны были хорошие документы, о которых обещал похлопотать Иван Дементьев. Он испытывал пиетет перед гостями Никодима и во время частых приездов долго засиживался с ними, оживлённо беседуя. Даже предложил обоим переехать к нему, но, поскольку Алексей Дмитриевич взялся за обучение Серёжи грамоте, предложение было отвергнуто.

Благодаря природной смекалке учёба давалась мальчику легко. Уже через месяц он мог читать по слогам любую статью в газете. Но Алексей Дмитриевич, разумеется, не собирался на этом останавливаться и вручил Никодиму список учебников, которые необходимо было купить в городе.

– Никодим, уважаемый, Серёжа делает грандиозные успехи в учёбе! Умоляю, не дайте ребёнку здесь зачахнуть! Пусть учится!

– Дык, а я что? Я ж не против…

– Узнайте, наверняка в Благовещенске имеется гимназия с пансионом. Вы бы могли отдать Серёжу туда за умеренную плату. Или, если есть реальное училище, то лучше выбрать его[16 - В царской России существовали два типа средних учебных заведений: гимназии и реальные училища. Гимназии были с гуманитарным уклоном, а реальные училища – с техническим.]. Сейчас наступает век технический.

– Я бы посоветовал всё же выбрать гимназию, – вмешался в разговор Андрей Евгеньевич. – Там дают более разностороннее образование. Правда, плата может оказаться непосильной в связи с известным циркуляром.

Он имел в виду знаменитый циркуляр 1887 года «О сокращении гимназического образования», прозванный «циркуляром о кухаркиных детях», который делал образование менее доступным для простолюдинов.

Предыстория появления этого циркуляра была связана с Новочеркасском. Однажды там в мужской гимназии, рядом с кабинетом директора, взорвали бомбу. Мало того, что это был из ряда вон выходящий случай сам по себе, так один из арестованных по делу, народоволец Генералов, оказался выпускником этой гимназии. Тогда и были разработаны некоторые меры с целью затруднить для низших слоев доступ в гимназии. Помимо повышения платы за учёбу оказались закрытыми приготовительные классы, которые являлись большим подспорьем для бедных родителей, желающих вывести своих детей в люди.

Никодим долго собирался с духом, прежде чем наведаться с прошением в Благовещенскую мужскую гимназию. С одной стороны, он понимал, что Алексей Дмитриевич прав – крестнику необходимо учиться, с другой стороны – не хотел отпускать мальчишку от себя.

Но устроилось всё как должно и как нельзя лучше. Никодим, преодолев сомнения, наконец переступил порог двухэтажного деревянного здания гимназии на пересечении улиц Графской и Большой и был принят там более чем благосклонно. Немало тому способствовала его готовность немедля внести плату за годовое обучение – целых двадцать пять рублей. Тут же, в гимназической канцелярии, ему посоветовали некую Марфу Петровну, учительницу французского языка в младших классах гимназии, которая сдавала комнаты, причём предпочтение отдавала сиротам.

Отправившись по указанному адресу, Никодим ожидал увидеть чопорную величественную старуху, но Марфа Петровна оказалась вовсе не такой: приветливая сухонькая женщина небольшого роста. Помимо преподавания в гимназии она давала частные уроки и держала в услужении кухарку.

Быстро договорившись с ней о плате за проживание и о том, что Серёжа прибудет за несколько дней до начала занятий, Никодим заспешил по своим делам: ему ещё предстояло заехать в лесную управу за денежным довольствием, купить книги по списку, составленному Алексеем Дмитриевичем, и заказать форменную одежду для будущего гимназиста. Пусть у Серёжи всё будет не хуже, чем у других.

Глава 5. Закон – тайга, медведь – хозяин…

Никодим возвращался в дом лесной стражи на справной выносливой лошади – коренастой, с крупной головой и большими красивыми глазами. Он купил её по рекомендации Онганчи, знавшего толк в лошадях монгольской породы: их немаловажными качествами были сообразительность, умение быстро ориентироваться в пространстве и преданность хозяину. Спокойными и дружелюбными с новыми хозяевами они становились в первый же день.

Вместе с лошадью Никодиму досталось высокое монгольское седло на деревянном каркасе. Оно позволяло удобно располагаться на низкорослой гнедой и хорошо контролировать её бег. Впрочем, новой лошади не требовалось особого управления: она, в зависимости от рельефа местности, сама выбирала путь и аллюр. Так что Никодиму ничего не оставалось, как предаваться своим думам, пока удивительно сообразительное животное везло его домой. Маршрут он немного изменил: решил сначала проехаться вдоль железнодорожной насыпи, а уже потом свернуть на просеку, чтобы проверить, убралась ли восвояси злокозненная троица: могли и непотушенный костёр оставить – с них станется.

В пути Никодим проявлял предельную осторожность. Тем более в памяти была свежа история про сахалинских каторжан, рассказанная накануне, после вечернего самовара, верхотурским доктором Андреем Евгеньевичем.

– Среди сахалинских каторжан есть так называемые иваны?, – поведал он, – то бишь наиболее почитаемые, авторитетные люди[17 - Так называемые «иваны» – каторжанские «авторитеты» – во многом аналогичны нынешним «ворам в законе».]. Имелся среди них такой по фамилии – или кличка такая была? – Губарь. Этот человек обладал непререкаемым авторитетом и совершил множество побегов с каторги. И что примечательно, каждый раз ловили только его, а остальные подельники или погибали, или пропадали без вести. Возникло подозрение, что он съедал своих товарищей.

– Господи, помилуй и сохрани! – воскликнул Никодим, перекрестившись.

– Доказать его людоедство не удавалось долгое время, в том числе и потому, что лесные звери поедали останки его сообщников. Однажды, во время строительства Онорской дороги – это дорога на север Сахалина, Губарь опять пустился в бега. На этот раз взял с собой матёрого каторжника Васильева и некоего двадцатилетнего Федотова. Через две недели двоих беглецов, Губаря и Васильева, поймали. Вот тут-то и выяснилось, что на одной из стоянок бедный Федотов был убит, разделан на куски и зажарен на костре.