Срок годности. Сборник экологической прозы о человеке и планете

Про родителей коленасти Агата почти ничего не знала, но как-то поняла, что мама коленасти не работает, в их доме никакие пожилые женщины вроде тети Лиды не убирают. А еще Агата два раза видела их папу, взбирающегося по Змейской улице в серые нагорные дома. Руки коленастиного папы были большие и в кровавую сеточку, ногти черные, лицо в серых каплях, а брови жирные и лохматые. Он махал коленасте, они махали в ответ, никто ничего не говорил, и все продолжали заниматься своим. Через три дня, то есть через два вечера после встречи с папой коленасти, мама пришла домой и сказала, что у нее не получается приятельствовать с мамой коленасти. «Странновата она стала, – сказала мама. – Не от мира сего». Но мама все равно решила, что лучше пусть Агата играет во дворе коленасти, потому что их мама не работает и сможет за ними присмотреть. «Только ни в коем случае не ходи в уличный туалет, если он у них остался, – сказала мама. – Там могут быть осы и прогнивший пол, провалишься».

На следующий день Агата, Коля и Настя уплыли из Средиземья на эльфийской ладье, прихватив с собой несколько самых красивых бутылок. У нас полно всякой всячины, сказал Коля. А трава еще выше, сказала Настя. Они тоже жили в большом доме, он был немного меньше Агатиного и походил на него двухэтажностью. В остальном все было противоположным. Коля и Настя провели экскурсию: первый этаж был непричесанный, весь разлохмаченный, на полу кухни стояла коробка с мультиваркой, нераспакованная, но с паутиной в три слоя. В комнате Коли и Насти толпилось много игрушек, дорогих и поблескивающих, но тоже в основном нераспакованных. Бери, если что-то нужно, сказала Настя. На лестницу Агату не повели, потому что проход на второй этаж был затянут пыльным полиэтиленом. Наверху нет ремонта, сказал Коля. Но нам и тут места хватает, сказала Настя. Агате также показали туалет и разрешили заходить туда в любое время. Мама коленасти была в своей комнате, к ней стучаться не стали. После экскурсии Агата, Коля и Настя вышли наружу. Вместо двора или огорода там был луг, разрезанный каменной дорожкой и примятый в нескольких местах уличным туалетом, мангальной площадкой, досками, строительным мусором и горой из огромных колес.

К концу июня, когда случился переезд, Агата начала читать «Гарри Поттера» между смыванием с себя приключений и приходом мамы или папы. Раскладывая вокруг колес бутылки из Средиземья, Агата сказала, что теперь они живут в Дырявом Котле. Но Настя и Коля не читали и не смотрели «Гарри Поттера», они даже не знали, что такое котел. Это как кастрюля, только круче, сказала Агата. Тогда пусть наша крепость и называется кастрюлей, сказал Коля. Пусть будет Старая Кастрюля, котел мы не запомним, сказала Настя.

Мама коленасти действительно все время была дома, но совсем не смотрела за детьми и занималась какими-то своими бесшумными делами, в основном в компьютере. Однажды Агата спросила, почему их мама такая тихая. Она на больничном, но раньше работала на заводе и была там важной, сказал Коля. Правда, мы этого не помним, потому что завод испортил маму, когда мы были маленькие, сказала Настя. Папа говорит, что раньше мама была веселая и пела в грузинском хоре, сказал Коля. Ну а теперь невеселая и даже заразила папу невеселостью, сказала Настя.

Коля и Настя проживали на улице все свои дни. Еще до Агаты коленастя сделали крепкий шалаш из досок и металлических листов, уложили там фанерный пол, закрыли его одеялом и сложили внутри все фонари, что нашли, – правда, ни один из них не работал. Настя и Коля ходили только в уличный туалет и мыли руки без мыла под дергающимся огородным краном. Агата, как и обещала маме, делала свои дела только в доме. Раз в несколько дней она видела коленастину маму, худую и голубоватую, иногда та говорила «здравствуй», но чаще не видела Агату. Однажды вечером, перед уходом домой, Агата снова забежала по-маленькому и заметила, что дверь в комнату коленастиной мамы открыта. Агата, конечно, заглянула – перед пестрым экраном неподвижно сидела коленастина мама в ночнушке и двигала только одной рукой. Под ее кистью щелкала мышка, с каждым щелчком изо рта экранной лягушки вылетал шарик и лопал другие шарики такого же цвета.

