Инь-Ян

Инь-Ян
Равиль Нагимович Бикбаев

Война США во Вьетнаме и война ССССР в Афганистане. Защищают индейского воина наши школьники, а русский вождь индейского племени Дакота грозно смотрит на бледнолицых. А любовь то где? Да в общаге трикотажного комбината живет и зовут ее Инь, а Ян скоро уходит на войну, а пока получав «под глаз», совершает набег на продовольственный и вещевой склад, а его жалеет и чуточку ругает его мама, а Инь приходит к Ян провожать его в армию.

А еще мне просто захотелось рассказать о том какими мы были в последние дни своей довоенной юности. Попробовать передать атмосферу того времени. В восьмидесятом году до войны в Афгане осталось: мне шесть месяцев, кому-то больше, а кто-то уже там был. В восьмидесятом году до гибели страны, в которой мы жили и которой присягнули на верность, осталось всего одиннадцать лет. Тогда мы были такими, не лучше и не хуже других. Просто такими.

Равиль Бикбаев

Инь-Ян

От автора:

Все что изложено, в данном повествовании является авторским вымыслом, а любое сходство с реальными событиями и людьми – совпадением.

В начале апреля 1980 года меня мучили дурные предчувствия. Родина вызвала меня повесткой в военкомат и суровым голосом военкома, потребовала возлюбить ее превыше себя. Как это делается, Родина обещала показать по месту службы. «Не умеешь? Научим! Не хочешь?! Заставим!!!» – прореготал выступая на собрании призывников, помощник военкома маленький толстенький чернявый майор. Столь активное стремление Родины к любви со мной, сразу меня как-то насторожило и чуть опечалило, я подозревал, что мне в этой любви заранее отведена уставная роль конституционно-пассивного начала.

До убытия в воинскую часть оставалось всего две недели. О том что меня «ждет не дождется» десант, изнурительная муштра в учебном полку, а затем духи и афганские горки, я разумеется не знал, но внутренний голос упорно мне твердил, что такому законченному и идейному разгильдяю будет на службе «херовато».

До призыва в «несокрушимую и легендарную» я работал матросом на судах типа: «река-море», платили там неплохо и денег при расчете я получил полно. Вместе со всеми выплатами, компенсациями и материальной помощью от профсоюза набежала огромадная по советским временам сумма. Получив расчет, я твердо решил за оставшиеся деньки всё пропить и прогулять, да так чтобы потом не было мучительно больно вспоминать бесцельно прожитые перед отправкой дни.

В теплом апреле девушки у нас в городе одеваются почти по-летнему и хорошеют так, что в юности постоянно так хочется … ну и просто общения тоже. Конечно и за четырнадцать дней можно успеть завести серьезный роман с умной и красивой девушкой. Прогулки, цветы, взаимные клятвы и нежные поцелуи. Но от серьезных отношений я всегда бегал как черт от ладана, только нежных поцелуев было маловато, вот потому то …

Сидим мы вечером втроем на скамейке парка. Все под ноль остриженные призывники. Выражение на лицах одно, испокон веков общее для всех рекрутов: «А нам все по херу! Забрили нас! Служить мы уходим, служить!» По мою левую руку развалился на скамейке Пашка – Дакота, по правую руку чуть сгорбившись сидит Олег Поскульник. Поскульник это не фамилия – прозвище. Олег боксом занимался и коронный нокаутирующий удар у него был «боковой справа в скулу». Я в центре пребываю. На коленях у меня аккуратно расстелена газетка, а на ней лежит горбушка черного хлеба и три обкусанных плавленых сырка. Бухаем мы. Одна пустая бутылка из под водки уже брошена в кусты, вторую початую держим в сумке, там же прибывает и граненый стакан, он как и Родина – один на всех.

Хари у призванных защитников Отечества такие, что добропорядочные граждане нас за версту обходят. Прогуливающая с малышом молоденькая мамаша наклонившись к ребенку показывает в нашу сторону пальцем и что-то тихо говорит своему мальчугану. Догадаться о чём это она – нетрудно: «Нехорошие дяди пьют, говорят недобрые слова, вот когда вырастишь так не поступай». Эх мамаша, мамаша, будет и твой пацан таким, понимаешь милая воздух у нашей Родины такой. Ты уж нас так строго и не суди. Фигурка у молодой мамы отменная, а наклонившись к ребенку, позу она невольно принимает очень соблазнительную. Женщина, почувствовав вожделенно оценивающие ее стати нагло бесцеремонные взгляды полупьяных юнцов, хватает мальчишку под руки и бежит от нас и от греха подальше.

