Гражданское право. Особенная часть

Представляется, что все вышеперечисленные особенности в полной мере характеризуют уникальность метода финансового права, позволяющего отграничить его от методов иных отраслей российского права.

Как отмечено выше, применяемые методы финансово-правового регулирования предопределяются в том числе господствующими на том или ином этапе исторического развития экономическими отношениями. Как было сказано в предыдущем параграфе, в настоящее время мы становимся свидетелями перехода к экономике нового типа – вследствие четвертой промышленной революции происходят коренные изменения в производственной сфере и сфере услуг, на рынке труда, финансовых рынках, в системе государственного управления и т. д. Связано это с интенсивным внедрением во все сферы общественной жизни новых цифровых технологий, именуемым «цифровизацией».

Как справедливо указывается в науке финансового права, «технологии являются инструментом, способствующим финансово-правовому регулированию, администрированию, финансовому контролю»[75 - Ситник А. А. Правовое регулирование финансового контроля и надзора в сфере денежного обращения в Российской Федерации: дис. … д-ра юрид. наук. М., 2020. С. 18.]. Таким образом, очевидно влияние цифровизации на конкретные способы правового регулирования финансовых отношений.

По верному замечанию К. С. Бельского, «метод финансового права – единый метод правового регулирования, но со своими особенностями»[76 - Финансовое право: учебник для бакалавров / под ред. И. А. Цинделиани. М., 2016 С. 38.]. Очевидно, что цифровизация не ведет к изменению основного метода финансового права: финансовые отношения в первую очередь регулируются методом власти и подчинения, при этом в установленных законом случаях допустимо ограниченное применение диспозитивного метода. Диспозитивность и императивность метода правового регулирования – достаточно общие категории, отражающие лишь концептуальный подход к модели правового регулирования, применяемой той или иной отраслью российского права. В то же время нельзя не признать, что сам по себе механизм правового регулирования претерпевает существенную трансформацию в условиях цифровизации экономики, поскольку меняются и конкретные способы правового и неправового воздействия на участников финансовых отношений. При этом следует обратить внимание на то, что метод, наряду с нормой права, правоотношением и правоприменительными актами, является одним из элементов механизма правового регулирования. И. В. Рукавишникова точно подмечает, что метод «не обособлен от других элементов, а имманентно присущ каждому из них»[77 - Рукавишникова И. В. Метод финансового права / отв. ред. Н. И. Химичева. С. 98.]. Таким образом, метод раскрывает то, как механизм правового регулирования воздействует на общественные отношения.

Говоря непосредственно о влиянии цифровизации на метод финансового права, можно выделить следующие тенденции:

– дополнение способов правового регулирования техническими средствами. По мнению Т. Я. Хабриевой и Н. Н. Черногора, «…важный вопрос состоит в том, возникнут ли в связи с решением технологической задачи гибридные формы средств или способов правового регулирования, включающих как сугубо юридические, так и цифровые (например, цифровой код) инструменты?»[78 - Хабриева Т. Я., Черногор Н. Н. Право в условиях цифровой реальности // Журнал российского права. 2018. № 1. С. 97.]. Широкое внедрение цифровых технологий влечет за собой ускорение не только передачи информации, но также и ее обработки, в том числе в автоматическом режиме. Цифровые технологии обеспечивают обработку огромных массивов информации, ее сопоставление, выявление фактов несоответствия установленным требованиям. Одним из наиболее ярких примеров является технология «АСК НДС-2»[79 - Приказ ФНС России от 16.11.2016 № ММВ-7-12/622@ «О вводе в промышленную эксплуатацию модернизированного программного обеспечения подсистемы “Визуальный сетевой анализ объектов и связей” АИС “Налог-3” в части интеграции с программными средствами, обеспечивающими автоматизацию перекрестных проверок, реализующих функции камеральной налоговой проверки налоговых деклараций по НДС на основе сведений из книг покупок, книг продаж и журналов учета выставленных и полученных счетов-фактур (“АСК НДС-2”)» // СПС «КонсультантПлюс».], которая аккумулирует в себе информацию о плательщиках налога на добавленную стоимость, позволяя проследить процесс уплаты налога на всех стадиях реализации товаров, работ и услуг. В последнее время общеупотребимым стал термин «финансовые технологии», который используется для обозначения, с одной стороны, различных методов и инструментов, способствующих оказанию финансовых услуг, а с другой – отдельной, самостоятельной индустрии, занимающейся разработкой, внедрением и применением соответствующих инструментов. Регулирующие и надзорные технологии направлены на обеспечение соблюдения законодательных требований субъектами финансового рынка и их клиентами, упрощение обмена информацией, автоматизацию процесса анализа данных учета и отчетности по операциям с денежными средствами и иным имуществом. Внедрение «финансовых технологий» в целом ведет к повышению эффективности существующих способов правового регулирования;

– изменение «имущественного аспекта». По замечанию И. В. Рукавишниковой, «имущественный аспект метода правового регулирования финансовых отношений проявляется в его содержании»[80 - Рукавишникова И. В. Метод финансового права / отв. ред. Н. И. Химичева. С. 105.],

т. е. направленности на поддержание стабильности финансовой деятельности. Вследствие изменения экономического базиса происходит и трансформация содержания метода финансового права – за счет расширения сферы правового регулирования властные предписания государственных органов стали распространяться на принципиально новые сферы общественной жизни. Имущество сегодня – это не только традиционные объекты материального мира, но и не имеющие овеществленной формы электронно-цифровые данные. В частности, в 2019 году Гражданский кодекс РФ был дополнен ст. 141.1, закрепляющей определение и порядок распоряжения цифровыми правами[81 - Федеральный закон от 18.03.2019 № 34-ФЗ «О внесении изменений в части первую, вторую и статью 1124 части третьей Гражданского кодекса Российской Федерации» // СЗ РФ. 2019. № 12. Ст. 1224.]. Так, в соответствии с п. 1 этой статьи цифровыми правами признаются названные в таком качестве в законе обязательственные и иные права, содержание и условия осуществления которых определяются в соответствии с правилами информационной системы, отвечающей установленным законом признакам. К указанным цифровым правам, в частности, относятся цифровые финансовые активы и утилитарные цифровые права, которые по своей правовой природе являются финансовыми инструментами. В целях обеспечения стабильности соответствующих секторов финансового рынка были приняты федеральные законы, регулирующие обращение указанных объектов, а функции по надзору за деятельностью субъектов финансовых отношений, опосредующих операции с цифровыми финансовыми активами и утилитарными цифровыми правами, были возложены на Банк России. Таким образом, очевидно, что метод финансового права стал применяться для регулирования новых секторов финансового рынка;

