«Жить в двух мирах»: переосмысляя транснационализм и транслокальность

Кайрат: Ладно, максимум у тебя никогда не было больше двадцати, да?

Альбина: Нет, двадцать – это слишком много.

Кайрат: Ну, скажем, пятнадцать. И она устает. А я за день приношу до тысячи [пар обуви]! В среднем в день приходят 500 женщин, и они минимум меряют две пары обуви. Некоторые просто приходят время провести, им больше делать нечего. Им скучно, они заходят. Тем более что мы на [главной туристической улице]. Ну и мне надо найти и принести им тысячу пар. Компьютера нет, старое здание, а я в подвале двенадцать часов без перерыва, и эта тысяча пар – одна может быть здесь, другая там. Они меряют. Им не нравится – несешь обратно в магазин, тысячу пар обратно относишь. А некоторые просто издеваются. Они приходят и заказывают пятнадцать пар, просто делать им нечего. Пятнадцать, двадцать пар. У меня уже язва от этого!

Я спросила Кайрата, есть ли у него способ отдыхать от работы. Последовавший ироничный обмен репликами между супругами дает хорошее представление о том, как способность быть «сильными» приобретает моральную ценность в подобных условиях.

Кайрат: Конечно! Я работаю два через два. А у нее шестидневка. Когда у меня выходной, я зову друзей, знакомых. Она меня ругает! Мы встречаемся, пьем пиво, обсуждаем мировые проблемы! От этого немного легче. Потому что иначе на второй день, во второй половине, нервы не выдерживают.

Альбина: Понимаешь, это мужчины – слабый пол! Это уже сто процентов [очевидно].

Кайрат: Ха! К десятой пациентке, если она делает УЗИ, у нее уже глаза закрываются [передразнивает]. Она только что говорила, что у нее максимум пятнадцать пациенток в день. А у меня пятьсот [клиентов]. Есть разница, да?! <…> Еще есть эти номера [артикул обуви]: шестнадцать цифр, их читают тебе по рации: «Кайрат, прими заказ!» Они говорят тебе название марки [передразнивая, очень быстро]: «Германия, Тамарис, 1-слэш-1-22, 13, 14, 582-слэш-24, цвет розовый, размер 37». Надо всю эту хрень запомнить. И когда идешь, ищешь, то понимаешь, что забыл цифры. И если ты попросишь их повторить, они бесятся. Они тоже торопятся. А если третий раз спросишь, то они пожалуются руководителю.

M.: Звучит напряженно.

Кайрат: Напряженно! Она в курсе! Когда я только начал, я был совсем… У меня сердце вот так, борода [показывает на седые волоски]… Я бегал как сумасшедший. «Кайрат, прими заказ!» Я там вот так стоял! Забываешь, как трудно было вначале. У тебя нет времени записать заказ.

Альбина: Еще они над ним смеялись. Они специально очень быстро читали номер, чтобы подловить его.

Кайрат: Но я привык. Я начал работать (иштеп кеттим).

Альбина: Он начал работать. Теперь он со всем разобрался.

Кайрат: Теперь у меня рация в одном ухе, а мобильник – в другом, вот так [Кайрат показывает, хвастаясь]. Но все равно надо работу сменить, у меня язва желудка, волосы седеют!

Альбина: Стареем!

