тебе внимаю бережно и строго;
в Моей крови, где шорохов так много,
томление; к томленью ты не глух.
Моя суровость, нежный пыл тая,
длит нашу жизнь в спасительной тени,
там, где впервые мы с тобой одни,
ты, страсть Моя;
твоя девичья стать
имеет свойство Мне напоминать
Мою соседку в блекнувшем хитоне;
со Мной ты говорил за Мной в погоне,
а благодать
Моя на дальнем склоне.
* * *
В молчаньи тоже гимн возможен.
Мою с Тобой постигнув связь,
кажусь великим, но ничтожен
склоняющийся, возносясь.
Из преклоняющих колени
вещей Ты выделил меня.
Я, пастырь в мире отдалений,
степями в сторону селений
гоню стада на склоне дня.
За ними следом я весь век,
идущий гулкими мостами,
и лишь над потными хребтами
угадывается ночлег.
* * *
Подобен страже неустанной
Твой голос, Бог, с моей осанной.
Ты создал мир и пробудил.
Ничто пылало жгучей раной;
ее Ты миром охладил.
Так исцеляемся и мы.
Пьют времена среди загадок
жар смертоносных лихорадок,
восстановив миропорядок
для нас в спокойном пульсе тьмы.
Ничто – подобье простыни.
Собой прикрыли мы прорехи,
а Ты перерастаешь вехи,
сияя в собственной тени.
* * *
Тихо накладывают руки
вне времени на города,
где нищета сулит разлуки,
где нет имен, и нет науки
именовать, но навсегда
имя Твое – не просто звуки,
а благодатная страда.