– усиление диспозитивности. Данное последствие цифровизации не является вполне очевидным. В то же время внедрение новейших цифровых технологий обеспечивает бо?льшую вариативность механизма правового регулирования финансовых отношений. Данный факт может быть проиллюстрирован целым рядом примеров. Так, в рамках налоговых правоотношений налогоплательщики и налоговые агенты должны представлять налоговые декларации, расчеты и иные документы. При этом по общему правилу[82 - В ряде случаев налогоплательщики обязаны представлять сведения исключительно в электронной форме (п. 3 ст. 80 НК РФ).] они могут выбирать форму представления таких сведений – на материальном носителе или в электронной форме. Кроме того, с 1 января 2019 года физические лица, в том числе индивидуальные предприниматели, проживающие в ряде субъектов РФ, получили право применять специальный налоговый режим «налог на профессиональный доход». Внедрение данного специального налогового режима во многом стало возможным именно благода ря развитию цифровых технологий. Например, ст. 3 Федерального закона от 27 ноября 2018 года № 422-ФЗ «О проведении эксперимента по установлению специального налогового режима “Налог на профессиональный доход”»[83 - СЗ РФ. 2018. № 49 (ч. I). Ст. 7494.] посвящена правовому регулированию порядка использования мобильного приложения «Мой налог», применяемого в целях администрирования в рамках рассматриваемого специального налогового режима;

– трансформация основных способов правового регулирования:

а) обязывание. Государство возлагает на субъектов финансовых отношений целый ряд обязанностей, связанных с использованием цифровых технологий. Например, в рамках контрольных правоотношений они традиционно могут выбирать форму представления документов контролирующему лицу. В то же время на основании п. 1.5 инструкции Банка России от 15 января 2020 года № 202-И «О порядке проведения Банком России проверок поднадзорных лиц»[84 - Вестник Банка России. 2020. № 32.] Банк России и поднадзорные лица осуществляют обмен документами и информацией в связи с проведением проверок в первую очередь через личный кабинет участника информационного обмена и только при отсутствии такой возможности – на материальном носителе (на бумажном носителе и (или) на отчуждаемом (съемном) машинном носителе информации);

б) запрет. Право – универсальный регулятор общественных отношений. Между тем широко признается факт того, что право ограничено в своих возможностях влияния на цифровую среду. Наиболее заметным образом это проявляется на примере цифровых (крипто-) валют. Понимая невозможность эффективного регулирования обращения указанных инструментов, государство, в частности, ввело запрет на принятие цифровых валют в качестве встречного предоставления за передаваемые товары, выполняемые работы и оказываемые услуги[85 - Часть 5 ст. 14 Федерального закона от 31.07.2020 № 259-ФЗ «О цифровых финансовых активах, цифровой валюте и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации».];

в) управомочивание. Цифровые технологии расширяют возможности по реализации и защите прав и законных интересов субъектов финансовых правоотношений. Например, налогоплательщики на основании подп. 1 п. 1 ст. 21 НК РФ вправе получать по месту своего учета от налоговых органов бесплатную информацию (в том числе в письменной форме) о действующих налогах и сборах, налоговом законодательстве и т. д. При этом они могут реализовать данное право через личный кабинет;

– расширение возможностей регулирования трансграничных общественных отношений. Как уже было отмечено, право хотя и является универсальным, но остается ограниченным инструментом воздействия на субъектов финансовых отношений. Юрисдикция государства (т. е. пределы его компетенции) очерчена границами данного публичного правового образования. Очевидно, что попытки одного государства регулировать общественные отношения на территории другого государства есть прямое вмешательство в суверенитет последнего. Подобные действия могут иметь самые неблагоприятные последствия.

Между тем усиливающаяся глобализация обуславливает интенсификацию трансграничного движения денежных средств, что неизбежно влечет за собой ряд проблем, связанных в том числе с определением объема фискальных прав различных юрисдикций. Так, очевидно, что налогоплательщики стремятся перевести свой капитал в низконалоговые юрисдикции в целях сохранения причитающихся им доходов. Однако у государства, на территории которого данный доход извлекается, существует прямо противоположный интерес – обложить поступления налогоплательщика налогом на своей территории и пресечь факты незаконного вывода капитала за рубеж. Для определения полноты исполнения налогоплательщиком налоговой обязанности государству зачастую требуется информация, носящая закрытый характер (о зарубежных счетах, об офшорных операциях, объектах недвижимого имущества и т. д.). Помимо решения юридического вопроса о допустимости и об основаниях представления такого рода информации, требуется также техническое обеспечение возможности передачи соответствующих сведений. В этих целях в конце 2017 года в НК РФ был введен раздел VII.1 «Выполнение международных договоров Российской Федерации по вопросам налогообложения и взаимной административной помощи по налоговым делам»[86 - Федеральный закон от 27.11.2017 № 340-ФЗ «О внесении изменений в часть первую Налогового кодекса Российской Федерации в связи с реализацией международного автоматического обмена информацией и документацией по международным группам компаний» // СЗ РФ. 2017. № 49. Ст. 7312.], закрепляющий порядок автоматического обмена финансовой информацией с иностранными государствами (территориями). Заметим, что подобный информационный обмен стал возможен в первую очередь благода ря внедрению современных цифровых технологий.