В унисон мы тяжело вздохнули. Потом еще накатили водочки грамм по сто пятьдесят на брата, чуток закусили плавлеными сырками. Покурили и стали гадая составлять любовный гороскоп:

– В общагу пединститута, – предложил я, – у меня там знакомых полно.

Я уже дважды успешно проваливал экзамены в институт, и знакомые девушки у меня там были.

– Возни с ними больно много, а нам побыстрее надо, – уныло отверг мое предложение Олег и безнадежно махнул рукой.

Я с ним еще в детстве познакомился, в одной секции боксом занимались. Я тренировки быстро забросил, а Олег до кандидата в мастера спорта дорос. Неплохо выступал, а затем его признали бесперспективным. Не дотягивал он по мнению тренерского совета до чемпиона. Из сборной его исключили, из техникума за неуспеваемость отчислили. И Родина призвала его отдаться Советской армии. Зимой на курсах парашютистов мы знакомство возобновили, да и потом попали в одну призывную команду.

– В медицинскую общагу, – потирая руки и плотоядно оскалившись, порекомендовал полупьяный Пашка – Дакота, еще один мой сокурсник парашютист и одноклассник, – там девочки ласковые и добрые, анатомию учат, что да как знают, я там уже бывал,

– Годится! – жеребячьим ржанием одобрили мы его идею и допив что осталось, с надеждой в сердце и водкой в желудках, пошли на тропу легкой и безотказной любви.

Женское общежитие мединститута по слухам отличалось особой вольностью нравов, так как академическое знакомство со всеми человеческими органами, студентки якобы дополняли насыщенной практикой.

В магазине взяли еще водки, потенциальным подругам купили креплённого вина на закусь и под чаек взяли дешевый тортик и втроем двинулись навстречу приключениям. Глаза горели, сперма кипела, из-за рта несло перегаром, а языки изрыгали сплошную похабщину. Пока мы пешком шли по дороге, Пашка все развлекал нас рассказами о своих успешных походах в этот храм чувств. Хорошо зная Пашку, как-никак в одном классе учились, я по пути все сомневался:

– Слышь Дакота! – дернул я его за рукав, – А ты нам не врешь?

Пашка прервал исполнение чувственного гимна рассказывающего о практике будущих врачей и укоризненно посмотрел на меня:

–Клянусь хреном Сидящего Быка! – поклялся он, икнул и пьяно расхохотался

– А почему у тебя кликуха: Дакота? – подозрительно спросил Олег у Пашки, насмешливо предположил, – Ты что дрочишь до пота?

Тогда в ходу похабные частушки были, а в одной так и пелось:

«Ты из племени дакота

Звать тебя

Дрочи до Пота»

Вот из-за этого поэтического «перла» Олег к Пашке и прицепился. Дакота обиделся, весь напыжился и сжал кулаки. Олег вызывающе уставился на него. «Ну давай! Вот только попробуй!» – ясно говорил весь его вид. Повод для пьяной драки налицо. Причем на Пашкино лицо, так как шансов выстоять против хорошего боксера полутяжеловеса у худенького и совсем не спортивного Пашки не было. Я поспешил рассеять недоразумение и ликвидировать возможный конфликт:

– Олег брось, – попросил я, вставая между ними, – Пашку совсем по другой причине так прозвали.

