Город-крепость

Опускаю взгляд на свои обнажённые руки – слишком белые после двух лет без солнца. Кожу покрывают шрамы. Блестящие линии и круги. Истории, которые кулаки отца оставили по всему моему телу. Истории, которые он собирался рассказать и Мэй Йи. И маме. Я никогда этого не позволяла.

Я вспоминаю тот день, когда нашла Чма – маленького дрожащего котёнка, которого шайка беспризорников пинала, как футбольный мяч. Их было больше меня. Четверо на одну. Но мне было плевать.

Я никогда не могла сидеть, сложа руки, и просто смотреть. Не сдавалась без боя.

– Хорошее качество. – Дэю не нужен ответ. Руки его сейчас не в карманах, а крепко сжимают край крыши. Фаланги так напряжены, словно вот-вот сломаются. – Мой брат был таким.

– У тебя есть брат?

Он снова часто моргает. Словно только сейчас понял, что сказал мне. Случайно выдал секрет.

– Он… его больше нет.

Больше нет. Как и Мэй Йи.

Возможно, у нас с Дэем куда больше общего, чем я думала.

Солнце восходит быстро. Напоминает мне, что мир состоит не только из серого потрескавшегося бетона. Его оранжевое пламя облизывает здания. Охватывает мир огнём. Всё вокруг меня, всё, чего касаются солнечные лучи, прекрасно.

– Я всегда хотел брата. – Не знаю, почему вдруг говорю это. Может, виной всему булочки в животе? Или тепло солнца на коже? А возможно, я просто чувствую, что задолжала Дэю ответный секрет.

– Почему? – спрашивает он.

– Потому что тогда жизнь была бы совсем другой.

Мой нос не был бы смещён, сломан. Мама бы улыбалась, а поля процветали. Отец не продал бы Мэй Йи ради денег на выпивку. И у меня бы всё ещё была семья.

– Забавно, – говорит Дэй. – Иногда я желаю того же. Только наоборот.

Я не понимаю, что парень имеет в виду, пока он не продолжает:

– Порой… порой мне хочется, чтобы брата никогда не существовало. Потому что тогда жизнь была бы совсем другой.

Минуты мы оба молчим. Смотрим на жёлтый диск солнца. Мечтаем о другой жизни.

– Но всё наоборот. – Дэй сминает бумажный пакет в шар. Швыряет его далеко-далеко. – Всё наоборот. И мы делаем всё, что можем. Продолжаем бороться. Выживаем.

Я наблюдаю, как падает пакет. Вниз, вниз, вниз. Пока совсем не исчезает, поглощённый раскинувшимися внизу улицами.

ДЭЙ

Цзин ушёл – и кот вместе с ним. Исчез в лабиринте лестниц и переулков Хак Нама. Отправился отсыпаться в своё ветхое убежище.

Я впервые привёл кого-то сюда, в своё место для раздумий. Сюда я прихожу, когда совсем падаю духом. Сижу на самом краю Хак Нама и обвожу шрам на руке. Вновь и вновь.

Не делай этого, Дэй! Ты не такой. Ты хороший.

Последние слова брата плывут по ветру, заполняя пустое пространство, где недавно сидел Цзин. По небу проносится очередной «Боинг-747». Его след треплет мне волосы, бьёт по барабанным перепонкам. Только шум, только его я должен слышать: молекулы расщепляемого воздуха кричат, навсегда разлучаемые друг с другом.

Я всеми силами стараюсь от него сбежать – забыть всё, что было с нами, – но призрак брата преследует меня. Даже днём пробирается в мою жизнь в лице Цзина, в его движениях. Пацан даже в ночное небо смотрит с тем же блеском в глазах. Интересно, что бы Цзин сказал о медном телескопе моего брата или об атласе звёздных карт, который он зачитал до дыр, когда собирался стать космонавтом? Брат всегда засиживался допоздна, вырывался босиком на балкон в своей спальне и бормотал о новых изученных созвездиях, если я оказывался слишком близко. Я всегда притворялся, что мне совсем не интересно, но что-то в памяти оставалось. Кассиопея, например. И сожаление.

А когда пацан схватил меня за толстовку, не позволяя упасть… так же брат пытался остановить меня той ночью. Те же огромные глаза. Плотно сжатые пальцы.

Голос брата продолжает витать в воздухе, кружиться, тянуться ко мне, рвать когтями. Снова пытается меня остановить.

Не делай этого, Дэй!

– Выметайся из моей головы! – кричу я, стремясь избавиться от воспоминаний. Насколько же лучше, когда на меня накатывает амнезия и лишает всех чувств.

Вместо брата думаю о пацане. Какая-то часть меня жалеет, что я привёл сюда Цзина. Что купил ему завтрак. Начал заботиться. Чертовски рискованный план гораздо легче исполнить, если мои помощники – всего лишь шахматные фигуры. Гладкие обезличенные пешки. Не голодающий уличный мальчишка и запертая в клетке борделя девушка, чьи прекрасные глаза выворачивают меня наизнанку. Показывают меня самого.

Ты не такой.

Мёртвые почти не спят. Так же, как и я.

Зажмуриваюсь и ощущаю, как ветер швыряет мне в лицо истории, истории этих гниющих зданий. Я не вижу бездну у себя под ногами, не вижу небоскрёбы, пронзающие утреннее небо.

Ты хороший.

Как бы я хотел, чтобы брат оказался прав.

Но это не так. И теперь вместо того чтобы мечтать о невесомости и отпечатках сапог в лунной пыли, он покоится в шести футах[1 - Примерно 2 метра, средняя глубина могилы.] под землёй. Разбит вдребезги, ремонту не подлежит… как и всё, что попадается на моём пути.

14 дней

МЭЙ ЙИ

Со времени последнего визита посла моя жизнь словно замирает. Дверь по-прежнему заперта, а единственный человек, которого я вижу, это Инь Ю. Каждый день она приходит, чтобы прибраться у меня в комнате, забрать грязную одежду и повесить в шкаф новые шёлковые платья. Тайком она приносит и кое-что ещё: вышивку, вязкие рисовые батончики, сплетни от других девочек. Всё, что может хоть немного разбавить бесконечно тянущиеся часы.

– Сколько ещё? – спрашиваю я её. Неважно, из чего сделаны стены, из шлакоблока или слоновой кости, они всё равно давят на меня. – Мама-сан что-нибудь говорила?

Инь Ю косится на дверь. Ей нельзя со мной говорить.

– Не знаю. Синяк у неё на лице от удара хозяина ещё не зажил.

Синяк ещё не зажил. Сколько времени прошло с того дня? Несколько недель? Месяцев? Пара дней?

– Это не может длиться дольше, – говорю я, не подумав.

Инь Ю подходит ещё ближе в моей кровати, делая вид, что поправляет простыни и взбивает декоративные подушки.

– Я несколько раз была в комнате Синь. Всё плохо, Мэй Йи. Очень плохо. Ей продолжают колоть наркотик…

На последнем предложении голос её срывается. Я слышу в нем готовые вырваться слёзы.

Когда Инь Ю уходит, я отодвигаю занавеску и выглядываю в окно. На улице темно. Всегда темно. Я сижу и смотрю на своё отражение, разрезанное решёткой, пока всё перед глазами не начинает расплываться.

Парень больше не приходил. Первый день тишины я пыталась понять, почему он не вернулся сюда, к окну. Его могли ранить. Он мог забыть обо мне.