Таким образом, цифровизация оказывает значительное влияние на метод финансового права. Безусловно, она не затрагивает таких его существенных характеристик, как императивность и диспозитивность, – это обобщенные категории, свойственные методам любой отрасли права. В то же время внедрение цифровых технологий меняет внутреннюю суть процессов воздействия на общественные отношения, расширяя и трансформируя способы влияния на поведение участников таких отношений. Дополняя традиционные способы правового регулирования техническими средствами обеспечения их реализации, государство повышает эффективность механизма правового регулирования. Цифровые технологии предоставляют праву возможность регулирования общественных отношений принципиально новыми способами, усиливая вариативность инструментария метода финансового права. Представляется, что рассмотренные выше тенденции будут только усиливаться, приводя тем самым к изменению содержания метода финансового права.

Полагаем, что в рамках настоящего параграфа также должен найти освещение вопрос о трансформации системы финансового права и возможном выделении в ее рамках такого структурного образования, как «цифровое финансовое право». Данная проблема предопределяется существующим научным спором о понятии и сущности «цифрового права». Так, А. В. Минбалеев полагает, что «цифровое право – система общеобязательных, формально-определенных, гарантированных государством правил поведения, которая складывается в области применения или с помощью применения цифровых технологий и регулирует отношения, возникающие в связи с использованием цифровых данных и применением цифровых технологий»[87 - Цифровое право. С. 36. К числу отношений, составляющих предмет цифрового права, А. В. Минбалеев относит отношения по владению, пользованию и распоряжению цифровой собственностью, цифровыми активами; личные неимущественные права, складывающиеся в связи с использованием цифровых технологий, в результате использования таких технологий и в целях создания новых цифровых технологий и иных объектов цифрового права; отношения в сфере образования, связанные с использованием цифровых технологий; отношения, связанные с использованием цифровых технологий в государственном секторе; отношения, связанные с использованием цифровых технологий для оптимизации бизнес-процессов; отношения по предупреждению и пресечению нарушений в связи с использованием новых цифровых технологий, направленные на обеспечение соблюдения прав человека и свобод человека и гражданина, интересов лиц в сфере предпринимательской и иной экономической деятельности и т. д. (Цифровое право. С. 37).]. Очевидно, что предмет данного правового образования составляют общественные отношения, включенные в уже устоявшиеся, традиционные отрасли российского права; следовательно, оно носит комплексный характер. Между тем, в отличие, например, от банковского, страхового, предпринимательского права и ряда иных комплексных отраслей, критерием выделения цифрового права является не вид осуществляемой субъектами отношений деятельности, а используемые технологии, что достаточно ново для теории права. Таким образом, в основу выделения цифрового права положен принципиально иной критерий. Продолжив цепь логических рассуждений, мы можем прийти к выводу о возможности выделения, например, «цифрового публичного банковского права» и «цифрового частного банковского права». Однако подобного рода правовые образования будут лишь перегружать систему права.

На наш взгляд, замечание о том, что цифровое право «это не в чистом виде нормы права, как мы привыкли их понимать… Цифровое право – правоведение, образ действий в принципиально иной регуляторной среде», а также то, что «цифровое право формируется цифровыми трансакциями»[88 - Цифровое право. С. 19.], полностью противоречит постулатам теории права. Констатация того, что «цифровое право – иная правовая организация»[89 - Там же.], свидетельствует о том, что оно не может быть вписано в существующую систему права. Отсюда могут быть сделаны два противоположных вывода: несостоятельна либо теория права в целом, либо теория о цифровом праве в том виде, в котором она была представлена выше. Полагаем, что складывавшаяся веками теория государства и права является в достаточной степени универсальной и обобщенной, чтобы воспринять даже самые инновационные взгляды. В то же время тезис о том, «цифровое право – это соединение неправовых регуляторов, которые в определенных сочетаниях дают правовое качество», не выдерживает никакой критики[90 - Цифровое право.]. И безусловно, следует отрицательно оценить попытку деления права на цифровое и аналоговое[91 - Там же.]. Подобный подход недопустим: право не может быть аналоговым, в силу того что не могут быть аналоговыми общественные отношения, нормы права, нормативные правовые акты, субъекты правоотношений и т. д. Аналоговым может быть сигнал электросвязи и устройство, работающее с аналоговыми сигналами, но не право.

Основываясь на всем вышесказанном, следует сделать вывод о нецелесообразности выделения «цифрового финансового права» – ни как комплексного межотраслевого образования, ни как подотрасли или института собственно финансового права. Внедрение финансовых технологий не меняет фундаментальной сущности финансового права как отрасли российского права, регулирующей публичные финансовые отношения.[92 - На основании книги 1 «Основные принципы построения и организации технической эксплуатации» Правил технической эксплуатации первичных сетей Взаимоувязанной сети связи Российской Федерации, утв. приказом Госкомсвязи РФ от 19.10.1998 № 187, аналоговый сигнал электросвязи – сигнал электросвязи, параметры которого характеризуются непрерывным множеством возможных значений и описываются функцией непрерывного или дискретного времени.]

Финансовое право тесно связано со всеми (или практически со всеми) отраслями российского права, что давно признается и в учебной и научной литературе[93 - Финансовое право: учебник / отв. ред. О. Н. Горбунова. С. 31–33.]. Более того, усиление межотраслевой интеграции – одна из отличительных особенностей современного этапа развития права. Финансовое право связано с конституционным, административным, гражданским, земельным, экологическим правом и иными отраслями. Констатация факта наличия связей финансового права с информационным правом не привносит ничего принципиально нового в теорию. С тем же успехом помимо «цифрового финансового права» можно выделить «экологическое финансовое право», «трудовое финансовое право», «уголовное финансовое право» и т. д. Между тем это не делается по причине явной бессмысленности. Очевидно, что на практике зачастую весьма сложно в каждой конкретной ситуации вычленить отношения исключительно одной отраслевой принадлежности.