Из этого обмена репликами становится понятно следующее. Кайрат понимает, что его работа трудна и структурно уязвима. Как я подробнее изложу ниже, он прекрасно знает, что на работе ему платят меньше, чем этническим русским, которые не воспринимаются как «мигранты». Также ему ясно, что на работе он испытывает стресс, от которого развивается язва желудка. С этой точки зрения его рассказ имеет сходство с критикой постфордистского труда, привлекающей внимание к унизительным и деструктивным аспектам капитализма по системе «точно в срок», или «гибкого» капитализма[68 - Kjaerulff J. Introduction // Kjaerulff J. (ed.). Flexible Capitalism: Exchange and Ambiguity at Work. Oxford and New York: Berghahn, 2015. P. 1–42; Kofti D. Moral Economy of Flexible Production: Fabricating Precarity Between the Conveyor Belt and the Household // Anthropological Theory. 2016. Vol. 16. № 4. P. 433–453.]. Однако все не так просто, и на это указывает любопытный комментарий Кайрата, поддержанный Альбиной: через некоторое время он «начал работать» (иштеп кеттим). Здесь Кайрат использует одно из двух кыргызских слов для обозначения работы (второе из них – жумуш). В определенном контексте иштеп кеттим может означать буквально «начал работать»; однако корень «иш» имеет гораздо более широкий спектр значений – занятие, дело, способ обхождения. Утверждение «иштеп кеттим», таким образом, не просто указывает, что Кайрат «начал работать», особенно если учесть, что к тому моменту он уже работал в обувном магазине некоторое время. Оно означат нечто вроде «у меня стало получаться» или «я понял, что к чему». Здесь глагол «работать» выступает в значении «найти выход» из ситуации на суетливой, тяжелой работе. Это позволило ему терпимо отнестись к насмешкам и издевательствам женщин-сотрудниц, диктующих заказы по рации, – следствию того, что он говорит по-русски с акцентом (как он заметил в другом интервью). Это также позволило ему воспринять трудности как возможность проявить гендерно окрашенную (мужскую) способность к тяжелому физическому труду, на что его жена с юмором заметила, что в отличие от нее Кайрат проводит на работе только два дня, после чего у него «выходные». Через несколько месяцев он научился не только выживать в бешеном темпе работы в подвале обувного магазина, но и наслаждаться адреналином и тяжелым трудом: его способность переключаться между работой и задачами «узла» – посредника внутри мигрантской экономики – выражается в одновременном ношении мобильного телефона и рации.

Столь же важен комментарий, которым Кайрат предварил весь свой рассказ: удовлетворение от работы в России – следствие возможности трудиться с чистой душой и чистой совестью, «в поте лица». Возможно, Кайрат здесь намекает на возможность зарабатывать деньги без необходимости прибегать к неформальным денежным расчетам или услугам партнеров, что распространено в налоговых инспекциях Кыргызстана. Однако его замечание также предполагает, что частично удовольствие приносит именно тяжелая физическая нагрузка на работе – тот факт, что работа не дает расслабиться, что нужно всегда помнить цепочку цифр. Как и многие другие мои информанты, Кайрат настойчиво утверждает, что с работой, которую он теперь выполняет буквально одной левой, не справится большинство русских: она их утомит, сломит, они не выдержат, тем более за скромную зарплату в 18 000 рублей (600 долларов на момент интервью). И действительно, в другой нашей беседе он рассказал, как во время собеседования рассерженно бросил потенциальному работодателю: «Вам нужен работяга-кыргыз или пьяница-москвич?»

Наконец, я хочу обсудить еще один аспект рабочей жизни Кайрата и Альбины в Москве. Оба супруга трудятся в среде, где расизм по отношению к видимым меньшинствам из Средней Азии и с Кавказа – широко распространенное, рутинное дело. Действительно, в одной из клиник, где работала Альбина, ей посоветовали сменить имя на бейджике с кыргызской на русскую и представляться этнической кореянкой (при этом используя крем, отбеливающий кожу, и густой макияж), «чтобы не отпугивать клиентов». Также супружеская пара на тот момент занималась официальной сменой фамилии дочери (придав ей типично русское окончание -ова вместо традиционно кыргызской формы, начинающейся с фамилии отца), чтобы учителям и одноклассникам в школе она была более понятна.