Агата сделалась всегда голодной, потому что от Старой Кастрюли до ее дома было сильно дальше, чем от Средиземья, и она совсем не забегала на обед или перекус. Коленастя не голодали, они просто вставали посреди дня и шли на заброшенные дачи, а когда в июле появились абрикосы и яблоки, им стало совсем сыто. Но Агата к такому не привыкла и спросила, почему их никогда не зовут на обед. Мы только завтракаем и ужинаем, обед мама не готовит, сказал Коля. Просто папа завтракает и ужинает дома, сказала Настя. Мама Агаты раз в неделю привозила в Старую Кастрюлю всякие продукты, но из них ничего не нарезали, не жарили и не варили. Дома Агата врала, что питается хорошо и за одним большим столом с коленастей и их мамой.

В середине лета обитатели Старой Кастрюли учредили Клуб Любителей Ящериц. Ящерицы часто прошмыгивали по каменной дорожке придомового луга, иногда наскакивали на пупырчатые от комаров ноги, бывало, усаживались на тракторные колеса и смотрели в солнце. Агата, Настя и Коля решили полюбить пока одну ящерицу, обложить ее заботой и с помощью волшебных трав сделать сильнее и, может быть, даже умнее. В тот же день Агата поймала ящерицу и назвала ее Гермионой, а коленастя сунули ее в двухлитровую бутылку, которую заранее выстелили изнутри мхом, травой и камешками. Закрутили продырявленную крышку. Сели писать кодекс в новой тетрадке. Любить, охранять и уважать ящериц. Не вредить ящерицам, даже если это будет стоить нам жизни. Стараться сделать ящерицу сильнее и умнее любыми способами. После этого в бутылку пихнули несколько волшебных цветков, налили немного воды, чтобы мох был влажным, и снова закрутили крышкой. Когда вся противоположная гора зазолотилась, Настя спросила, а что получится, если ящерица станет огромной. Наверное, динозавр, сказала Агата. Главное, успеть пересадить ее в пятилитровку, сказал Коля. Бутылку с тихой, чуть ползающей туда-обратно ящерицей положили в штаб, то есть в шалаш, и разошлись по домам.

Когда утром Агата пришла в Старую кастрюлю, лица Коли и Насти, особенно в окологлазье, розовели и поблескивали. Агата все сразу поняла и тоже заплакала, они втроем обнялись, а после сели на колеса и решили, что Гермиону нужно похоронить в красивом месте и, наверное, прямо в ее пластиковом доме. Агата вылезла из штаба с бутылкой, прижатой к тому месту, под которым сердце, а Коля и Настя встали по бокам. Всей похоронной процессией они пошли наверх, за оборванный конец улицы Змейской, туда, где уже не было никаких улиц и где никто из них пока не бывал.

Над Агатой, Колей и Настей навис лес, он становился темнее и понемногу стирал тропинку, которая, отползая от больших камней, все время подпрыгивала вверх. Не заблудиться бы, сказала Настя. Давайте кидать листья, чтобы по ним выйти обратно, сказала Агата. Остановились. Агата держала пластиковый гроб, а коленастя ощипывали подрагивающее дерево. Потом пошли дальше, добавляя свежую листву в тропиночную, засохшую. Пахло цветочной душностью, грязной водой и грибами. Настя и Коля сделались совсем тихими, Агата тоже молчала, но шумела всем телом, потому что дергалась больше обычного, спотыкалась и делала шаги разной длины. Тропинка прыгнула вверх, на платформу, за которой был свет. Агата, Коля и Настя, хватая друг друга за ладони, вытянулись к свету и еще через десяток шагов нашли себя на утесе.

Верхушка утеса, на которой оказались Агата, Настя и Коля, была вся травянистая и бездеревная, утес взвинчивался над городом и воротил от него подбородок. Противоположную гору было видно всю, а еще было видно, как в ее древесно-пушистое тело врезается белый поясок из зданий. Это даже не сосиска, а кишка, сказал Коля, и все засмеялись, будто не были похоронной процессией. Смотрите, сказала Агата и показала свободной рукой чуть правее. Все перестали смеяться, потому что увидели драконью спину, горный хребет, высоченный и колючий. Никто из жильцов Старой Кастрюли не бывал там, хотя в школе только и говорили о поэте, который как раз там бывал, а потом умер за их маленькой горой. Вау, сказала Настя. Вау, сказал Коля. Ни фига себе, подтвердила Агата.

Ящерицу закопали уже совсем без слез. Вряд ли бы Гермиона сюда добралась, сказала Настя. А теперь будет смотреть в такое небо, сказал Коля. Бутылку с ящерицей пропихнули в землю и засыпали горкой, и тогда Агата, Коля и Настя легли на траву. Небо было и правда такое. Синее, как жвачка-тянучка, от которой язык красится на весь день. Как лист цветной бумаги. Как одинокая рыбка-петушок в Агатином аквариуме и как мамины топазовые серьги, которые однажды вставляла в свои уши Агата. Надо будет поставить ей крест, сказала Настя. А она крещеная, спросил Коля. Ну, наверняка крещеная, сказала Агата. В тот момент все поняли, что Клуб Любителей Ящериц закрылся навсегда.