Говоря же о системе финансового права, следует сказать, что на сегодня отсутствует необходимость выделения дополнительных подотраслей и институтов, которые регулировали бы новые общественные отношения, связанные с применением цифровых технологий. Рассматриваемые отношения успешно охватываются существующими в системе финансового права крупными структурными образованиями. В то же время полагаем допустимым говорить о возможности выделения субинститутов, в рамках которых осуществляется регулирование обращения цифровых валют, цифровых финансовых активов, контроль и надзор за деятельностью субъектов, осуществляющих инвестирование при помощи краудфандинговых платформ, надзор за операторами информационной системы, в которой осуществляется выпуск цифровых финансовых активов, и т.д .[94 - Подробнее об этом будет сказано во второй главе настоящей монографии.]

Внедрение цифровых технологий ведет к изменению экономики и, как следствие, к трансформации финансовых правоотношений, фундаментальной основой которых служат господствующие на соответствующем историческом этапе экономические отношения.

Как известно из курса теории государства и права, любое правоотношение имеет трехзвенную структуру, которая включает в себя объект, субъект и содержание правоотношения. Очевидно, что цифровизация оказывает влияние на каждый из указанных элементов. Выше уже было отмечено, что тенденцией последних лет является расширение объектов финансово-правового регулирования, что связано с появлением электронных денежных средств, цифровых валют, цифровых финансовых активов и т. д. При этом изменяется и содержание, т. е. объем прав и обязанностей участников правоотношений – физические лица и организации приобрели возможность получать необходимую информацию через личные кабинеты (например, кабинет налогоплательщика, личный кабинет на сайте Росфинмониторинга, личный кабинет на официальном сайте Банка России[95 - Письмо Банка России от 29.09.2020 № 14-6-9/7828 «Об использовании личного кабинета» // СПС «КонсультантПлюс».] и т. д.), инвестировать денежные средства с помощью инвестиционных платформ, проходить удаленную идентификацию при совершении операций с денежными средствами и иным имуществом и т. д. Основываясь на этом, мы можем с уверенностью заключить, что цифровизация экономики ведет и к трансформации правового статуса субъектов финансовых правоотношений.

В то же время, перед тем как более полно осветить данную тенденцию, считаем необходимым остановиться на рассмотрении более общих вопросов, связанных с определением и правовым статусом субъектов финансового права/финансовых правоотношений.

Т. Н. Радько предлагает рассматривать субъект права как индивида или организацию, которые способны приобретать и осуществлять непосредственно или через своего представителя субъективные права и юридические обязанности, нести юридическую ответственность. Предпосылкой приобретения и осуществления лицом субъективного права и юридической обязанности является такое его юридическое свойство, как правосубъектность, которая образуется из правоспособности, дееспособности и деликтоспособности[96 - Радько Т. Н. Теория государства и права в схемах и определениях: учебное пособие. М.: Проспект, 2016. С. 98.]. В свою очередь, под субъектом финансового права можно понимать лицо, обладающее набором финансово-правовых характеристик, необходимых для участия в возникших финансовых отношениях, которому в рамках закона предписано осуществить какие-либо действия либо воздержаться от них[97 - Д. М. Мошкова определяет субъекта финансового права как лицо, которое может стать участником финансовых отношений и тем самым наделен правами и обязанностями в рамках возникших финансовых отношений по поводу аккумулирования, распределения (перераспределения) и использования фондов денежных средств (Мошкова Д. М. К вопросу о субъектах финансового права // Актуальные проблемы российского права. 2016. № 11 (72). С. 73). Л. Н. Древаль отмечает, что субъектом российского финансового права признается потенциальный участник конкретных финансовых отношений, обладающий правосубъектностью, которому финансово-правовыми нормами предписано действовать (поступать) определенным образом, или воздержаться от конкретных действий, или совершать их в пользу управомоченного лица, что соответствует целям и задачам публичной финансовой деятельности. Благода ря этому субъекты финансового права могут прилагать определенные усилия для достижения позитивного интереса, используя правомерные средства и методы; требовать от других участников совершения соответствующих действий; а также обращаться к государству за защитой нарушенных прав или за объективным рассмотрением и разрешением спорного правоотношения (Древаль Л. Н. Субъекты российского финансового права: теоретико-правовое исследование: автореф. дис. … д-ра юрид. наук. М., 2009. С. 19).].

По вопросу соотношения таких категорий, как субъект права и субъект правоотношения в теории права высказаны разные точки зрения. Например, можно встретить мнение, что данные категории тождественны[98 - См.: Кечекьян С. Ф. Правоотношение в социалистическом обществе. М.: Издательство АН СССР, 1958. С. 83.]. Однако в настоящее время преобладает позиция, разграничивающая содержание данных понятий[99 - См.: Алексеев С. С. Общая теория права. М.: Юридическая литература, 1982. Т. 2. С. 138–139.]. Субъект права – это потенциальный, а субъект правоотношения – реальный участник правоотношения, обладающий набором конкретных прав и обязанностей. В связи с этим под субъектом финансовых правоотношений следует понимать непосредственного участника уже существующих финансовых отношений, который с момента их возникновения обладает соответствующими правами и обязанностями[100 - См.: Мошкова Д. М. Указ. соч. С. 73.].

