Испытание реализмом. Материалы научно-теоретической конференции «Творчество Юрия Полякова: традиция и новаторство» (к 60-летию писателя)

Приездом группы работников ТВ, съемкой заказанного Жарыниным сюжета и вечерним просмотром отснятого материала заканчивается вторая часть «Гипсового трубача». Кульминационный момент романа – вечерний просмотр того, что днем было записано в доме ветеранов работников культуры. О безграничных возможностях СМИ манипулировать общественным мнением известно давно; приехавшие телевизионщики при показе вырезали все, кроме слов Жарынина о статусе пансионата «Ипокрения». И затем выступающий всеобщим благодетелем Ибрагимбыков обещает телезрителям, что не оставит беспомощных стариков на улице, а расселит их по другим пансионатам, чтобы всерьез заняться ремонтом уникальной жемчужины русского зодчества, то есть провозглашает с экрана именно то, чего более всего опасались и Огуревич, и Жарынин, и, главное, – сами ветераны.

Ждать развязки судьбы дома ветеранов заинтересованному читателю пришлось достаточно долго, более двух лет, и вот в марте 2012 года вышел последний, третий том «Гипсового трубача». Терпение нетерпеливого читателя автор успешно подогревает любовным нетерпением писателя Кокотова, встретившего в пансионате бывшую пионерку своего отряда из тех времен, когда он в студенческие годы подрабатывал летом в качестве лагерного пионервожатого. Ныне эта богатая и преуспевающая дамочка активно вводит его в искушение, а затем успешно динамит его. Утомительные и явно затянутые эротические мечтания Кокотова на страницах романа создают тот самый «саспенс» для читателя: непрочитанных страниц все меньше, к тайне мы так и не приблизились… Неожиданные обстоятельства приводят «писодея» – так любовно обзывает соавтора Жарынин – к истинному чувству.

Но вот пружина отпускается, и сюжет начинает стремительно раскручиваться: сданный в первом томе Кокотовым анализ на биопсию дает положительный результат – у него рак. К этому времени он уже обрел женщину, которая любит его всю жизнь (разумеется, это не бывшая пионерка), которая крепкой рукой удерживает его от гибели практически в последний момент. Писателем точно прослеживается, как подсказки судьбы первоначально воспринимаются им как помехи. На этом же угадывании подсказок высших сил заостряет внимание читателя Тихон (Шевкунов) в своей книге «Несвятые святые», многажды переизданной за последние два года…

Не скоро сильно изменившийся после удачного лечения Кокотов возвращается на поле действий, покинутое им в решительный момент схватки с Ибрагимбыковым, к которой его упорно толкал соавтор. Вот тут-то читателю открываются все главные секреты и умалчивания! Происходят разоблачения удивительные, и все оказываются не теми, за кого себя выдают. Интрига, мастерски закрученная писателем, получает совсем неожиданное разрешение: Ибрагимбыкова, в которого Кокотов стреляет перед своим внезапным отъездом, играет безработный актер, а подлинным бенефициаром продажи «Ипокрении» оказывается племянник одного из самых заслуженных ветеранов.

Как признается сам Ю.М. в интервью Л. Колпакову в «Литературной газете»: «Роман писался семь лет. За это время изменилось общество, я сам изменился, поэтому и части отличаются – по стилистике, энергетике, авторской позиции… Для условно «либерально-интернациональной» общины критиков… моя «традиционалистская» сатира направлена именно против их священных общечеловеческих коров… А для патриотов-почвенников в моих сочинениях слишком много иронии, игры, насмешки, гротескного реализма, обрусевшего постмодернизма, а это считается чужеродными признаками». Лучше самого автора о художественных приемах и средствах трудно сказать.

Уже писалось, что язык является одним из главных достоинств прозы Полякова, подтверждая наблюдение, что только поэты могут писать прозу, в которой каждое слово имеет вес, несет повышенную нагрузку, как в стихах, где слов на странице текста во много раз меньше, чем на странице прозы. Язык Ю.М. точен, отшлифован, и в то же время автор не чурается современной лексики и вульгаризмов. Это безжалостный язык человека, живущего без иллюзий – по отношению к себе и другим.