Агата, Настя и Коля то сидели, то лежали в короткой нагорной траве, из которой ветер целыми днями плел косы. Им не хотелось уходить с утеса, хотя утес был точно не для детских тел. Хорошо, что нас никто не ищет, сказала Настя. Хорошо, сказала Агата. Они смотрели то в хребет, то в город, много молчали, а иногда говорили. А что, если весь мир обвалится и останутся только наш город и наши горы? Как будем жить? Хватит ли нам двух речек и двух гор? Наверное, мои мама и папа перестанут работать за горой и тогда вы сможете играть в нашем дворе. И наш папа не будет работать, а мама, может быть, повеселеет. А ящерицы убегут? Куда им бежать, они останутся тут.

Спуск с утеса решили начать до золочения противоположной горы, хотя всем очень хотелось посмотреть на затемнение неба и дотянуть до появления на нем искорок. В другой раз, сказала Настя. Когда возьмем фонарики, сказал Коля. Идти в Старую Кастрюлю было легче, потому что тропинка то падала, то сползала. Настя теперь шла впереди, и, когда она вдруг встала, в нее вплющился Коля. Возле Настиного сандалия лежал серый растормошенный комок. Он шевелился и имел клюв, потому Настя и остановилась. Бедненький, сказала она. Нельзя его здесь бросать, сказал Коля. Совсем маленький, сказала Агата. Птенца назвали Бубльгумом, положили в лопушиный лист и понесли в Старую Кастрюлю.

Бубльгума посадили в обувную коробку, лечили молоком, водой и травами, кормили пауками, червями и хлебом до золочения всей противоположной горы, почти до темноты, до писка из Агатиного телефона, который постучал ей в голову и приказал идти домой. Ее будильник звонил минут за двадцать до прихода родителя, чтобы она успела сунуть «Гарри Поттера» в ряд других «Гарри Поттеров», помыть посуду, потереть какую-нибудь глянцевую внутренность дома и причесаться. Агата прибежала домой и успела только смыть с себя приключения. Она обрадовалась, что пришел папа, а не мама: папа не ковырял холодильник, чтобы проверить, поела ли Агата.

На следующее утро птенчик умер. Настя и Коля рассказали Агате, которая то выпускала, то всасывала обратно нижнюю губу, что им даже помогала мама. А потом, когда Бубльгум высоко вытянул лапы и перестал моргать, мама поводила мышкой, почитала в интернете и сказала, что настолько новенькие птички почти всегда умирают у людей дома. В этот раз никто не рыдал, слез было чуть-чуть. Агата отыскала в придомовом лугу консервную банку, а Коля и Настя положили внутрь птичку, перевязали банку веревкой и подсунули под нее штук десять маленьких букетиков. На утес шли так же молча, но коленастя уже не разбрасывали листья, а Агата шагала равномерно. Консервную банку закопали почти на самом краю, чтобы Бубльгум мог смотреть на лес.

После похорон, прямо на кладбище, Агата, Настя и Коля провели совещание. Решили, что лечить животных, а также помогать им стать сильнее у них не получается, поэтому надо с этим закончить. Снова то лежали, то сидели, то говорили, то молчали, в основном смотрели в топазовое небо. Животные умирают каждый день, сказала Настя. Хорошо, если в лесу, здесь им спокойно, сказал Коля. А если в городе, куда их потом, спросила Агата. На помойку, сказали коленастя хором. В Агатину голову стали острыми осколками вползать городские помойки, раскуроченные и страшные, застеленные трупами. Мокрый котенок с открытым ртом. Клубок из собаки. Несколько рваных крыс. Из Агаты стали вырываться звуки, звуки нарастали, всхлипывали, а лицо совсем намокло. Коля и Настя навалились на Агату и стали гладить ей спину, голову и плечи. Когда Агатины рыдания прекратились, она объявила, что будет приносить трупы городских животных на утес и хоронить их тут. Вы со мной, спросила Агата, размазав прозрачные сопли по ладони. Коленастя встали и запрыгали, закричали, что это суперская идея, что как же они сами не додумались, что это то, в чем они точно не налажают. Потом все снова улеглись и теперь все время не замолкали, совещались, продумывали. Решили называться Похоронным Отрядом Бездомных Животных. Перед самым золочением противоположной горы Агата, Коля и Настя встали, чтобы еще раз взглянуть на драконову спину. Интересно, а на Кавказском хребте может быть настоящее Средиземье, спросил Коля. Я думаю, там оно и находится, сказала Агата.