В науке финансового права предлагаются различные классификации субъектов финансовых правоотношений. Так, Д. М. Мошкова выделяет три основные группы субъектов: публично-правовые образования, коллективные субъекты и индивидуальные субъекты[101 - В указанные группы входят: 1) публично-правовые образования: Российская Федерация; субъекты Российской Федерации; муниципальные образования; 2) коллективные субъекты: органы государственной власти, включая органы представительной, исполнительной и судебной власти на федеральном уровне и уровне субъектов Российской Федерации, а также органы местного самоуправления; коммерческие организации; государственные и муниципальные предприятия; некоммерческие организации; юридические лица публичного права; иные субъекты – кластеры, государственно-частное партнерство как форма реализации финансирования определенной сферы деятельности; иностранные государства; международные организации и союзы; 3) индивидуальные субъекты – физические лица.]. Аналогичные группы субъектов финансовых правоотношений выделяет и Л. Н. Древаль. При этом основанием классификации, по мнению автора, является степень заинтересованности указанных групп при осуществлении публичной финансовой деятельности[102 - Степень заинтересованности при осуществлении публичной финансовой деятельности, по мнению Л. Н. Древаль, характеризует волевой аспект действий (бездействия) субъекта финансового права, а также соотношение (преобладание) публичных и частных интересов и применение одними в отношении других субъектов принудительных мер воздействия (Древаль Л. Н. Субъекты российского финансового права: теоретико-правовое исследование. С. 18).]. Это же основание позволяет разграничить субъектов финансовых правоотношений на активных и пассивных[103 - Там же. С. 20.].

Следует отметить, что прошедшие с момента распада советского государства 30 лет привели к существенному изменению субъектного состава финансовых правоотношений. Так, С. С. Тропская, исследуя особенности субъектного состава рынка финансовых услуг и финансового рынка, отмечает, что государственная монополия в системе страхования, кредитования, валютных операций сменилась узакониванием деятельности по оказанию таких услуг частными компаниями. Внедряются современные финансовые инструменты, предлагаются новые финансовые услуги. В результате расширяется круг субъектов финансового рынка, однако их деятельность непросто оценить исключительно положительно. С одной стороны, она предоставляет возможность сосредотачивать временно свободные денежные средства и распределять их в зависимости от потребностей граждан, организаций и даже целых экономических отраслей. Если посмотреть иначе – размещение привлеченных денежных средств сулит большие риски и может причинить вред интересам как отдельных лиц, так и экономики в целом. Более того, динамичное развитие цифровизации финансового сектора способно наряду с приумножением достоинств финансового рынка (скорость, прибыльность, удобный доступ к тем или иным услугам) привести к усилению рисков[104 - Тропская С. С. Субъекты публичного права финансового рынка: понятие и виды // Государство и право. 2020. № 9. С. 42.].

В последние годы круг частных субъектов финансового права значительно расширился. Е. Н. Горлова видит некоторые риски такого развития событий. Массовое участие частных субъектов в распределении публичных финансов, по ее мнению, приводит к нерезультативному расходованию государственных и муниципальных денежных средств. В качестве решения данной проблемы предлагается ограничить доступ частных субъектов к финансовому сектору, в частности отменить бюджетные кредиты[105 - Горлова Е. Н. Финансовая правосубъектность: публично-правовые и частноправовые начала // Вестник Университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА). 2019. № 7 (59). С. 30.].

Возвращаясь к субъектам финансовых правоотношений, складывающихся на финансовом рынке, следует отметить, что одной из тенденций последнего десятилетия стало выделение обособленной группы субъектов финансовых правоотношений – потребителей финансовых услуг[106 - Согласно ч. 2 ст. 2 Федерального закона от 4 июня 2018 года № 123-ФЗ «Об уполномоченном по правам потребителей финансовых услуг» под потребителем финансовых услуг понимается физическое лицо, являющееся стороной договора, либо лицом, в пользу которого заключен договор, либо лицом, которому оказывается финансовая услуга в целях, не связанных с осуществлением предпринимательской деятельности.]. Широкое внедрение цифровых технологий упростило доступ потребителей к финансовым услугам профессиональных участников финансового рынка (страховщиков, брокеров, дилеров, микрофинансовых организаций и т. д.). Помимо бесспорного удобства, дистанционное оказание финансовых услуг порождает целый ряд рисков, связанных в том числе с разглашением информации, операционными ошибками, кражей личных данных и денежных средств и т. д. Специалисты предостерегают, что «проникновение информационных и телекоммуникационных технологий в экономику обострило проблемы охраны персональных данных, коммерческой, корпоративной и банковской тайны»[107 - Саттарова Н. А., Шохин С. О. Отдельные вопросы государственного администрирования в сфере обеспечения финансовой безопасности // Вестник Пермского университета. Юридические науки. Вып. 40. 2018. С. 173.]. Все это ставит перед государством задачу защиты прав и законных интересов потребителей финансовых услуг. В частности, не так давно был образован институт уполномоченного по правам потребителей финансовых услуг. Кроме того, в структуре Банка России создана Служба по защите прав потребителей и обеспечению доступности финансовых услуг. Немаловажным также видится повышение финансовой грамотности граждан: наличие необходимых знаний, навыков и умений обращения с деньгами и финансовыми инструментами является залогом взвешенного принятия решений на финансовом рынке (поскольку позволяет потребителям избегать недобросовестных поставщиков соответствующих услуг) и достижения гражданами финансового благосостояния. В целях финансового просвещения Правительством РФ утверждена Стратегия повышения финансовой грамотности в Российской Федерации на 2017–2023 годы[108 - Распоряжение Правительства РФ от 25.09.2017 № 2039-р «Об утверждении Стратегии повышения финансовой грамотности в Российской Федерации на 2017–2023 годы» // СЗ РФ. 2017. № 40. Ст. 5894. Данная Стратегия в качестве ключевых ориентиров содержит ряд основополагающих понятий, которые отражают разнообразные аспекты грамотного финансового поведения: финансовая грамотность – результат процесса финансового образования, который определяется как сочетание осведомленности, знаний, умений и поведенческих моделей, необходимых для принятия успешных финансовых решений и в конечном итоге для достижения финансового благосостояния; финансовое образование – процесс, посредством которого потребители финансовых услуг (инвесторы) улучшают свое понимание финансовых продуктов, концепций и рисков и с помощью информации, обучения развивают свои навыки и повышают осведомленность о финансовых рисках и возможностях, делают осознанный выбор в отношении финансовых продуктов и услуг, знают, куда обратиться за помощью, а также принимают другие эффективные меры для улучшения своего финансового положения.].

