Великий Кристалл. Памяти Владислава Крапивина

– Эй, гипсовые болваны! – вскричал кудрявый широкомордый властитель. – Протрите поганые уши и слушайте сюда! Согласно последней редакции конституции Центраины все пережитки тоталитарного прошлого объявлены вне закона и подлежат уничтожению. На следующей неделе приедет грейдер, который здесь все заровняет. Слышало, сволочье? Но наше гуманное ведомство дает вам шанс. Тот, кто согласится на сотрудничество, будет эвакуирован и продолжит свое ничтожное существование – разумеется, за пределами нашей любимой Центраины. Мы позволим дурачкам с Полуострова вас выкупить, – начальник хихикнул. – Но не всех. Только тех, кто пойдет на сотрудничество. До сих пор у нас не было своих шпионов на Полуострове, теперь они будут. Ну а те истуканы, которые для этого сотрудничества слишком глупы, здесь и останутся. За вашу утилизацию отвечает, ха-ха, господин грейдер.

Пока мордоворот распинался, а автоматчики демонстрировали готовность всех искрошить, пара давешних грузчиков сооружала в углу лагеря армейскую палатку – высокую, чтобы начальству не склонять головы. По завершении речи туда стали приглашать наших – для индивидуальных бесед. Кто сам шел, а кого и несли. По завершении разговора их разделяли на две неравные группы, сосредоточенные в разных местах лагеря. Видать, часть сотрудничать согласилась, другая нет. Но где какая, иди пойми. Мы, простые статуи, пока настолько безлики…

8

– Опять ерунда, – жаловался Влад. – Настолько вышло безлико…

– Чтобы писать, как Тропинин, – назидательно молвил я, – мало снять внешние признаки его стиля. Надо вжиться в сам его творческий акт. Сонастроиться с миром чувств, а не настроений. Уловить скрытые цели. Понять, зачем он пишет так, а не этак. Одних детских воспоминаний для подобной работы мало. Вот, держи флешку. На ней все его книги, читай.

– Пиратское? – хмуро поинтересовался Влад.

– Стыренное у пиратов!

Лишь под этим соусом ему и «зашло». Чистое ребячество, право слово! Но если ты нищ, как огородное пугало, тебе не до законов о контрафакте. И коль не можешь поддержать культуру деньгами, так хоть вниманием.

Всё, что сейчас передал Владу, я и у себя сохранил. И основательно так вчитался: интересно же! И, по-моему, уловил главные мысли Тропинина, кочующие из одной повести в другую.

Многогранность. Главное свойство модели мира, раскрытой в его мегацикле «Великий Кристалл». Разность граней, но проницаемость ребер. Каждая грань – свой особенный мир, посетить который можно силою духа либо с опорой на технические декорации (в интерьере звездолета и электропоезда переход намного комфортнее). Что это за миры такие, в которые можно попасть напряжением психических сил? Внутренние миры. А Кристалл, соответственно, представляет многогранность личности. Только осознанная ее жизнь ограничена: протекает на единственной грани. А почему бы не выбраться за пределы?

Кстати, Тропинин и сам не любит задерживаться на одной грани. Потому его повести, как правило, не длинны. Прихотливо увязаны в целое общими идеями и персонажами, каждый из которых лишь раз сверкнет в качестве героя. И наверное, каждый герой многого не успеет. Для всякой грани герои нужны свои.

Кто они, герои? Мальчишки. Если взрослые, то родом из детства. Взрослых родом из детства психоанализ считает инфантильными, но здесь не тот случай. Фрейд, извини. Детская сексуальность, эдипов конфликт, столкновения влечений с запретом – всё не о том, ведь из детства героев исходит сила, а не невротические проблемы… Хотя да, их можно толковать и как застрявших в Эдипе, но тропининская специфика уйдет. Кажется, вот почему: возраст героев Тропинина тяготеет к младшему школьному. Не к дошкольному, когда эдипов конфликт расцветает впервые, не к подростковому, когда возвращается в бурных энергиях пубертата. Важное для Тропинина время носит имя латентной стадии, все, что на ней происходит, – в основном не про сексуальность. А про что? Про верность. Идее, себе и другу. Взрослых, которую эту верность в себе сохранили, Тропинин зовет Командорами. Кем командуют Командоры? Ну, в основном собой. Это тоже немало. Командоры спасают детей, а на самом деле – себя. Себя настоящих.

Что героям мешает? Страхи. Они тоже приходят из школьного детства, где персонифицированы хулиганьем с разными позорными кликухами. Плюс к хулиганью – ложные Командоры. Это дядьки с педагогической жилкой и с талантом к манипуляции. Многолик мирок школьных садистов, а во взрослой жизни нам встречаются те же типы, да лучше прячутся. Но случись где горячая точка – ведь воспрянут во всей красе!

Помогает героям что? Сверхспособности, а еще артефакты. Мелкие предметы: монетки, пуговицы, шарик, кристаллик. А еще – Старая Тетрадь. В чем их роль? Ориентируют. Отсылают к прошлым историям. К героическим канонам должного. В артефактах материализована энергия духа. Аналитик фрейдовской школы обнаружил бы в том фетишизм, но меня ругаться не тянет…

Что ж, для начала достаточно. Если Влад хоть это поймет, у него все получится.

