Одобрено сэнсэем. Канонные экстраполяции

– Твоя сестра очень переживает, что её брат стал кровавым маньяком, одержимым войной, Райнхард. Впрочем, я думаю, что время всё поправит. Ты ведь не так плох на самом деле, как может показаться, уж я-то это точно знаю.

– Что за бред, а? – холодно осведомился уже Райнхард. – Скажешь ещё, что тебя устраивает моё положение сейчас, да?

– Не совсем так, но… я уже говорил тебе, что ты совершил непоправимое. Это закономерный результат. И уж если смотреть правде в глаза, то тебе всегда нужна была корона, а всё остальное – лишь красивые слова, – Кирхайс скупо пожал плечами и ровно продолжил. – Разве ты не видел, что Аннерозе всё устраивало? Нет, тебя вообще не волновали её чувства. Тебя заботило только, как побыстрее пробраться к трону. Ты и меня втянул в это дело, игнорируя мои попытки дать тебе понять, что ты идёшь неправедным путём.

– Закономерный результат – тот, что Лихтенладе нашими руками устранил Брауншвейга, чтоб идти к трону самому. Ты что, полагаешь, что он оставит в покое Аннерозе и тебя, если меня не будет? – в глазах будущего императора блеснула та самая сталь, которой потом испугались убийцы на Урваши. – Конечно, на пару месяцев, не более того. Может, объяснишь мне, если уж я такой нехороший, какого чёрта ты меня поддерживал все эти годы?

– Я говорил, что мне это нравится разве? – некоторый пламень полыхнул и в глазах Кирхайса. – Мне прямо сейчас сказать, как меня всё это достало, быть твоей тенью и правой рукой? Мог бы порадоваться, что я хотя бы честно желаю завершить начатое нами, но без твоего кровавого шлейфа!

– Отвечай на вопрос, почему ты был мне другом? – Райнхард ронял слова столь же жёстко, как заправляют боеприпасы в скорострел. – Немедленно, я хочу это знать и имею право! – от непроизвольного рывка в попытке устроиться на койке поудобнее, чем полулёжа, наручники врезались в тело так, что тонкая струйка крови потекла из-под металла, но молодой маркиз будто и не заметил этого.

Паузы не случилось, Кирхайс лишь заметно вздохнул, по-прежнему не шевелясь.

– Мне это было выгодно, – произнёс он абсолютно спокойно. – И разве я перестал быть им? Если тебя это перестало устраивать, я уйду.

– Ты приходил только за этим, получается? – желчно усмехнулся Лоэнграмм, поникнув головой. – Надеюсь, ты всё сказал, да?

– Я вовсе не хотел тебя обидеть, Райнхард, – вежливо заметил собеседник.

– Ты знаешь, апостол Искариотов тоже хотел как лучше, помнится, – будто потеряв интерес к разговору, арестант аккуратно завозился на койке, норовя снова лечь пластом на боку. – В его текущие задачи входило наладить переговоры между конфликтующими сторонами. Дальнейшее развитие событий явилось для него полной неожиданностью. Воспользуйся его ценным опытом, искренне советую, пока ещё есть время.

Если бы маркиз не прикрыл глаза от боли и усталости, он смог бы увидеть даже в слабом освещении камеры, как порозовело лицо будущего главнокомандующего рейха.

– Это… отвратительно с Вашей стороны, сударь! – едва не поперхнувшись, произнёс он слишком высоким тоном для своего голоса.

– Мои соболезнования графине Грюнвальд, – едко отозвался бывший главнокомандующий. – Пусть поправляется, так и передай. И поклон госсекретарю рейха тоже не забудь. А меня избавь от необходимости каяться в том, что моя жизнь прожита впустую, не люблю такой дешёвый фарс.

Однако дожидаться, когда щёлкнет дверной замок, было очень муторно и тяжело. Оставшись в одиночестве, Райнхард вынужден был потратить ещё некоторое время на борьбу с душившими его рыданиями – хотя зачем он старался успокоиться, сам не смог бы дать внятного ответа.

В этот момент над притихшим в вечерней тиши Одином одна за другой вспыхивали звёзды. Хотя пленник и потерял счёт времени, эту пору суток он с детства ощущал на любой планете, даже если не видел неба. Однако сейчас перед залитыми горькими слезами глазами всё поплыло настолько, что память сама услужливо дорисовала полностью картину звёздного неба. Правда, протянуть руку за звездой в наручниках не представлялось возможным, и Райнхард лишь тихо прошептал вслух, понимая, что тюремный персонал всё равно его слышать не может:

– Я хочу выжить и победить. Просто, чтоб никто не танцевал на моей могиле. Пусть это произойдёт, все-таки, и хорошо, а не так, как случилось только что. Пожалуйста.