Мертвые животные сами по себе не попадались, и Агата, Коля и Настя стали искать их на улице Змейской. К третьему дню они нашли первый труп. Это был блин из ежа, раскатанный по асфальту, где ездили машины. Но пока Агата, Коля и Настя добежали до Старой кастрюли, отыскали в придомовом лугу лопату, вытянули из кухонных куч пакеты и вернулись обратно, ежовый блин уже куда-то делся. Члены Похоронного Отряда решили, что такого допускать больше нельзя и запихивать животных в какой попало мусор тоже нельзя. Вечером в Агатин глянцевый дом пришла мама, и Агата сказала, что к продуктам надо добавить мусорные пакеты, потому что у коленастиной мамы они закончились. «Блин, они же не нищие, совсем уже, – ответила мама. – Ладно, возьми в кладовке наши». Агата задергалась, даже подпрыгнула, и спросила, а вдруг есть еще и резиновые перчатки, это уже им с коленастей надо для огорода. «Бери, раз для огорода, – сказала мама. – Только внеси все это в список покупок, пожалуйста, и положи на тумбочку для Лиды».

На следующий день Агата, Коля и Настя положили все нужное в школьный рюкзак и впервые сошли все вместе с улицы Змейской. Сначала уходили ненадолго, границы поисковой операции расширяли медленно, чтобы не заблудиться и не попасться родительским знакомым. В первый же день нашли дохлую мышь, раздутую, а чтобы больше не вдыхать сладко-трупное, не стали ее вкладывать в гроб и закопали прямо в пакете. Потом отыскался голубь, целый, сухой, ему подобрали гроб из трехлитровой банки. Третий день был очень грустным, потому что Агата, Коля и Настя набрели на заброшку и нашли там двух мертвых котят, малюсеньких. Настя все-таки поплакала, так что всеми траурными приготовлениями занимались Агата и Коля. Котят похоронили вместе в обувной коробке, цветы положили и внутрь, и сверху гроба, а для украшения могильного холма Агата украла соседскую розу, продырявив шипом палец.

Поиск мертвых животных и похороны выедали целые дни, полностью. Одна ходьба по новым улицам, к Старой Кастрюле и на утес занимала несколько часов. Агата так уставала к вечеру, что иногда даже не читала «Гарри Поттера», хотя там происходил Святочный бал. А во время вечерних бесед с родителем, которые проводились с ней виновато и потому в обязательном порядке, напрягала все глазные мышцы, чтобы веки не слиплись. В один позднеиюльский день члены Похоронного Отряда провели совещание и решили, что будут работать в графике один-три. Коленастя объяснили, что так когда-то работал их папа и что это, кажется, значит, что три дня они будут искать и хоронить животных, а один день ко всему этому готовиться. В первый непоисковый день Коля сразу же принялся чертить кресты, потому что они до сих пор ни один не воткнули, хотя обещали это еще Гермионе. Коля выдумывал способ делать кресты быстро и красиво и к концу дня почти выдумал. Настя села сочинять отпевания: она иногда писала стихи, а еще слышала, что отпевания на похоронах необходимы. Агата шелестела в придомовом лугу, трава которого уже закрывала ее всю, даже прямо стоящую, и искала что-нибудь для гробов и крестов. Вечером Агата утвердила почти готовые Колины чертежи и размазала слезу от некоторых Настиных отпеваний. Одно из них пригодилось уже назавтра. Его, как положено, пели – все втроем и наизусть.

Прощай же, голубь, друг наш вечный.
Мы думали, что ты ведь бесконечный!
А ты весь умер и лежишь,
Зато ведь в рай ты щас летишь.

К середине августа Агата, Коля и Настя похоронили еще восемь голубей, двух ворон, одну сойку, семь мышей, трех крыс, одного ежа, одного котенка, трех взрослых кошек и одну взрослую собаку. Иногда поисковая операция приносила по два-три трупа, и это радовало Агату, Колю и Настю. К середине августа Коля сделал сорок один крест из дощечек, палок, веревок, иногда гвоздей. Настя написала чуть больше двадцати отпеваний (поэтому иногда приходилось их повторять). Агата нашла сама все гробы и всегда участвовала в их украшении. Самым любимым был предзолоченный час на утесе, когда можно было лежать, смеяться, есть ягоды, болтать про все на свете, мечтать, как вместе поедем на хребет, отыщем Средиземье, а когда вырастем, сделаем корабль и уплывем в Москву или Лондон и будем там жить. Два раза предзолоченные часы портились, когда вдруг прибегал сильный, выдергивающий кресты ветер и приходилось сползать с утеса раньше времени. В такие разы из-за противоположной горы, над левым холмом, начинало размазываться рыже-красное облако. Коленастя сказали, что это от завода, который испортил их маму.