Дакота – это второе Пашкино имя. Оно к нему еще в школе намертво прилипло. С этим именем также связано и моё первое публичное исполнение интернационального долга. В школе где я учился, каждый день перед началом уроков проводили короткие политинформации. На пятиминутках мы в очередь ругали американский империализм и нахваливали преимущества социализма. Было скучно. Тогда социализм, уверенная поступь пятилеток и строительство коммунизма существовали сами по себе, а мы сами по себе. Ритуальные завывания о том какие мы хорошие и какие они плохие оставляли нас в общем то глубоко равнодушными. На пионерских сборах, а потом и на комсомольских собраниях подвывать докладчикам конечно приходилось, но это так для порядку, без души как говорится. В марте 1977года в конце третьей учебной четверти пришла Пашкина очередь выступать с докладом. Он стал рассказывать о борьбе индейцев в Северной Америке, о жутком терроре американской охранки ФБР по отношению к краснокожим жителям США, про восстание индейского племени дакота в наши дни (семидесятые годы двадцатого века), об аресте мужественного воина этого племени – Леонарда Пелтиера. В качестве исторической справки Пашка ещё поведал про отважного вождя племени сиу Сидящего Быка, что в девятнадцатом веке разгромил карательный отряд американской армии и попутно объяснил что дакота – лакота это самоназвание индейцев племени сиу. Индейцев Пашка давно трепетно и заочно полюбил читая книжки и просматривая приключенческие фильмы, а потому говорил он с искренним чувством. Увлекшись докладом Пашка пообещал, что когда вырастет то рванет к индейцам на помощь и будет снимать скальпы с бледнолицых оккупантов. В конце выступления Пашка чуть всхлипнув, предложил написать от нашего класса письмо краснокожему Леонардо и собрать для него денег. В тот день первым уроком у нас была алгебра, планировалась итоговая контрольная работа, и естественно мы всем классом горячо одобрили Пашкину инициативу и тут же стали сочинять послание американским индейцам и собирать для них деньги. Учительница растерянно заметалась, пытаясь вернуть нас к свету алгебраических знаний – бесполезно.

Урок был сорван, а лично я пожертвовал индейскому воину-герою восемьдесят пять копеек мелочью. Сбежав с остальных уроков (какие могут быть уроки, когда коварные бледнолицые продолжают мучить несчастных индейцев?) Пашка и я, с письмом и деньгами заметались по городу не зная что с ними делать и как их отправить. Подумав двинули в обком партии. Сначала в здание нас не пускал дежурный милиционер, мы громко возмутились, на крики вышел серьезный в строгом костюме дяденька. Когда он нас внимательно, не перебивая выслушал то брови у дяденьки взвились вверх как красные знамена на первомайской демонстрации, а реснички маленьких глазок ошалело захлопали. Письмо и деньги коммунистическая партия в лице дяденьки брать у нас отказалась. Зато дяденька ласково поинтересовался как нас зовут, где мы учимся и как фамилия классного руководителя. Потом дяденька пообещал, что к нам и за нами придут. Нам было по пятнадцать лет. Понимая, что срыв контрольной и бегство с уроков даром для нас не пройдут, мы с горя двинулись в магазин. Там купили «огненной воды» – бутылку самого дешевого плодово-ягодного вина и из горла давясь крупными судорожными глотками опустошили всю емкость, она между прочим была 0.75 мл. Не просто так выпили, а за грядущую победу краснокожих. Потом пошли в кино смотреть вестерн производства ГДР, там выпили ещё и осоловели. Короче мы пропили и прогуляли общественные деньги – двенадцать рублей пятьдесят восемь копеек, и по пьянке потеряли письмо.

Зато на следующий день наш директор и классный руководитель получили от всех существующих тогда местных комитетов благодарность за отлично поставленную работу по воспитанию учащихся в духе пролетарского интернационализма. За прогул уроков и срыв контрольной работы нас амнистировал лично директор школы. Письмо было написано заново и проверено учительницей английского языка, а пропитые деньги мы вернули обществу разворошив собственные копилки. Деньги и письмо, торжественно на собрании были переданы пришедшему в школу товарищу из Фонда Мира, их дальнейшая судьба мне неизвестна. А к Пашке, который к тому же и похвальную грамоту от райкома комсомола получил, насмерть прилипло имя: Дакота. О Пашке – Дакота написали статейку в местной газете, потом ее в сокращенном варианте опубликовали в центральном органе. Фразочки в статейке были такие, что Вашингтон должен был содрогнуться от ужаса, а статуя Свободы рухнуть с постамента от стыда. Статейку Пашка тогда так часто цитировал, что я до сих пор помню отдельные пассажи: «Гневно заявляют советские школьники: Руки прочь от борца за права угнетенного народа … На собраниях дети собирают помощь и пишут письма мужественному борцу … Еще одно гнусное преступление американского империализма …» Для Пашки обретенная слава и вообще всё это дело закончилось хреново. После окончания школы он с комсомольской грамотой, двумя газетными вырезками, с надеждой в сердце и верой в светлое будущее, бросился на штурм московских твердынь. В МГИМО ему прямо намекнули на свиное рыло и калашный ряд, а когда он не понял, завалили на первом же экзамене. В отчаянии Пашка обратился к Дружбе Народов. Патрис Лумумба не захотел видеть в своих интернациональных рядах, чрезмерно славянское курносое Пашкино лицо. В университете «Дружбы народов имени Патриса Лумумбы» его завалили в очередной раз. Разочарованный в интернационализме и социальной справедливости вернулся Пашка домой. Но Родина его не бросила и не забыла. Напоминая ему о своей любви, она вызвала его на свидание, прислав ему повестку.