Но главным для меня в последней, завершающей части романа «Гипсовый трубач», имеющей подзаголовок «Конец фильма», становится художественное открытие автором, так сказать, алгоритма времени как времени оборотней и симулякров: ничто не остается таким, каким представляется в начале, каким оно хочет казаться и каким мы его видим исходя из прививаемых обществом стереотипов. Не есть ли это тот самый «культурный код эпохи», поиском которого был озабочен Витек из самого популярного поляковского романа «Козленок в молоке»?

Одно остается сказать: не верь глазам своим и думай, читатель, думай…

Неблагодарна, однако, стезя сатирика, особенно ярко талантливого, во все времена.

П.В. Калитин

доктор философских наук, профессор НИЯУ (МИФИ), председатель комиссии по критике и литературоведению МГО СП России

«Расчисленный хаос бытия»

I

Энциклопедия реальности в романе

«Гипсовый трубач»

1

В современном русском, скажем так, реализме царит странная: по своей хамовато=молодцеватой и – убийственной! – наивности – атмосфера, ей-ей, весьма успешно буквализированная З. Прилепиным: «Реальность очевидна, она вопиет о себе, ни к чему лезть в книгу, чтобы раскрыть свои светлые очи и познать все (! – П.К.). Все видно – иди и смотри». И без каких-либо «скрытых смыслов» (см. эссе «Кто виноват – колобок?» – простим «всеведущему» автору хотя бы невежественную тавтологию в последнем выражении…) Перед нами – настоящий, ядреный апофеоз эсхатологически- и – порнографически: обессмысленного! – реализма, закономерно да и органично предполагающего Россию как «свеже-убиенного животного на бойне: четыре ноги вверх, внутренности настежь – хоть подходи и руки грей» (из того же эссе).

Нельзя не подчеркнуть, что по праву, получается, патологоанатомическому (как минимум!) едва ли не самый премированный и «наибольший» на сегодня национальный реалист, мало сказать, с осознанной циничностью – и просто элитарно! – афиширует свой всевсепостигающий и аж «тепленький» абсурдизм: с одними «открытыми глазами» – «это не каждому дано» (см. эссе «Печальный плотник, сочиняющий стихи»)…

Действительно – не каждому… Только животным, распустившимся растениям. И просто трупам – еще с открытыми глазами…

Но вернемся к человеческой жизни.

В лице З. Прилепина мы получили ницшеанского человека моргающего, который добился у нас – не без эсхатолохизированного глянца: гламура – воистину исключительно: «нового» – мудроносного! – статуса, который подразумевает: нонсенсно – лишь убитую, буквально и – тропно убитую реальность России…

2

Спасибо З. Прилепину за публицистически безоглядную честность, пусть и хамовато=циничного пошиба… Такого реалистичного: е-ре-алис-тичного! – откровения: небытия=бытия – русская литература да и культура в целом – еще не знала…

Наш автор чувствилищно и – «по мелочам» – (что невольнее, объективнее и ценнее!) – оживил: опарышево – смерть, но, конечно, не собственно: ipsa реальности, а ее классического – идущего от бемовских «обозначений», равносущих вещам  – познания, наиболее полно и тождественно проявившего себя в системе Шеллинга и Гегеля. А также у их адептов из русской интеллигенции… И особенно: в творчестве великих отечественных писателей со столь характерными для них воистину правдолюбивыми «энергиями заблуждения» (по определению Л.Н. Толстого)…

Ф.М. Достоевский – как всегда пошел дальше, за горизонт, и утвердил: с принципиальным беспределом – «вполне фантастический» характер и прямо «русской» «истины» – «даже фантастичнее всего, что? мог бы налгать и напредставить себе повадливый ум человеческий» (см.: Нечто о вранье. Дневник писателя. 1873)…