В августе у Агаты случился вечер с мамой и папой сразу. Они решили поговорить о скорой школе и о том, что стоит вернуться в художку, которую Агата бросила еще в мае. «Осталось три недели, с ума сойти, – сказала мама. – Мы ведь даже не составили список к школе». Агата ненавидела тяжелые мольберты, кнопки для листов, об которые все время колола пальцы, неразминаемый пластилин для художников и гуашевую вонь, так что попросила родителей не возвращать ее в художку. «И чем же ты будешь заниматься после школы? Может, отдадим тебя в музыкалку?» – спросил папа. Агата ответила, что они с коленастей придумают, чем заняться, дел на самом деле много. «Эти дети хороши для игр», – папин голос похолодел. «Тебе нужно иметь более приличный круг общения, чтобы стать достойной взрослой», – разрезала глянцевый воздух мама.

В день выпиливания крестов, поиска гробов и сочинения отпеваний Коля сказал, что нужно расписать план на осень, учитывая скорую школу. Агата сказала, что пойдет в художку и времени у нее почти не будет. Ты собираешься стать художницей, спросил Коля. Не-а, не стану, у меня плохо получается, сказала Агата. Тогда зачем тебе туда ходить, спросила Настя. Мне незачем, просто в художке пятидневка, сказала Агата. А мы никуда не ходим, после школы гуляем, сказал Коля. Зимой играем в компьютер, у нас есть свой отдельный, сказала Настя. Агате вдруг стало тесно внутри своего тела, она встала и пошла в траву. Когда Агата вышла к штабу с консервной банкой, то попросила коленастю узнать у родителей, могут ли их перевести в ее школу. На следующий день коленастя объявили, что их никуда не переведут: в Агатиной школе поборы.

В сентябре Агата и коленастя разорвались и осели в разных школах. Агате пришлось влезть в темно-синюю форму, которую носили все ее одношкольники, а еще сутулиться, чтобы учебники в рюкзаке не так сильно сталкивали ее лопатки. Учителя были улыбающиеся и иногда показывали опыты, но Агате было вязко. Вся эта школа, звонки по минутам, жесткие парты и физкультурные мячи, летящие только в голову, налипали на Агату вместе с формой, вталкивались внутрь вместе со столовскими котлетами и тащились следом в художку вместе со стучащим по асфальту тубусом. В художке было не так режимно. В классе учились даже пятнадцатилетние, совсем взрослые, они часто отпрашивались к репетиторам и куда-нибудь еще. Агата была самая маленькая, но тоже отпрашивалась, чтобы скорее зажить своей настоящей жизнью.

Сентябрь пробегал быстро, он был совсем не дождливый, даже греющий и не требующий курток. Коленастя ждали Агату возле художки, иногда подолгу, при встрече все втроем обнимались, хотя летом обнимания происходили только в грустные моменты, и сначала шли за едой. Агата теперь обедала в школе, но вместе с коленастей все равно воровала груши, яблоки и виноград. За весь месяц они нашли и похоронили несколько разных птиц и одну небольшую собаку, школа откусывала от жизни слишком большие куски.

С Агатой случился пятый класс, теперь она могла ходить по всей школе и бывать в разных учительских пещерах, где из разных взрослых голов выходили разные слова-уроки. Агата не заметила, как все ее одноклассники повзрослели и начали обновлять младшешкольную дружбу, сбиваться в девичьи или мальчишечьи комки. Агата так ни к кому и не примкнула. Она заметила, что пропустила ревизию дружбы, только когда на нее озлобилась самая большая группа самых рослых девочек. В ней предводительствовала Марина, она была особенно крепкая и большая, как холодильник. Однажды Марина назвала Агату ржавой, и остальные рослые девочки повыпускали из своих ртов хохот и взвизгивания. Агата промолчала и не заметила, что это было оскорбление.

Первого октября у Агаты был день рождения. Родители заплатили взрослому кафе с детским уголком, чтобы там веселили и кормили сладким Агату с ее друзьями. Заказали восемь мест, но пришли только коленастя и еще одна девочка, у которой тоже не получилось приклеиться к группе. Одиночка принесла Агате три новых пазла и неновую «Таню Гроттер», которую Агата сразу решила никогда не читать. Коленастя подарили робота на батарейках, совсем нового и яркого, дорогого, – правда, Агата видела его в коленастиной комнате еще в июне. После праздника мама забрала Агату и заодно развезла по домам сразу всех ее гостей. «Тебе надо больше общаться с ребятами в школе, – сказала вечером мама. – Ты же раньше со многими по крайней мере приятельствовала». Агате исполнилось одиннадцать лет, и она специально не спала до полуночи, чтобы дождаться совы из Хогвартса. Сова не прилетела ночью и утром, но Агата не сильно расстроилась, потому что, во-первых, изначально сомневалась в том, что сова прилетит, а во-вторых, ей теперь не надо было беспокоиться, как упросить Дамблдора взять в Хогвартс коленастю, если окажется, что они маглы.

