Тихая речушка

Он стремглав бросился к загону, где работал его отец Рахманкул. Жена Рахманкула Минлибика в это время длинным деревянным пестиком с тяжелым и тупым концом взбивала в продолговатой, вырезанной из цельного куска дерева ступе масло, но, услышав слова сына, быстро выпрямилась во весь свой рост и, прикрыв ладонью глаза, чтобы солнце не слепило ее своими лучами, стала всматриваться в даль.

На горизонте показались четверо всадников. Вглядевшись, женщина узнала в одном из них старшину Шарипа, в другом – его сотника Нуркея, который всегда неотступно следовал за своим хозяином, еще один всадник был Аиткул, сын Давлеткула из соседнего стойбища; четвертый всадник был намного моложе других, и он не был ей знаком.

В это время, оставив работу, из загона вышел муж; нагнувшись, сорвав с земли пучок сухой травы, он стал вытирать ей свои руки.

– Рахманкул, к нам едут какие-то люди, – сообщила жена.

Хозяин стойбища, как и жена, прикрыв ладонью глаза, всмотрелся в даль.

– Шарип, а с ним еще трое, – сказал Рахманкул, когда его глаза более отчетливо стали различать приближающихся всадников. – Отведи Алмабику в дальнюю постройку и запри ее там, – добавил он.

Минлибика без лишних расспросов отправилась исполнять указания мужа, она понимала, что сейчас не время для разговоров. Взяв дочь за руку, они направились к деревянной постройке в дальнем конце, где Рахманкул хранил свои инструменты и упряжь.

– Сиди тихо, пока гости не уедут, – сказала мать.

– Мама, а кто эти люди? – не удержалась и спросила Алмабика.

Мать посмотрела на дочь. Алмабика уловила во взгляде матери какую-то тревогу. Но женщина, не промолвив ни слова, набросила на голову платок, вышла из пристройки, плотно прикрыв вход.

Оставшись одна, Алмабика боялась пошевелиться и, следуя указаниям матери, сидела тихо, словно притаившийся зверек, обхватив колени руками и прижимая их к себе. Все, что происходило, вселяло в нее необъяснимую тревогу. Она не понимала почему, но ее пугали эти гости. Впервые в жизни она ощутила сильный необъяснимый страх от появления чужаков в их стане. От долгого и напряженного ожидания девочка не заметила, как уснула.

Рахманкул всего лишь несколько лет назад появился в этих местах, он взял в аренду небольшой участок земли. Его семья перебралась в эти края из-за Урала. Что заставило его покинуть родные места и отправиться на чужбину со всем своим семейством, никто не знал, а сам он никогда ничего о себе не рассказывал. Налаживать жизнь на новом месте нелегко, но Рахманкул был не из тех, кто готов быстро сдаться, они с женой работали не покладая рук.

Подъехав ближе, всадники быстро спешились, привязали коней к изгороди. Рахманкул на правах хозяина направился к гостям и стал приветствовать их, начав с самого старшего и почтенного.

Самым старшим и почтенным был старшина Шарип – богаче его не было ни одного человека в округе. Семья Рахманкула жила на земле, принадлежащей Шарипу.

Люди говорили о Шарипе разное. Поговаривали, что у Шарипа есть дом в Уфе, невиданное по тем временам богатство, которым не мог похвастаться ни один из башкортских старшин и тарханов. Не брезговал Шарип и питейными заведениями, сам держал несколько винокурен и кабаков, где людям предлагали шайтан-воду. Характер старшины был тяжелым и непредсказуемым. Много людей пострадало от старшины Шарипа, были такие, которых он согнал с их вотчинных земель, обманом и хитростью отбирая у них имущество, делая их типтярами – безземельными изгнанниками, вынужденными скитаться в поисках пристанища.

Шарип не жалел ни чужаков, ни соплеменников. Этот человек никогда не упускал своей выгоды, он, как хитрая лисица, любившая забраться в чужой курятник, думал только о своей наживе, и Рахманкул понимал, что если уж Шарип появился в его стойбище, то это не могло предвещать ничего хорошего для него. Значит, почувствовал старый лис какую-то выгоду.