На поверку – оригинальнейшая диалектическая метаморфоза = выкрутас истины: во всеединую! – ложь, разумеется, со сверхфантастическими – в натуре – коннотациями. На «всеотзывчивую» энергию любому классику=реалисту. И антихристу – во Христе…

Твори: тотально – вытваривай! – что вздумается – что вбредет в твое онтологическое, мягко говоря, «подполье», и ты – конкретно: гений – хоть истины, хоть добра, хоть красоты… Или всего по-русски, или по-немецки – вместе… Диалектически: системно…

Каков – в конгениальную легкость – культурнейший соблазн «малых» сил! Отсюда – один – нигилистично=наиреалистичне йший!! – толчок в сторону массового исторического творчества и – декаданса…

Казалось бы, преимущественно русская российская катастрофа 1917 года должна была раз и навсегда отучить нас от такой классической: литературоэксцентричности! – ведь именно она, и «всеотзывчиво» послужила «духовной», точнее, «одержимой» (по бердяевскому слову) навь=основой оного буквально=исторического сонебытия, разумеется, с небесными: по-кладбищенски – органично – коннотациями… И под надежной эгидой левитановского откровения: «Над вечным покоем»…

Вот почему едва ли не все дожившие до той катастрофы отечественные гении: от Н.А. Бердяева, В.В. Розанова до В.И. Иванова и И.А. Ильина, от А.А. Блока, М.И. Цветаевой до В.Т. Шаламова – признали конгениальную личностную предтечность Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого относительно уже массовой исключительности и непосредственно пролетарского гегемонизма – в новом, социалистическом контексте…

В результате умеющие слушать и действовать большевики очень скоро постарались развеять опаснейшую «реалистическую иллюзию» классической литературы с ее адекватным «идолопоклонством» перед онтологизированным: нигилистически – текстом, как отметил бы Ж. Женетт вслед за П. Валери; постарались развеять – в заведомо модернизированном: через «инженерно»-конструктивистское целеполагание – «социалистическом реализме»… Уже с идеально заявленной «фантастичностью»: должно=сущего (=нового) человека и мира. Без всякого классического (по-белински: критического) тождества истины:правды с настоящей, очевидной действительностью: не катастрофического ничто – сверхдержавного СССР…

3

Но 1991 год опять и аж официально: с танка – высвободил классического беса тождества: бытия=мышления – разумеется, в его нигилистической (=«чернушной») реалистичности… Диалектической вселжи=всепонимания… З. Прилепин же, ей-ей, оригинально и с Я-зычным успехом приписал им однозначно=абсурдную онтологичность, понятно, и не снившуюся ни Гегелю, ни Ф.М. Достоевскому… Впрочем, Н.А. Бердяев уловил-таки гносеологическую перспективность «бездыханного трупа» России, но – маргинально (в «Духах русской революции»)… Не говорю про Ф. Ницше…

Да, сегодняшняя участь классического русского реализма – смешна и – эсхатолохична… Тем паче его «новые» и – навьии заклятия своей «очевидности». И трупно-опарышево живого успеха…

Однако ситуация с нынешними выморочными наследниками Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского – куда оскорбительнее и хуже. Она теперь подлинно: эсхатологична. И совершенно (=безысходно) автор-и?чна – даже при их несомненной одаренности…

Ведь мы – наверно лет 15 – как начали архетипично существовать в действительно новых условиях, я бы сказал, супервсеединства, которое и естественно, и метафизически определяет принципиально: телеологический безысход тождественности как истины, так и лжи; как свободы, так и рабства; как бытия, так и небытия… Совсем в духе патологоанатомически чуткого З. Прилепина!..