Пока мы шли я с пьяным гоготом широко используя матерные метафоры рассказывал Олегу о происхождении второго имени Пашки и последующих событиях. По ходу движения и моего рассказа Пашка комментировал свои неудачи выражениями типа: «Да пошли они все к … Я на их интернационализм положил большой и толстый ….» Но Олегу были «до фонаря» Пашкины проблемы, его волновал совсем другой вопрос:

– А нам в общаге точно подруги будут? – насупившись и крайне серьезно спрашивал он

– Конечно! Ты же со мной идешь! – без тени сомнения фанфаронил Пашка

Младая кровь изрядно подогретая водкой бурлила, расстояние до общаги мы преодолели в рекордно короткие сроки.

Добрая слава студенток мединститута оказалась недоброй и сильно раздутой. Сначала нас не хотели пускать в общагу. Толстая тетя – вахтер грозила нам милицией и несокрушимо стояла на своем посту, преграждая путь к чувственным радостям плоти. Ну это не то препятствие, которое может остановить молодую страсть или одуревших от водки наглых рекрутов. Втроем обходим общагу и лезем в первое же открытое окно на первом этаже. Упорно сопя и по товарищески помогая друг другу влезли в комнату. Торт был помят, бутылки целы, одежда перемазана мелом. Осторожно осмотрелись, а куда это мы влезли? Как сейчас помню, что это была не освещенная бытовая комната и из сумрака тихий женский голос спросил:

– Дакота, это ты? В гости? – и сразу дал практичный совет, – Пашенька иди прямо по коридору, по лестнице на второй этаж, наш номер – двести тринадцатый.

– Ильичева, ты? – обернувшись на голос, спросил Пашка. Я и Олег обернулись вместе с ним.

Девушка стояла у стены комнаты и в полутьме казалась очень, ну просто очень хорошенькой. Впрочем рассмотреть ее лучше мешал сумрак и выпитая водка.

– Что Пашенька соскучился? – негромко поинтересовалась Ильичева. Оглядела нас и понизив голос прошептала:

– Быстрее идите, а то комендант скоро обход начнет.

Вняв совету мы вслед за ней буквально пронеслись по коридору, взлетели вверх по лестнице, и чувствуя трепет сердца и сладко-томительное волнение ниже пояса остановились у двери комнаты.

Девушка открыла дверь своим ключом. Мы вошли. Сели за стол. Выставили водку, хорошее вино и дрянной мятый маргаринный торт. Ильичева пригласила двух подружек. То что Ильичева оказалась Пашкиной троюродной сестрой и при ярком электрическом свете оказалась не такой уж и хорошенькой, мой затуманенный разум совсем не смутило. Торт был разрезан, вино откупорено, водка разлита. Мы мигом приготовились к быстрой выпивке и вечной любви.

Рядом со мной за столом сидела очень миленькая девушка ее так и звали: Мила. Девушка, как выяснилось в разговоре, была чуть старше меня, училась на третьем курсе и хотела стать педиатром. Олег пристроился к Наташе Ильичевой, Пашка все подливал вино второй приглашенной девушке – Лене.

Цели были обозначены и распределены, пора приступать к атаке. Высокий здоровенный, русоволосый Олег со стаканом водки в руке торжественно обещал девушкам защиту и спокойный сон, на время его пребывания в армии. Я в свою очередь гарантировал им, что мы готовы хранить их девичью честь от всех иноземных захватчиков. Субтильный Пашка обнимаясь с Леной ничего не обещал и не гарантировал, ему было не до этого.

Комнатушка была маленькой, Пашка с Леной сидели рядышком на кровати. Я устроился на старенькой расшатанной табуретке, остальные восседали на канцелярских стульях.