В октябре случился дождливый день, и Агатин класс остался в зале на физкультуре. Тренер сказал, что все будут учиться залезать на канат, и выстроил очередь. Агата не заметила очередь и, хотя стояла в середине, подошла к канату первой и проелозила своим телом до самого верха, съехала вниз, споткнулась о чью-то ногу и упала на четвереньки. Весь ее класс задребезжал и начал смеяться. Агата поднялась и нашла возле своего лица лицо Марины, которая стала орать, что Агата обезьяна, ржавая сковородка и красножопая макака. Класс еще сильнее задребезжал. Ты еще пожалеешь, что влезла без очереди, почти прошептала Марина. После урока физрук отвел в сторону Агату и стал говорить ей что-то про скромность и гордыню, которая смертный грех. Агата ничего не поняла, а когда зашла в раздевалку, где уже никого не было, увидела, что ее вещи разбросали по всей комнате так, будто Агатин пакет с синей формой и всем остальным взорвался, а майка вообще висела на люстре. Агата решила не просить физрука доставать майку, надела блузку и форму на голое тело, пообедала в столовой и пошла под моросью сразу к коленасте.

Коленастя нашлись в Старой Кастрюле: уроки закончились, а идти к Агатиной художке было еще рано. Они ничего не спросили, просто Коля взял Агатин рюкзак и отнес в дом, а Настя дала перчатки и мусорные пакеты. И дождь, и морось уже закончились, так что Агата, Настя и Коля пошли сразу к большой улице, самой нижней и самой центральной, и почти сразу нашли мертвого, чуть грязного, но в целом белого кота. Агата решила поднять его сама. Одну ладонь подсунула под котячью голову, другую повернула так, чтобы она была параллельна телу, и втиснула ее посередине. Коля держал пакет раскрытым, Настя ему помогала, чтобы пакет не надулся и не вывернулся. Агата вложила труп кота в полиэтилен и дернула головой вверх. Прямо перед ней, за коленастей, стояла Марина-холодильник, она не обзывалась, не улыбалась и не смеялась. Посмотрела и просто ушла.

Со следующего дня Агату стали называть труповозкой, моргодевкой, ржавым катафалком и просто чокнутой. Сначала Агата специально молчала, но когда обзывания стали выползать даже из мальчиков, в Агатином животе, а может, в голове, треснул бетон. Она закричала, что вы все гадкие, вам никого не жалко, а мне животных жалко, их же выбросят на помойку, а мы с коленастей их хороним, чтобы им было спокойно. Сами вы дураки, сами вы чокнутые, ненавижу вас всех! Марина подняла себя из-за парты, подошла к вскочившей, дергающейся Агате и просто ее толкнула. Агата ударилась попой об угол парты, вскрикнула, подпрыгнула к Марине и тоже ее толкнула. Агата никогда в жизни никого не толкала, поэтому ее толчок особенно разозлил Марину и других рослых девочек, они вместе повалили Агату на линолеум и стали ее бить ладонями, шлеп-хлобысь-бах, по голове, животу, рукам, коленкам, в основном по голове и животу. Когда Марина пнула Агату, сначала чуть-чуть, будто проверяя на упругость, а потом подняла над ней ногу, ее и еще двух девочек оттащили мальчики, остальные девочки разлетелись сами. Мальчики помогли Агате подняться и сесть на стул, но сразу после этого отошли и больше на нее не смотрели.

Вечером был папа, и Агата сказала ему, что больше не хочет ходить в свою школу, а хочет ходить в коленастину. Обычно папа был подсушенный, безмышечный и бескровный, он напоминал Агате живую ель в конце марта, которую так и не вытащили из дома. Папа, как и мама, уставал и поэтому никогда не кричал. А тут закричал. Я знаю, что ты прогуливаешь художку, ругался папа. А еще классная сказала, что ты взяла труп кота и куда-то его понесла, ругался папа. Вместе со своими дебильными друзьями! Папа почти орал. Вы там что, чучела делаете? Опыты проводите? Может, сами убиваете?

Папа навсегда, совершенно, бесповоротно запретил Агате ходить к коленасте, а еще сказал, что со следующей недели у Агаты будет няня, хотя она и с трудом втискивается в бюджет. «Твое будущее почти загублено, – папа говорил уже тихо. – Без гувернантки нам никак». Тогда внутри Агаты осыпался весь бетон, до песчинки. Она начала швырять по сторонам, не в папу, а просто, пульт от телевизора, стеклянную вазу, «Гарри Поттера», «Таню Гроттер», вилку, учебник по математике, ручку – все подряд, и швыряла до тех пор, пока все ее тело не обнял папа. Агата успокоилась, и тогда папа вложил ее, неумытую, в гостевую кровать на первом этаже. Через несколько минут Агата услышала, как он кому-то звонит. «Я больше не разрешаю своей дочери ходить к вам в гости и дружить с вашими детьми, – говорил папа. – Прошу понять, что у нее другие интересы и цели в жизни». Потом папа вошел в комнату, где лежала Агата, и спросил, хочет ли она в свою кровать. Агата ничего не ответила, и папа ушел.