Явление 1

Уснуть не получалось. Из-за этого боли взялись одолевать, и перед глазами всё ярче мелькали картины недавних истязаний, всё ярче обступая тот уголок реальности, в котором располагалось тюремное ложе. Резко дал дать о себе и голод, уничтожив всякие попытки замереть в ожидании неизвестно чего. Но даже помыслить об том, чтоб добраться до картонки с пирогом на табуретке, Райнхард не желал и где-то на дне души был рад, что лишние движения сейчас опасны – смотреть даже на это творение рук сестры он совсем не хотел. Разговор с Кирхайсом лишил его того необъяснимого спокойствия, что позволяло коротать время, не думая ни о чём. Этого и убитого его посещением сна прощать Зигфиду бывший главнокомандующий рейха и не желал, а вовсе не самого разговора и нового статуса бывшего друга. Если бы была возможность хотя бы лечь на спину, всё было бы не так плохо, наверное. Но бешенство от бессилия начинало прорастать неумолимо, и Райнхард понял, что близок к истерике. Дышать было тяжело, и гадкие когти страха взялись царапать горло. Если ему так плохо сейчас, то что же будет потом, когда палачи придут за ним? Появилось неумолимое желание позвать на помощь – чтобы просто добили… скорее, может быть, сейчас даже… К счастью, пока шевельнуться было сложно, но ведь это оцепенение могло в любой момент прекратиться, стоило бы сознанию разрешить себе перестать быть человеком и превратиться в рычащее от боли нечто, которое будет метаться, добиваясь полного болевого шока и, возможно, убьёт себя этим – но ведь только пока. Что-то очень быстро погибало, таяло прямо здесь и сейчас – как оказалось, сама надежда выжить и спастись… И если раньше липкий мрак животного ужаса лишь обступал измученное тело, то сейчас он взялся проникать в душу, и это было ещё страшнее. «Я должен держаться, всё равно должен!» – эта мысль, похоже, уже сама превратилась в стон. Но её всё чаще и сильнее заглушало что-то другое, сильнее на несколько порядков: «А для чего это тебе уже? Всё, тебе уже ничего не поможет, это бессмысленно.»

Райнхард старался убедить себя, что он ждёт потери сознания от этой дурноты. Он сам не знал, зачем ему всё ещё пытаться владеть собой, возможно, это была всего лишь привычка, которая сейчас работала совершенно автоматически, отдельно от сознания. Оно пыталось найти хоть какую-то зацепку, чтоб остановиться на ней и не фиксировать боль, но успеха не достигало никак. Со стороны весь этот ад не был виден никому – казалось, неподвижное тело молодого маркиза лежит себе совершенно спокойно. Поэтому тюремщикам и в голову бы не пришло ни разу хотя бы войти и осведомиться, не нужна ли помощь. Которая была на самом дела просто необходима – всякое происходящее рядом могло бы отвлечь сознание пленника на себя, и прекратить его мучения хотя бы частично. Но время шло, растягиваясь в десятки раз против своего реального значения, и в камере, конечно, ничего не происходило. Кроме того, что боль во всём теле усиливалась. Сейчас её не могла бы побороть даже злость, кабы ей было откуда браться. Ведь она возникает тогда, когда ещё есть силы сопротивляться. А их не было и не предвиделось.

Прошло около пары с небольшим часов, что вполне могло сойти за вечность, за которую можно и поседеть успеть полностью. Не вполне ясно, каким образом, но в сознание просочилась информация, что камера уже не пуста. Вряд ли это могло означать хорошее, скорее наоборот – слова врача о том, что палачи и убийцы придут после полуночи, стереть из памяти не представлялось возможным, да и необходимости в этом не было. Зато теперь была необходимость следить за происходящим. Не то донеслись до слуха, не всплыли уже в памяти слова кого-то из тюремного персонала: «Графиня Грюнвальд, у Вас около двух часов, пока бал только начинается.»

Если бы визита Кирхайса не было, Райнхард, вероятно, от лишних эмоций мог бы хотя бы открыть глаза. Но сейчас он и этого не хотел – проверять, могла ли сестра навестить его или не захотела, желания не было. Лишь какая-то часть его измученного существа испытала некую тень удовлетворения – вот, сейчас надо будет отвлекаться на визит, а это в любом случае лучше, чем по-прежнему сгорать от изнеможения. Хорошего, конечно, ждать не приходится, но и вряд ли будет хуже намного, а хоть какое-то разнообразие в происходящем – это уже занятие. Силы, правда, уже не были теми же, как после сна, из которого его вырвал Кирхайс – и получалось лишь следить за силуэтом посетительницы сквозь ресницы. Если будут упрёки или ещё что в этом роде, наверное, закричать получится. Но и хватит тогда, всего уже хватит в этой жизни, которой суждено оборваться через несколько часов.