По справедливому замечанию В. В. Попова и Е. Г. Тришиной, «цифровые технологии существенным образом изменили правосубъектность участников налоговых отношений, в первую очередь налоговых органов и налогоплательщиков, повлияв на содержание налогового обязательства и расширив способы обмена налоговой информацией»[109 - Попов В. В., Тришина Е. Г. Об изменении правосубъектности участников налоговых обязательств в условиях цифровизации сферы налогообложения // Юридическая наука и практика: Вестник Нижегородской академии МВД России. 2019. № 2 (46). С. 149.]. Указанные авторы, в частности, выделяют ряд преимуществ налогового администрирования для налогоплательщиков, у которых открыт личный кабинет на сайте Федеральной налоговой службы в сети «Интернет». Так, налогоплательщик, который по каким-либо причинам не выполнил в полном объеме в установленные сроки возложенную на него налоговую обязанность, извещается об этом (с параллельным направлением требования уплатить недоимку) через личный кабинет. Если же налогоплательщики – физические лица, обладающие статусом индивидуальных предпринимателей, или организации не выполняют соответствующее требование, налоговый орган вправе направить поручение (в том числе в электронном виде) в банк, где открыты их счета, на списание и перечисление в бюджетную систему необходимой денежной суммы (в том числе за счет принадлежащих им электронных денежных средств). Аналогичным образом и в отношении налогоплательщика – физического лица, не являющегося индивидуальным предпринимателем, возможно взыскание в судебном порядке недоимки за счет электронных денежных средств[110 - Попов В. В., Тришина Е. Г. Об изменении правосубъектности участников налоговых обязательств в условиях цифровизации сферы налогообложения // Юридическая наука и практика: Вестник Нижегородской академии МВД России. 2019. № 2 (46). С. 148.].

В связи с этим следует отметить, что Указом Президента РФ от 09.05.2017 № 203 была утверждена Стратегия развития информационного общества в Российской Федерации на 2017–2030 годы[111 - СЗ РФ. 2017. № 20. Ст. 2901.], во исполнение которой утверждена национальная программа «Цифровая экономика Российской Федерации». Как отмечается в науке, «данная программа имеет непосредственное отношение и к цифровизации сферы налогообложения, информационной регламентации отношений между налогоплательщиками и налоговыми органами, включая налоговое администрирование»[112 - Попов В. В., Тришина Е. Г. Указ. соч. С. 147.].

Необходимо подчеркнуть, что все вышесказанное относится к привычным, «традиционным» субъектам финансовых правоотношений. Между тем в настоящее время в юридической науке в целом и науке финансового права в частности ведутся споры о возможности (и необходимости) выделения принципиально новых субъектов финансовых правоотношений, например искусственного интеллекта, наделенных искусственным интеллектом роботов и экосистем, появление и развитие которых стало возможным исключительно благода ря новым технологиям.

Особую актуальность в современных условиях приобретает изучение правового режима функционирования искусственного интеллекта (далее также – ИИ) в финансовой сфере. Так, в утвержденной Правительством РФ Концепции развития регулирования отношений в сфере технологий искусственного интеллекта и робототехники до 2024 года[113 - Распоряжение Правительства РФ от 19.08.2020 № 2129-р «Об утверждении Концепции развития регулирования отношений в сфере технологий искусственного интеллекта и робототехники до 2024 года » // СЗ РФ. 2020. № 35. Ст. 5593.] особо отмечается потенциал применения ИИ на финансовом рынке для осуществления алгоритмической торговли, клиентского обслуживания, обработки финансовой информации, анализа рынка и т. д.

Определение искусственного интеллекта в настоящее время закрепляется в нескольких нормативных правовых актах различной юридической силы. Согласно подп. «а» п. 5 Стратегии развития искусственного интеллекта на период до 2030 года под искусственным интеллектом следует понимать комплекс технологических решений, позволяющий имитировать когнитивные функции человека (включая самообучение и поиск решений без заранее заданного алгоритма) и получать при выполнении конкретных задач результаты, сопоставимые как минимум с результатами интеллектуальной деятельности человека. В свою очередь, названный комплекс технологических решений включает:

– информационно-коммуникационную инфраструктуру;

– программное обеспечение (в котором используются в том числе методы машинного обучения);

– процессы и сервисы по обработке данных и поиску решений.