Агата не спала, но и не двигалась, не свое одеяло давило сверху, не свой матрас давил снизу, она вся была как ежиный блин, только с вытекающей из глаз водой. Пришла мама, и Агата услышала, как папа сказал, что вложил ее в гостевую кровать, чтобы скорее успокоить и не тащить на второй этаж. Четыре родительские ноги застучали по лестнице, тогда Агата смогла выкрутиться из давления и сползти на пол. Она открыла окно, выковыряла комариную сетку, встала на подоконник и прыгнула в траву. В их огороде не росло ничего съедобного, а земля была каменно-твердой, так что ногам сделалось больно. Агата решила специально замерзнуть, чтобы заболеть и не идти завтра в школу, а может быть, даже умереть. Она легла в подмоченную траву и увидела небо. Такое небо. Ониксовое, как камень на уроке природоведения, высоченное, как миллион гор, и живое, шевелящееся, подмигивающее Агате всеми звездами, кучками и полосками звезд. А что, если это не звезды, а самый светлый свет, такой сильный, что проделывает дырки в ониксовом небе. Что, если небо окажется просто решетом. Вдруг небо когда-нибудь совсем продырявится, и я увижу самый светлый свет. Агата заулыбалась этой фантазии, подумала, что надо не забыть рассказать про нее коленасте, и снова заплакала. От слез мерзли щеки, ступни уже болели и, наверное, собирались отколоться, спина насовсем прилипла к земле. Агата поняла, что очень хочет попи?сать. Она еле-еле оторвала спину от земли и села. В Агатином кармане вдруг дрогнул телефон.

пишем с папеного не отвичай нам все ровно что сказал твой папа завтро придем к тибе в школу после второго урока

Агата вскочила вся, резко, подпрыгнув. Отыскала уличную табуретку, приставила к стене и влезла обратно в окно. Разделась до трусов, скользнула под мягкое, большое одеяло, провалилась в матрас и уснула. Лишь бы теперь не заболеть, успела подумать Агата.

Утром ни одного родителя в доме уже не было. Зато была рисовая каша с бананами, шоколадка, нарезанный батон и малиновое варенье, а рядом – записка. «Хорошего дня, доченька. Угощайся. Люблю, мама». Агата никогда не получала таких записок и не поверила, что эта настоящая. Она выбросила бумажку, съела кашу и положила в рюкзак шоколадку. Агата вышла во двор и сразу же посмотрела на новое для нее, рассекреченное, очень любимое теперь небо. Но небо вдруг сделалось желтоватым и мутным, как безмясные куски холодца. Это было не дождливое и не преддождливое небо, а совсем чужое. А что, если его заменили, потому что я раскрыла секрет, испугалась Агата, но тут же сказала себе, что это полная ерунда.

В класс Агата зашла совсем согнувшись, прибито, специально перед самым звонком. Но когда начался урок, стало понятно, что никто не собирается ее обзывать или бить. Даже учительница едва вертела слова на языке и роняла их невнятными ошметками. Половина одноклассников положили головы на парты и спали. Марина моргала медленно и даже не смотрела по сторонам. Урок еле катился, но все никак не докатывался. На тридцать третьей минуте кабинет вдруг порыжел, заоранжевел, как будто в него стали светить через пивную бутылку. Звонок зазвенел как будто тоже медленнее, либо так казалось Агате; Агата вдруг тоже сильно захотела спать. С концом урока все проснулись и посмотрели в окно. Там стало еще оранжевее. Весь класс и даже учительница вышли на улицу.

Небо вилось спиралями, красно-рыжими, коричневыми и желтыми, все вокруг, каждый предмет и каждое дерево, поржавело. Машины, асфальт, баскетбольное кольцо. Это пыль или так свет падает, услышала Агата старшеклассницу. Всё вместе, мне кажется, ответил старшеклассник. Дети и уже почти выросшие дети, учителя и другие взрослые стали выдавливаться из здания, тянуться наружу, липко и долго, как жвачка. Все теснили всех, и скоро вся школа толпилась на улице.