Так, или в глазах от перенапряжения мутится, или это вовсе не манера двигаться, присущая Аннерозе. Ну не та походка, хоть расшибись, или это сумасшествие? Рост ведь тот же. Зачем эта ужасная вуаль, сквозь которую не пробьётся даже взгляд Ройенталя? А, должно быть, она скверно видит в ней, вот почему шаги были такими… нет, не поэтому. Ридикюль кладёт прямо на картонку с пирогом, как будто это – посторонний предмет. Всё же логичнее было бы встать рядом, как это сделал Кирхайс. Но нет, осторожно садится рядом на койку. Так, всё, я ничего уже не вижу, она заслонила собой и без того тусклый свет, и дабы различить что-то, придётся распахивать глаза, а этого по-прежнему не хочется. Тихое шуршание, наверное, вуаль убирает, чтоб самой лучше меня видеть, жаль, поздно она это делает, увидеть не получится. Стоп! Это не роза и резеда – обычные духи Аннерозе, это… совсем другой аромат! И я его отлично знаю, то есть, помню! Не может быть!!!

Райнхард понял, что растерян – он, в свои двадцать уже начисто забывший, что это такое… Поэтому он просто замер, предоставляя происходящему идти без его участия. На виски опустились ласковые пальцы, а к переносице приникли явно встревоженные губы. Это было так приятно, что стоило колоссальных трудов не застонать. Даже удалось различить тихий горестный вздох – нет, это ни разу не графиня Грюнвальд, это совсем другая графиня, ах, таких чудес просто не бывает… неужели небо сжалилось и посылает напоследок это счастье? Ах, но почему же нет сил даже шевельнуться навстречу к ней, в какое же бревно я успел превратиться в этом застенке. Или это просто мой бред? Потому что я столько ночей хотел встретиться, ждал, когда Липштадская кампания закончится, а нас арестовали сразу по прибытии на Один, и я даже не успел отбить сообщение?

Ещё тихий шорох, а после… очень тихий щелчок. Нет, это уже бредом быть не может, это же расстёгнуты наручники… А, я сейчас закричу, руки ведь опухли, и снимать оковы трудно и болезненно. Но теперь уже нет смысла валяться тушкой, надо же хоть глаза открыть… ничего себе сюрприз… Да, платком по ним сейчас актуально, слёз было пролито немало недавно. Только бы ещё сейчас от радости не хлынули, вот что. Потому что… ах, как здорово, обнять меня за шею, ну же, руки, двигайтесь же хоть немного… всё, порядок. Она даже не удивлена этому манёвру? Пари держу, прижмётся крепче. Да-да, никакой попытки вырваться. Я что, завоевал-таки Вселенную? Что ж, умирать будет уже не так горько, наверное… Хотя я совсем не хочу. И никогда не хотел. Как же она будет без меня, если меня убьют? У неё сердце стучит, так громко… она лучше всех в Галактике! Как жаль, что пришлось огорчить её…

– Спасибо, что пришли, фройляйн, – тихо произнёс Райнхард, открывая глаза. – Простите, что доставил Вам столько хлопот в этот раз.

– Не стоит сожалений, маркиз, – в очах Хильдегарде полыхало пламя, достойное настоящей валькирии, хотя голос был прежним, спокойным и ровным. – Не Ваша вина, что Вы оказались здесь.

– Я бы пожурил Вас за этакую самодеятельность, но просто не могу теперь – слишком долго я хотел Вас увидеть, – густым голосом проговорил будущий император, улыбаясь так, что сравнить это можно было только с солнечным сиянием ясным утром. – Если бы я знал, что дождусь этого, вероятно, у меня было бы побольше сил сейчас. Поэтому просто поверьте мне – я счастлив, впервые в жизни и навсегда. Сколь мало бы мне не оставалось жить уже.

Девушка вспыхнула и потупилась, затем несколько раз провела ладонью по волосам сюзерена.

– Вы будете жить ещё, маркиз, и немало. Вы очень нужны Вселенной потому что. И… мне тоже. Я пришла забрать Вас отсюда, Вам тут нечего делать, совсем.

Райнхард побледнел, хотя, казалось, сильнее это уже было невозможно, задрожал всем телом, и несколько мгновений сдерживал рвущиеся сквозь зубы стоны, затем чуть прикрыл глаза и закашлялся.