Но обычай требовал не встречать приезжих вопросом. «Вначале прими гостя, дай ему возможность отдохнуть и освежиться с дороги, а лишь потом занимай его расспросами», – таков был неписаный кочевой кодекс.

– Ас-саляму алейкум (мир тебе), уважаемый Шарип-агай, – сказал Рахманкул, подавая для приветствия, как того требовал обычай, обе руки своему гостю.

Если человек был старше человека, обращающегося к нему с приветствием, то обычай обязывал прибавлять к его имени приставку, которой он высказывал уважение к этому человеку – агай.

– И тебе мира, – ответил Шарип, пожимая в ответ протянутые руки Рахманкула.

– Здоров ли ты, уважаемый Шарип-агай? – поинтересовался Рахманкул у Шарипа.

– Здоров, уважаемый Рахманкул, – поприветствовал хозяина Шарип. – Вижу, ты весь в заботах по хозяйству. Скоро разбогатеешь, станешь баем, – он хитро прищурил свои маленькие глазки на вытянутом скуластом лице с жиденькой бородкой на тяжелом, почти прямом подбородке и захихикал. Его нос был похож на клюв коршуна, выискивающего добычу, а внутри его маленьких, слегка прищуренных глаз скрывался пугающий холодный блеск. Глядя в эти глаза, все, с кем он общался, ощущали, будто тоненькая холодная струйка воды потекла вдоль позвоночника. Но Рахманкул справился с охватившим его волнением и ответил гостю как можно приветливее:

– Ты все шутишь, почтенный Шарип-агай, – и, обратившись к жене, добавил: – Жена, принеси из ледяной ямы холодный кумыс и угости наших гостей, пусть они освежатся с дороги. А мы пройдемте внутрь тирмэ, там нам будет удобнее.

Пологи его тирмэ были откинуты, и ветер мог беспрепятственно проникать внутрь, принося с собой свежесть и прохладу степи.

– Кумыс в этом году должен быть славным. Много ковыля уродилось, – ответил Шарип, принимая приглашение хозяина.

– Да, травы в этом году уродились сочные, – поддерживая беседу, сказал Рахманкул. – А как ты, почтенный Аиткул? Все ли у тебя в порядке, здоров ли ты сам и здоровы ли твои близкие: жена, дети? – приветствуя Аиткула, поинтересовался Рахманкул.

– С Божьей помощью, все хорошо и все здоровы, – ответил Аиткул.

Рахманкул с Аиткулом были одного возраста, в молодости они даже дружили, когда служили в одном минге и принимали участие в походе на Нарву. С той поры много воды утекло в реке. Помня о старой дружбе, как только Рахманкул семьей появился в здешних краях, Аиткул, всякий раз, когда у него была такая возможность, заезжал к Рахманкулу поздороваться с ним и его женой, поинтересоваться их здоровьем, здоровьем их детей, разузнать, как у них идут дела, и если это было нужно, помочь им устроиться на новом месте. И Рахманкул всегда помнил и ценил это.

– А ты, уважаемый Нуркей, – обратился к сотнику Рахманкул, – здоров ли?

– Спасибо, уважаемый Рахманкул. Все слава Аллаху.

Перед тем как войти в тирмэ, гости разулись у входа: нехорошо заносить грязь в жилище, таков обычай. Они сняли сапоги и, пройдя внутрь, расположились на разложенных на полу подушках, усевшись полукругом, после чего произнесли молитву, прося Всевышнего сберечь жилище хозяина и его близких от всех несчастий и принести в его семью богатство и благополучие.

– Аллах акбар (Аллах велик)! – произнесли они все хором по окончании молитвы, прикладывая ладони к лицу.

Внутреннее убранство тирмэ было скромным, но везде царили чистота и порядок. Вдоль стен были расставлены окованные железом сундуки, закрытые на массивные замки, которые открывали только по важным праздникам или по особым случаям. В них хранились самые ценные вещи. Сундуки покрывали тканью с ручной вышивкой, поверх них стояли сложенные одна на другую подушки, начиная с самой большой и широкой внизу и уменьшаясь по мере возвышения, образуя конические башенки. В одном из таких сундуков хранилось приданое Алмабики.