Данное определение является достаточно универсальным и отражает основные технические характеристики, присущие искусственному интеллекту. Впрочем, и оно нашло свою критику в юридической науке[114 - Так, И. Н. Спицын и И. Н. Тарасов указывают на то, что «это определение по своему характеру, атрибутивным (обязательным) признакам является естественно-научным, поскольку перечисляет ряд признаков и характеристик искусственного интеллекта, которые являются характеристиками не юридического порядка. Кроме того, данное определение не содержит в себе отсылку или референт к какой-либо юридической конструкции, что позволяло бы определить позицию законодателя относительно положения (в рамках какой-либо классификации или типологии) ИИ в системе права. Все это приводит к выводу, что данное определение не носит юридической нагрузки и является декларативным обозначением технических свойств предмета регулирования» (Спицин И. Н., Тарасов И. Н. Использование искусственного интеллекта при отправлении правосудия: теоретические аспекты правовой регламентации (постановка проблемы) // Актуальные проблемы российского права. 2020. № 8. С. 102).]. В доктрине предлагаются и иные, подчас достаточно объемные определения искусственного интеллекта[115 - Например, И. В. Понкин и А. И. Редькина указывают, что «искусственный интеллект – это искусственная сложная кибернетическая компьютерно-программно-аппаратная система (электронная, в том числе – виртуальная, электронно-механическая, био-электронно-механическая или гибридная) с когнитивно-функциональной архитектурой и собственными или релевантно доступными (приданными) вычислительными мощностями необходимых емкостей и быстродействия, обладающая: – свойствами субстантивности (включая определенную субъектность, в том числе как интеллектуального агента) и в целом автономности, а также элаборативной (имеющей тенденцию совершенствования) операциональности, – высокоуровневыми возможностями воспринимать (распознавать, анализировать и оценивать) и моделировать окружающие образы и символы, отношения, процессы и обстановку (ситуацию), самореферентно принимать и реализовывать свои решения, анализировать и понимать свои собственные поведение и опыт, самостоятельно моделировать и корригировать для себя алгоритмы действий, воспроизводить (эмулировать) когнитивные функции, в том числе связанные с обучением, взаимодействием с окружающим миром и самостоятельным решением проблем, – способностями самореферентно адаптировать свое собственное поведение, автономно глубинно самообучаться (для решения задач определенного класса или более широко), осуществлять омологацию себя и своих подсистем, в том числе вырабатывать омологированные «языки» (протоколы и способы) коммуницирования внутри себя и с другими искусственными интеллектами, субстантивно выполнять определенные антропоморфно-эмулирующие (конвенционально относимые к прерогативе человека (разумного существа)) когнитивные (в том числе познавательно-аналитические и творческие, а также связанные с самоосознанием) функции, учитывать, накапливать и воспроизводить (эмулировать) опыт (в том числе – человеческий)». См.: Понкин И. В., Редькина А. И. Искусственный интеллект с точки зрения права // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия «Юридические науки». 2018. № 1. Т. 22. С. 94–95.]. Как бы то ни было, все встречавшиеся нам определения страдают одним существенным недостатком – они отражают в первую очередь технические аспекты рассматриваемой категории, слабо передавая сущность искусственного интеллекта именно как правовой категории[116 - См. подробнее: Спицин И. Н., Тарасов И. Н. Указ. соч.].

Одновременно все чаще стали появляться серьезные научные исследования, в которых проводится анализ возможности отнесения искусственного интеллекта к числу субъектов различных правоотношений, т. е. признания за ИИ правосубъективности[117 - См., например: Морхат П. М. Правосубъектность искусственного интеллекта в сфере права интеллектуальной собственности: гражданско-правовые проблемы: дис. … д-ра юрид. наук. М., 2018.]. Очевидно, что первый и наиболее простой ответ на поставленный вопрос: ИИ не может признаваться субъектом правоотношения. Между тем не все так однозначно и рассматриваемая проблема требует более пристального исследования.

Необходимо указать на то, что теория о субъектах правоотношений в ее нынешнем виде прошла довольно длительную эволюцию. Так, достаточно сказать, что еще 100 лет назад юридическое лицо не всеми правоведами признавалось субъектом правоотношений. В частности, выдающийся дореволюционный теоретик права Н. М. Коркунов писал, что юридические отношения могут складываться только между людьми, в связи с чем и субъектами следует признавать только людей[118 - Коркунов Н. М. Лекции по общей теории права. М.: Юрайт, 2021. С. 147.]. С другой стороны, не во все времена и не во всех культурах субъектами выступали исключительно живые люди. Так, Г. А. Гаджиев и Е. А. Войниканис отмечают, что классическое римское право изначально признавало, что определение субъекта права в качестве исключительно живого человека – ошибочно. Такой подход представляется чрезмерно узким. Утверждение, что субъектом права может быть только живой человек, тесно связано с узкореалистическим пониманием права[119 - Гаджиев Г. А., Войниканис Е. А. Может ли робот быть субъектом права (поиск правовых норм для регулирования цифровой экономики)? // Право. Журнал Высшей школы экономики. 2018. № 4. С. 33.]. В свою очередь, А. В. Березкин и С. Ю. Крицкая указывают на то, что «persona представляло юридическую фикцию, т. е. крайнюю степень абстракции, поскольку означало… некий символ – принципиальную схему»[120 - Березкин А. В., Крицкая С. Ю. Persona: из римского права в богословие и каноническое право // Христианское чтение. 2019. № 5. С. 108.]. Подобный подход характерен не только для западной, но и для восточной правовой традиции. Например, в Индии божества местной религии признаются субъектами правоотношений, имеющими свои права и законные интересы[121 - Гаджиев Г. А., Войниканис Е. А. Указ. соч. С. 31–32.].

В рамках современного финансового права, как уже было сказано выше, к субъектам финансовых правоотношений относятся публично-правовые образования (государство и муниципальные образования) и коллективные – органы государственной власти, местного самоуправления, бюджетные, автономные и казенные учреждения, государственные и муниципальные предприятия, иные коммерческие и некоммерческие организации и др. Ведущим субъектом финансовых правоотношений является государство. Еще Е. А. Ровинский обращал внимание на способность государства выступать в финансовых правоотношениях не только как властный субъект, но и как субъект хозяйствующий, выражающий культурные и материальные интересы общества в целом[122 - Ровинский Е. А. Финансовое право: учебник. М.: Юридическая литература, 1971. С. 46.]. Л. Н. Древаль подчеркивает главенствующее положение государства среди иных субъектов. Осуществляя свои полномочия и обязанности в сфере финансов, оно проявляет себя одновременно в качестве носителя верховной власти и казны. Данное положение позволяет государству, помимо определения ограничений собственного участия в указанной сфере, устанавливать различные финансовые преференции в отношении себя[123 - Древаль Л. Н. Субъекты российского финансового права: теоретико-правовое исследование. С. 20.].

Таким образом, не следует сводить категорию «субъект правоотношения» исключительно к физическому лицу.