– Как Вы неосторожны со мной сейчас, – тяжело дыша, прошептал он, прижимая девушку к себе всё крепче. – Клянусь, я согласен, только умоляю, назовите меня сейчас по имени, хотя бы один раз…

– Райнхард, что с Вами? Вам совсем плохо?

Он мотнул головой, пытаясь дать понять, что хочет сказать «нет», снова задрожав, замер и едва слышно застонал, затем заговорил частым шёпотом:

– Благодарю Вас, моя драгоценная, если бы не Вы, я бы не выжил. Мне хорошо с Вами, так, как ни с кем, поверьте мне. Не оставляйте меня, если я выживу, я подарю Вам Вселенную.

Хильдегарде, смотревшая на него сначала с тревогой, потом с нежным трепетом, ослепительно улыбнулась.

– Мы выберемся отсюда, вместе. Не нужно так волноваться, это сейчас вредно. У меня с собой сидр, желаете?

Лоэнграмм вздохнул неторопливо и ровно, а затем одарил её на редкость лукавым взглядом:

– Это неслыханное надувательство, фройляйн. Так коварно лишить меня возможности поцеловать Вас – это ж ещё хуже, чем проигрывать Яну Вэньли.

Явление 2

– Вэньли воюет хитростью и подлостью, поэтому Вам будет очень сложно выиграть у него, – Хильдегарде говорила прежним ровным тоном, но в этот раз с заметной теплотой, наблюдая, с каким аппетитом арестант уничтожает гостинцы, запивая их из походной десантной кружки – похоже, он так и не ел ничего с прибытия на Один. – Это примерно как гоняться за болотными огнями ночью без страховки.

– Какая интересная аналогия, – весело усмехнулся Райнхард, осторожно пытаясь пошевелить ногами, сидя на тюремном ложе – бесполезно, слишком сильные боли от ран у коленей, идти не получится… – Фройляйн, но Вы говорите так, будто мне ещё придётся повоевать с ним самому. Я бы не прочь, но ведь к утру у рейха будет новый главнокомандующий, которому беглые офицеры не нужны. Хотя он и славится своей необъятной добротой, – с едва заметной горечью добавил он, – мы вряд ли поладим, полагаю.

Неизвестно, догадалась ли графиня Мариендорф об истинной подоплёке сказанного, возможно, она могла догадываться о ней, потому что попыталась приобнять маркиза за плечи… рука скользнула ниже, тронув спину, и маркиз Лоэнграмм взвыл от боли на этот краткий миг.

– Не надо, там… страшно, – севшим голосом пояснил он, хватая ртом воздух. – Я плохо помню, что со мной делали, и… отключался часто.

– Позвольте, я посмотрю, – с нежной настойчивостью проговорила девушка, плавным движением ухватив пальцами застёжку мундира. – Не волнуйтесь, я просто тюремным врачам не доверяю в Вашем случае.

Райнхард не стал мешать ей, но с заметным смущением повернул голову в сторону и отвёл взгляд в никуда, потом и вовсе закрыл глаза от неловкости.

– Хотел бы я, чтоб это было по другому поводу, – едва слышно прошипел он скорее для себя, вцепившись ладонями в край койки, дабы повернее держаться ровно. – Но боюсь, быть мне руинами ещё долго.

Почти сразу пришлось услышать некий негромкий, но очень красноречивый рык дикой кошки, очевидно, это была замена мужскому арсеналу очень крепких ругательств. Против ожидания, усиления боли не последовало, прохладное что-то, что растеклось по искорёженной орудиями палачей плоти, никаких мучений не причиняло, да и на груди, изжаленной электродами, нанесённое на неё снадобье боль не раздраконило больше, чем она там царствовала уже после серий пыток. Когда послышался треск застёгнутого снова мундира, Райнхард даже почувствовал, что может свободно вздохнуть поглубже. Ещё раз, ещё… ах, как странно, как будто исчезла какая-то удавка, грозившая душе и телу. Лоэнграмм открыл глаза, чтоб сообщить, что так гораздо лучше и поблагодарить, но, увидев перед собой пылающие мрачным торжеством очи Хильдегарде, понял, что это лишнее и лишь вопросительно посмотрел на неё.

– Недолго, теперь заживёт дня за три, полностью, – царственно усмехнулась девушка. – Вот же лицемеры, так и знала, чего стоит их на самом деле симпатия. Конечно, это не убивает, просто сводит с ума медленно и верно, – она поспешила снова сиятельно улыбнуться. – Не берите в голову, Ваша светлость, скоро Вы будете намного лучше, уверяю Вас.

– Что это там такое было? – спросил Райнхард с такой грустью, что собеседница зарделась, щёлкая застёжками ридикюля.