9

Не срослось. Я даже не начал писать повесть, а за мною уже пришли. Открываю дверь, а они уже втроем под стеночкой топчутся. Корочку предъявляют: Служба безопасности Центраины. И ордера на арест и обыск. А лица такие наглые, уверенные: ошибки не будет. С чего бы?

– Итак, – неприятно сощурился чин безопасности в черном, – вы подтверждаете, что являетесь запрещенным в Центраине писателем Владиславом Тропининым, чье творчество воспевает тоталитарный режим Восточной Федерации?

Ах, вот оно что! Оказалось, от имени известнейшего издательства Западной Федерации со мной говорили подставные лица. Являюсь ли?..

– Нет! – улыбнулся я.

– А это что? – показал он подписанный мной договор о намерениях.

Сам-то текст договора ни к чему пока не обязывал, но юристы составили его не с кем иным, как с Тропининым. Что же я, дурак, подписал?

Прежде чем обшарить квартиру, безопасник будто ненароком спросил:

– А где Юрий?

– Какой Юрий?

– С которым вы только что разговаривали. Мы его не встретили почему-то.

Ага, и квартира была на прослушке! Но уж Юрку-то я не выдам:

– Это я сам с собой болтал. У меня бывает.

Пришелец недоверчиво усмехнулся:

– Играете невменяемого? Не поможет! – Он бесцеремонно схватил со стола мой телефон, пролистал контакты, затем вскрыл его корпус и извлек сим-карту. – Изучим. – А телефон оставил на столе. Его просчет. Стоило ему отвернуться, как я вернул себе средство связи.

А ведь с Юркой можно связаться и без сим-карты. Даже при разряженном телефоне. Он меня услышит и так. Я пробовал.

Вот и теперь связался, пока черный сотрудник уткнулся в мой ноутбук, один из его подручных шарил в книжном шкафу, а другой на кухне упаковывал в следственный чемодан микроволновку и чайник. Ага, чтобы снять информацию.

– Юрка, – сказал я, – меня здесь обыскивают и вяжут парни из СБЦ. Что скажешь?

Черный безопасник посоветовал не паясничать. Он решил, что я просто пытаюсь его отвлечь от интимной своей переписки, – и лишь усилил свое к ней внимание.

Но Юрка-терапевт мне ответил. Он ведь был здесь, в трубке.

– Понял, – сказал он. – Хорошо, что я спрятал вещдок – Старую Тетрадь. Полагаю, за ней охота. А электронные документы и так лежали в сети в самом свободном доступе.

– То есть мне стоит расслабиться, и чаша меня минует?

– Нет, не так, – спохватился Юрка. – Не минует. Если на то пошло, лучшей для тебя линией будет сымитировать психоз. Что-нибудь зрелищное. Кататонию сможешь?

– Ой, это что такое? – вроде знакомое слово, но пока разберешься…

– Объясню популярно, без лишних тонкостей. Помнишь, ты в школьном театре играл статую Командора? Вот примерно такая пластика.

10

Помню ли я, как играл статую Командора в школьной пьесе по мотивам мольеровского «Каменного гостя»? Ну, к сожалению, помню. И, что характерно, всю историю – с первой репетиции. Мне ведь не сразу досталась роль пакостной статуи. Я готовился ни много ни мало – к роли Дона Жуана, и получалось, по общему мнению, очень славно, то есть разумного основания снять меня с роли вроде бы не было. Но лишь до той поры, как кудрявый мерзавчик Лешка Булыгин, любимец учителей и одноклассниц, возжелал эту роль себе. Как он играл? Да посредственно. Представлял все тот же заносчивый образ себя, каким день ото дня звездел на уроках да переменах. Заикался – ибо был он к тому же заикой. Но учителя высказались хором: героем-любовником может быть только он. Это-де ему органично.

Как их решения воспринял я? С тихой яростью. Собирался в знак протеста вовсе ни в чем не участвовать, но призадумался: это ведь выйдет бегством! А я в ту пору как раз мечтал податься в актеры, другого дела жизни даже не представлял. Вот и смекнул: останусь. Но нанесу свой удар. Так отыграю статую, что героя-любовника даже никто не вспомнит.

Удалось ли? Местами. В эпизодическом образе статуи внимание зала на себя, конечно, перетянул. Но финал мизансцены вышел для меня неожиданным. Дон Жуан Командорову руку долго не отпускал, вместо того чтобы честно упасть замертво. В рукопожатие Леха вложил всю свою дикую злость и обиду, а клешни его были сильнее моих ладошек. Оставалось стоять и не морщиться. Образ статуи обязывал ко многому.

– Ты терпи, статуя, в Лувр попадешь! – издевательски прошипел он.

А из-за кулис возмущенная труппа шептала мне, чтобы я отпустил руку и дал герою упасть.

Чем закончилось? Моей фразой, сказанной громко, на зал:

– Отцепись от руки, придурок! – и показательным исключением из школьного театра за неспортивное поведение.

Я собирался вернуться. И долго еще планировал поступать в театральный. Но что-то с тех самых пор мне мешало. Лицедейство забросил, тонкие движения души пытался выражать письменно. Получалось ли? Больше нет, чем да.

11