Ж. Бодрийяр еще в 70-е годы прошлого века назвал этот претотальнейший феномен: «гиперреальностью», «всегда уже воспроизведенною» – «галлюцинаторным [«эстетическим»] самоподобием реальности» – через основополагающий «код нормальности»… И антиномического «безумия»… (см.: «Символический обмен и смерть»)…

Так что твори=дерзай=обезьянничай – вволю! – все равно совершенно: гуманно не вырвешься из прекрасно=беспредельных застенков твоего – на-личного – мира: Я=не-Я – уже с фихтеанским колоритом автор-и?чности… И то?п-ос: прода-! – важности… С потребительским самоедством неисчерпаемой: чувствилищно и объе-д-ивно – объективности. Да и трансцендентности: на зубочист-n-ый (в n-ой степени) – десерт…

4

Но Юрию Михайловичу Полякову с его по-пионерски и  – знаменательно! – задорным «Гипсовым трубачом» – вдруг: видано – непредви-данно! – удается реально и конкретно прорваться сквозь совершенно=замкнутую гиперреальность=супе рвсеединства…

И оригинально: экзистенциальной порукой этой невозможно: русской победы стал буквально: дискурсивный вход: через опыт реального умирания – (пусть «лишь» главного героя повести) – создателя «ЧП районного масштаба» – в отечественную прозу. Ее классическую и неклассическую – не-а-сущую: антиномично! – смерть: жизнь: бессмертие… Благодаря чему только и возникает «ясновидение, прозрение, чудесный взлет «я»», как заметил автор «Волшебной горы» (во Введении к ней для студентов Принстонского университета).

Сразу отмечу: именно через антиномическое и особенно амбивалентное понимание Юрием Михайловичем Поляковым реальности, причем в ее без преувеличения энциклопедическом выражении – она торжественно (не тождественно!) сдается ему  – в своей не-о: классической истинности как «расчисленный хаос бытия» (см. одноименную гл. «Гипсового трубача»). Далекий и от однозначно-, и от диалектически-, и от супервсее-дино-синтезированной бесовщины… И вбирающий, органично и антиномично: «безумно» – вбирающий ее в себя…

5

Уже приоритетно: непосредственная авторская (здесь собственно композиционная) реальность романа «Гипсовый трубач» – начинаясь с классически: теургичного – (если не буквально креационистского) – утреннего света, «когда жизнь еще имеет хоть какой-то (именно тождественный с бытием! – П.К.) смысл» – очень скоро модернизируется в фигуру «амбивалентного мозгляка» (гл. «Третий дубль»): главного персонажа, Андрея Львовича Кокотова (как автора рассказа «Гипсовый трубач», а также письменного варианта сценария фильма и, конечно, многих историй: воспоминаний), и его же плодотворнейший спорный дуэт с режиссером Дмитрием Антоновичем Жарыниным (творцом и отдельных сюжетов)… Обе эти постоянно возобновляемые содержательнейшие формы: персоналии не менее органично разветвляются в неистощимого афориста Сен-Жон Перса, пикантных рассказчиков: обитателей «Ипокрении», среди которых, несомненно, выделяется лейтмотивнейший Ян Казимирович Болтянский, и просто номинально: в «бездарного конъюнктурщика и удачливого приспособленца» «Юрку Полякова» (гл. «Любовь и картошка»)…

Авторский реальный круг: бифуркаций – адекватно и амбивалентно – замыкается – при всей своей теургической: классичности – и ее по-настоящему не-а-сущих модификациях. Вплоть до Полякова: не Полякова – дубль… не 2… Не говорю о профессиональном, если не мастерском аспекте смыслополагающей теургичности писателя Кокотова и режиссера Жарынина, аспекте – опять же антиномическом – особенно в претворении Дмитрия Антоновича…

Таким образом, перед нами сокровенно: открывается – с линейно=привычной: одновременностью! – круглого окреста – множествен-n-ный (в n-ой степени) – бездонно: целостный – вид: как раз не-пред-ви?д-д-а?н-n-ая! – оригинальная невидаль – уже «просто-напросто» авторской реальности «Гипсового трубача», которая неслиянно: по-халкидонски-догматически! – соединяется в своей экзистенциально: теургически: персо-нажно-объемной и – живой – самобытности с заведомо полисемантической и постоянно-! – противоречивой: соткровен-n-о – истинностью, особенно в форме целого множества: почти поабзацовых! – оксюморонов… Вплоть до номинального все: ничто – «Юрки Полякова»…