Несмотря на тот факт, что (по крайней мере официально) супруги пользуются теми же трудовыми правами, что и граждане России, проявления расизма никуда не исчезают. Как и многие мои информанты – успешные мигранты из Кыргызстана, воспользовавшиеся «упрощенной процедурой» получения российского гражданства, Кайрат и Альбина получили российские паспорта в предшествующем году. В конечном счете это был скорее тактический ход, чем объявление о намерении остаться в Москве: с русским паспортом у работника больше трудовых прав, шире выбор при трудоустройстве, а кроме того, Федеральная миграционная служба не устраивает унизительные и потенциально дорогостоящие проверки. В конце концов, российский паспорт защищает своего носителя от депортации: из всех общепринятых уровней «документированности» это самый надежный вариант. Мне рассказывали, что с русским паспортом можно ходить по улице с гордо поднятой головой и не опасаться полиции каждую минуту. Налицо случай «стратегического гражданства»[69 - Ср.: Ong A. Flexible Citizenship: The Cultural Logics of Transnationality. Durham: Duke University Press, 1999.], однако здесь описанная стратегия характерна скорее для маргинализированных слоев, чем для путешествующей элиты. Я часто становилась свидетелем того, как мои информанты обсуждали плюсы и минусы российского паспорта. Его получение требовало значительных временны?х и денежных затрат, и я неоднократно видела, как муж «дарит» жене на день рождения российский паспорт.

Хотя наличие паспорта обеспечивает доступ к спектру работ, где в требованиях указано гражданство РФ, сам по себе российский паспорт не гарантирует равные условия и равную оплату труда. Как показывает следующий диалог Кайрата и Альбины, представления таковы, что зарплаты обесцениваются именно за счет повышенного спроса на работу мигрантов, будь они с российским паспортом или с паспортом страны эмиграции:

Кайрат: Теперь практически в каждой организации, нанимающей дешевую рабочую силу, вы найдете кыргызов. Поэтому цены низкие. Я тоже делаю такую работу! Ты слышала о [название обувного магазина]? У них 50 или 55 магазинов в Москве. Этот самый большой. А мы получаем копейки, копейки.

Мадлен: Даже если есть у тебя [российское] гражданство?

Кайрат: Без разницы! Все равно русские не будут там работать.

Альбина: Это тяжелый труд, оплата маленькая, работа тяжелая. И если русский там будет работать, москвич, да и вообще любой русский, они будут просить минимум 30–35 тысяч, а мы работаем за 18.

Мадлен: Но то, что вы получили [российский] паспорт… разве не значит, что у вас должны быть те же права и зарплата независимо от национальности? Разве есть разница?

Альбина: Славянская внешность!

Кайрат [поправляя Альбину]: Нет. На этой работе русские работать не будут! Просто не придут. Смотри, я тебе вот что скажу. Если подумать, вот пятьдесят магазинов. В сорока из них – кыргызы. Но им [работодателям] выгоднее платить нам 18 тысяч, чем своим русским 30 или 35. Так и здесь, если работа хорошая, неважно, есть у меня российское гражданство или нет. Может, я и москвич, но все же кыргыз по национальности, и они меня не возьмут.

Альбина: В точку!

Мадлен: Даже с российским паспортом?

Кайрат: Даже если у меня регистрация в Кремле!

Этот диалог красочно иллюстрирует размышления Кайрата и Альбины о том, почему кыргызам платят меньше, чем русским, за ту же работу. Вначале Альбина сделала предположение о категориальной дискриминации: «славянская внешность». Ее реплика показательна по своей форме: термин «славянская внешность», актуальный в объявлениях о приеме на работу и аренде жилья, исключает необходимость дальнейших разъяснений. Альбина предполагает, что славянский внешний вид сам по себе является оправданием для более высокой заработной платы. Однако Кайрат не согласен с этим объяснением, по крайней мере, он предполагает, что за этой de facto стратификацией рынка труда стоят политэкономические причины: работа, которой он занимается, – это работа, на которую русские просто не пойдут. В то же время рынок более высокооплачиваемой работы, к которому Кайрат хотел бы получить доступ, закрыт для него. Даже регистрации в Кремле – то есть в центре политической власти, в самом сердце политического сообщества – будет недостаточно для того, чтобы победить категориальную дискриминацию по этнонациональному признаку.