Однажды Минлибика позвала дочь и открыла сундук. До этого случая Алмабика ни разу не видела, что хранилось в нем. Минлибика редко открывала его. Она делала это, только когда оставалась одна. В нем хранились вещи, которые Минлибика готовила как приданное для своей дочери. С некоторыми из них у Минлибики были связаны свои воспоминания: цветной платок, который ей подарил Рахманкул после их свадьбы, он привез его с ярмарки из Казани; праздничное платье и головной убор, сшитые и украшенные ее собственными руками; серьги, искусно выполненные умелым мастером из серебра и украшенные красным сердоликом, камнем, который люди считают, что он приносит удачу – это все, что у нее чудом сохранилось в память о ее маме. Минлибика бережно доставала из сундука, каждую вещь, внимательно осматривала, аккуратно возвращала на место и снова запирала его на замок, пряча ключ в складках своей одежды.

– Смотри, дочка, – сказала она, указывая на сложенные в сундуке вещи, – однажды это станет твоим, когда ты выйдешь замуж.

– Мама, я не хочу выходить замуж, – хмуря личико и совсем по-детски произнесла Алмабика.

– Мы не можем противиться воле Всевышнего, который определяет нашу судьбу, – сказала ласково Минлибика. – Придет время, и однажды мы выберем тебе мужа, и ты станешь жить с ним в его тирмэ, и семья твоего мужа станет твоей семьей.

Она провела своей ладонью по ее волосам, черным и шелковистым.

После этого случая Минлибика больше не заговаривала с дочерью о замужестве.

Минлибика вернулась к гостям, держа в одной руке глиняный кувшин, наполненный кумысом, а другой рукой она поддерживала круглый поднос с несколькими пиалами. Поставив поднос и кувшин перед гостями, она подала каждому из них чистое полотенце. Затем быстро вышла из тирмэ, как того требовали приличия, чтобы посторонний мужчина не задерживал на ней свой взгляд. К тому же по мусульманскому обычаю женщине нельзя было находиться в одном помещении с мужчинами. Рахманкул разлил пенящийся прохладный напиток в пиалы и предложил своим гостям, протянув пиалу по очереди каждому из гостей, начиная с Шарипа.

– Попейте с дороги прохладного кумыса и утолите жажду, – говорил он, протягивая гостю пиалу с напитком.

– Хороший у тебя кумыс, – похвалил Шарип, возвращая на поднос пустую пиалу. Он обтер ладонью губы. – И жена у тебя хорошая, воспитанная. Повезло тебе, Рахманкул, жениться на такой красавице, – от его взгляда ничего не ускользало.

Годы как будто не тронули Минлибику, ее стан по-прежнему оставался таким же стройным и упругим, как и в молодые годы, а движения – плавными и грациозными. Минлибика будто не ходила по земле, а проплывала, настолько легко она двигалась.

– Да, – добавил Аиткул, – хорошая жена – это настоящее богатство.

После этих слов наступила пауза. Во время которой Рахманкул размышлял – для чего Шарипу вдруг понадобилось проделать неблизкий путь, чтобы приехать к нему в стойбище, к тому же не одному, а взяв с собой в спутники Аиткула и его сына. Рахманкул хорошо понимал, что Шарип и его спутники приехали не для того, чтобы попробовать его кумыса и похвалить его жену. В голове у Рахманкула забрезжила смутная догадка, которая заставила чаще забиться его сердце, а на лбу выступил холодный пот. Чтобы скрыть это от гостей, он поднес к лицу полотенце и обтер выступивший пот. Рахманкул попытался отогнать охватившую его тревогу.

Первым нарушил затянувшееся молчание Шарип.

– Я слышал, уважаемый Рахманкул, что в твоей тирмэ есть еще одна красавица – дочь. Не пора ли и ей подыскать хорошего мужа? – поинтересовался он у Рахманкула.

Рахманкул молчал; теперь он все хорошо понял, та мысль, которую он пытался отогнать от себя, оказалась правдой – эти люди приехали к нему, чтобы сосватать его дочь.

Чем старше становилась Алмабика, тем более отчетливо Рахманкул осознавал, что однажды придет время и она покинет их. Он любил свою дочь и хотел видеть ее счастливой.

– Алмабика еще совсем ребенок, и нам рано думать о муже для нее, – сказал Рахманкул.