Агата была первой, кто посмотрел не в небо, а, как она привыкла, вниз, на асфальт. Весь школьный двор, до самых ворот, а также за воротами, до дороги, все было в объемном, жутком узоре. Агата услышала, как кто-то верещит. Потом еще кто-то. И еще. Это же мертвые птицы! Мертвые птицы! Птицы! Мертвые! Теперь все смотрели на асфальт, многие кричали, кто-то уже начал плакать. Агата почувствовала, что на нее навалились, обняли, что вокруг нее сомкнулись. В середину школьного двора прыгнула черная кошка и стала играть с дохлой вороной. Интересно, а кошка умрет, спросил Коля в Агатино левое ухо. Не знаю, посмотрим, ответила Настя в Агатино правое ухо.

Первой от школьной кучи отсоединилась Марина, она спустила себя с крыльца и сделала три шага вперед. Ее тело-холодильник качнулось, и дальше шагать Марина не стала. Она села на корточки, взяла раньше белого, а теперь рыжего голубя и повернулась к Агате всем телом, своим и голубиным.

– Куда нести?

Лида Юсупова. «Папа лес»

Папа собирает грибы. Мы разговариваем. Вокруг нас – лес. Я тоже собираю грибы. Мы собираем подосиновики, подберезовики, белые, моховики, волнушки и грузди, другие не собираем. Волнушки и грузди папа замочит, а потом засолит, а остальные грибы тоже замочит, а потом сварит, а потом пожарит с вареной картошкой, но вначале, конечно, все эти грибы надо помыть и почистить. Папа солит волнушки и грузди только с солью, больше ничего не добавляет – складывает грибные шапочки друг на друга, пересыпает солью, заливает водой, сверху кладет перевернутой широкую тарелку, а на нее – камень. И на полу в темном уголке грибы стоят, солятся. Ужасно вкусные получаются (их надо есть с вареной картошкой и подсолнечным маслом). Я только не знаю, заливает он горячей водой или холодной.

– Папа, ты холодной водой заливаешь грибы, когда солишь, или горячей?

– Да я никакой не заливаю.

Тогда я отредактирую предложение про засолку, уберу «заливает водой». Вот так правильно: «Папа солит волнушки и грузди только с солью, больше ничего не добавляет – складывает грибные шапочки друг на друга, пересыпает солью, сверху кладет перевернутой широкую тарелку, а на нее – камень».

Когда папа был жив, мы очень мало разговаривали. Папа вообще мало разговаривал. Он становился разговорчивей, когда был пьяный, но тогда он просто шутил, ни о чем серьезном не хотел говорить. Но я хочу, чтобы он со мной сейчас разговаривал.

Мы идем по лесу, и меня снова поражает его нереальность – лес всегда поражает меня нереальностью, он кажется мне театральными декорациями, я не могу поверить, что это все вот здесь само по себе выросло и сорганизовалось: коричневая шершавая кожа из сухих иголок и листьев под ногами, вокруг – стволы, сухие, покрытые мхом, – сосны, елки, кедры, – листья, дрожащие над головой и сверкающие солнечным светом, шумящие над головой, листья осин… Однажды, когда мы возвращались с дачи на так называемом рейсовом автобусе – мне было лет десять, – мы ехали обратно в Петрозаводск на этом автобусе, мы проехали только пять километров – а он шел медленно, потому что дорога была песчаная, еще не заасфальтированная, и уже темнело, был сентябрь, белые ночи давно кончились, и вдруг автобус остановился, дверь открылась, все смотрели на эту дверь, маленький автобус, одна дверь в середине, и в эту дверь медленно вошла женщина – я запомнила цвет ее одежды, ее куртки – лиловый, красивый, она была красивая, ее лицо светилось счастьем, она тихо кому-то что-то сказала, и люди в автобусе начали повторять: собирала грибы, потерялась, провела всю ночь в лесу, только что вышла на дорогу… Провела всю ночь в лесу! Я представила этот шум деревьев над головой в полной темноте – как страшно. Невозможно страшно. Но почему? Почему именно шум деревьев над головой и невидимое небо (пасмурное, без звезд, без луны) мне казалось самым страшным в детстве и долго потом, когда я вспоминала эту женщину? Но я знала, как выжить одной в лесу. Я знала про маленьких братьев, которые заблудились рядом с дачами, одному восемь, другому шесть, их искали несколько дней, потом они сами вышли на дорогу, они ели молодые ростки на еловых ветках, бледно-зеленые мягкие иголочки, так говорили, что они питались этими нежными иголочками. Когда их искали, нашли два скелета, но скелеты были очень старые, детские, там рядом с дачами раньше была деревня Ольгино, совсем рядом, мы ходили смотреть на руины, заросшие иван-чаем, и, наверное, эти двое детей-скелетов были из Ольгино, ушли из Ольгино, давным-давно, и вот их нашли, когда Ольгино было уже пустым… Папа один раз тоже заблудился.