В свою очередь, О. А. Ястребов отмечает, что вероятность эволюции человечества, подкрепленная технологиями искусственного интеллекта, представляет собой базовое содержание трансгуманизма – интеллектуального и культурного общественного движения, поддерживающего необходимость планомерного базисного увеличения возможностей человека, в особенности посредством усовершенствования и распространения новых технологий[124 - Ястребов О. А. Дискуссия о предпосылках для присвоения роботам правового статуса «электронных лиц» // Вопросы правоведения. 2017. № 1. С. 194.]. Уже сейчас некоторые авторы указывают на необходимость распространения на ИИ конституционных гарантий его «прав и свобод»[125 - См.: Нечкин А. В. Конституционно-правовой статус искусственного интеллекта в России: настоящее и будущее // Lex russica. 2020. № 8. С. 83.].

Возможность признания ИИ субъектом финансовых правоотношений – это не только теоретический, но и утилитарный вопрос, имеющий серьезные правовые последствия. В первую очередь такие последствия связаны с решением вопроса об ответственности за действия (бездействие) искусственного интеллекта. Так, например, у потребителя финансовых услуг могут возникнуть убытки в связи с неправильной консультацией, данной ИИ по вопросам инвестирования денежных средств, сбоя в работе ИИ, неправильного или несвоевременного внесения информации искусственным интеллектом и т. д. Следует признать справедливым замечание С. В. Рыбаковой о том, что «искусственный интеллект видоизменяет деятельность потребителя финансовых услуг в сторону принятия решения без использования собственных знаний и навыков»[126 - Рыбакова С. В. Об отдельных аспектах финансовой правосубъектности в условиях цифровизации общества и экономики // Вестник Университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА). 2020. № 9. С. 64.]. Риски, вызванные финансовой неграмотностью, зависят преимущественно от деятельности гражданина, в то время как риски, обусловленные применением искусственного интеллекта, не зависят от его волеизъявления и сознания. Однако гражданин может регулировать собственное поведение, основываясь на анализе результатов работы искусственного интеллекта. Например, можно принять решение, исходя из показателей надежности расчетов, выполненных компьютером[127 - Там же.]. Таким образом, происходит некая трансформация рисков. Искусственный интеллект корректирует деятельность потребителя финансовых услуг, который теперь может принимать решения, основываясь не только и не столько на своих знаниях и навыках. Тем не менее результатом принятия такого «несамостоятельного» решения (наличие волевого критерия при отсутствии интеллектуального) выступают различные правовые последствия[128 - Там же.].

Таким образом, признание ИИ самостоятельным субъектом финансовых правоотношений снимает ответственность за потенциальные убытки с разработчика и (или) оператора платформ, на которых функционирует ИИ. Полагаем, что такой подход не может быть одобрен из-за его формализма. Подобное решение вопроса рождает широкое поле для злоупотреблений со стороны недобросовестных участников финансового рынка и, как следствие, ведет к снижению прав и законных интересов потребителей финансовых услуг, повышению рисков для стабильности финансового рынка в целом. В настоящее время искусственный интеллект, по сути, мало чем отличается от любого механизма – он может действовать только в заданных рамках. Безусловно, в отличие от механизмов, ИИ обладает большей вариативностью. Тем не менее он не обладает свободой воли, поскольку действует по заранее заложенным в него алгоритмам. Это же является основной причиной, по которой мы не можем признать ИИ субъектом финансовых правоотношений, – он не наделен свободой воли. Кроме того, он не обладает важным именно для финансовых правоотношений свойством – самостоятельным источником доходов[129 - Финансовое право: учебник / под ред. Е. Ю. Грачевой, О. В. Болтиновой. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Проспект, 2021. С. 60.]. В связи с этим ни искусственный интеллект, ни наделенные им роботы не могут признаваться в качестве самостоятельных субъектов финансовых правоотношений на текущем этапе исторического развития.

Еще одним важным последствием цифровизации экономики стало появление так называемых экосистем цифровой экономики (далее – экосистема). Определение данного понятия закрепляется в Стратегии развития информационного общества в Российской Федерации на 2017–2030 годы: согласно подп. «с» п. 3 экосистема цифровой экономики представляет собой партнерство организаций, обеспечивающее постоянное взаимодействие принадлежащих им технологических платформ, прикладных интернет-сервисов, аналитических систем, информационных систем органов государственной власти Российской Федерации, организаций и граждан. В то же время, на наш взгляд, экосистема – это не просто партнерство организаций, а принципиально новый субъект финансовых правоотношений.

В условиях расширения сети «Интернет» и развития мобильных приложений пользователям стали доступны электронные платформы, обеспечивающие доступ к различным услугам, в том числе финансовым. При этом несколько платформ могут объединиться в экосистему, что в сочетании с дополнительными офлайн-сервисами порождает качественно новый уровень обслуживания клиентов. Пользователям в таком случае нет необходимости отдельно регистрироваться на каждой платформе, создавать логины и пароли, т. к. экосистема предполагает использование единого сквозного идентификатора клиента. Более того, нередко все онлайн-сервисы сосредоточены в одном приложении для смартфона (пример – Super App)[130 - См.: Экосистемы: подходы к регулированию. Апрель 2021 года: доклад для общественных консультаций / Банк России. М., 2021 // URL: https://www.cbr.ru/Content/Document/File/119960/Consultation_Paper_02042021.pdf (дата обращения: 01.09.2021).].

На сегодняшний день крупнейшими международными экосистемами являются две китайские технологические компании: Alibaba и Tencent – и четыре американские: Google, Apple, Facebook и Amazon (совместно именуемые GAFA).

Однако на данный момент сложно говорить о выработанной правовой системе регулирования экосистем, что создает значительное количество арбитражных споров с иными бизнес-моделями, ставит под угрозу нормальное функционирование конкурентной среды, ставит производителя в зависимость от тарифов и правил, уставленных экосистемами, привязывает к себе потребителя и нередко определяет модель его потребления[131 - Экосистемы: подходы к регулированию. Апрель 2021 года .]. Особенно остро данная проблема ощущается в странах, где отсутствуют национальные экосистемы, т. к. производители данной страны находятся в дискриминируемом положении.