Миграция и эмиграция в странах Центральной и Юго-Восточной Европы XVIII-XX вв.

Расширяя свои территории, Османская империя в XVI в. оккупировала Венгрию, резко отличавшуюся от нее в этническом и конфессиональном плане, и навязала ей исламскую политическую модель. Через сто лет Венгрия возвращается в европейское католическое сообщество. В XVIII веке начинаются действия по оккупации территорий Юго-Восточной Европы Российской и Габсбургской империями. В 1774 г. румынская православная территория – Буковина была включена в состав католической империи Габсбургов, что привело к новым перемещениям населения, как и в случае с включением в Российскую империю Бессарабии в 1812 г. В течение ста лет этническая и конфессиональная структура Бессарабии полностью изменится вместе с изменением ее политического статуса – постепенным превращением ее в губернию Российской империи (обладавшую вначале некоторыми особенностями законодательства). В XX вв., вследствие двух мировых войн, эта историческая область неоднократно переходила из рук в руки (1918, 1940, 1944) и вместе с изменением ее политического статуса менялось каждый раз и положение населения. В 1940 г. с территории Бессарабии и Буковины будут изгнаны мигрировавшие сюда в XIX в. немцы-протестанты из Бессарабии, немцы из Буковины. Евреи, которым удалось спастись от Холокоста, также покинули эти края в годы Второй мировой войны. В миграционные потоки включились и тысячи бессарабских и буковинских румын.

Радикальным изменением политических условий жизни населения сопровождался выход национальных балканских государств из состава и сферы влияния Османской империи в XIX в. (Добруджа, в частности, перейдет полностью в Румынию в 1877 и 1918 гг.). Процесс государствообразования на Балканах привел к военным конфликтам, в которые были вовлечены все балканские государства. Уже в XX в. империя Габсбургов присоединяет Боснию, что сыграло важнейшую роль в ряду факторов, способствовавших развязыванию Первой мировой войны. Одним из результатов войны явилось образование в 1918 г. несколько искусственной Югославской федерации – государственной модели, чреватой межнациональными и политическими конфликтами, которые находят проявление вплоть до сегодняшнего дня. До сих пор продолжается процесс изменения политических моделей и политических условий существования народов Юго-Восточной Европы, составляющих как большинство, так и меньшинства в своих государствах. Этнические группы, переселившиеся в свои нынешние места обитания в XIX в. и проживавшие в анклавах, требуют сегодня автономии или независимости, создавая тем самым конфликтные ситуации. Предоставления автономий в XX в. требовали и народы, составлявшие большинство в своих государственных образованиях в условиях существования трех империй и превратившиеся затем в национальные меньшинства во вновь образованных государствах. При этом необходимо по-прежнему учитывать, что перемещение территорий из одного политического пространства в другое прочно вошло в коллективный менталитет народов региона и воспринимается как нечто естественное. Одним из следствий многообразных миграционных процессов последних столетий явилось создание конфликтных зон, существующих и в наши дни (Босния, Македония, Косово и вся территория бывшей Югославии; Кипр; Транснистрия, Гагаузия в составе Бессарабии)[108 - E. Siupiur, Von Bessarabien zur Republik Moldau. Die historischen W?rzel eines Konflikts…, op. cit.].

Массы людей, перемещавшихся по Юго-Восточной Европе, принадлежат определенным этническим и конфессиональным группам. Путем миграций, колонизации, перехода территорий из одного государства в другое в Юго-Восточной Европе сложился своего рода культурный космополитизм, который в свою очередь спровоцировал множество процессов и феноменов, имеющих социальный, культурный, идеологический и политический характер. Он также способствовал изменениям этнодемографической, конфессиональной, демолингвистической структуры на территориях, из которых выбыли и в которые прибыли те или иные общности, повлиял на ситуацию в культурной, интеллектуальной жизни, изменение культурно-этнических границ. Как уже отмечалось, в течение 5–6 веков миграция сильно повлияла на коллективный менталитет, коллективную память, на идентификацию зла – и у иммигрантов, и у эмигрантов.

Вместе с наступлением османского преобладания Юго-Восточная Европа, являвшаяся в большинстве своем христианской и населенная славянами, греками, албанцами, обогатилась сразу новым этносом – тюркским, и новой конфессией – исламской, которая становится доминирующей конфессией. Исламское и тюркское население оседало среди европейского христианского населения на всей территории от Дуная до Средиземного моря. Юг Молдавии и Добруджа будут заселены татарами-мусульманами. Одно время тюркское, исламское население будет составлять также значительную часть населения Венгрии и Баната. Этноконфессиональная структура Юго-Восточной Европы и особенно балканского полуострова будет резко изменена. Численность тюркского населения увеличивалась путем перманентной колонизации вплоть до XIX в., количественный рост мусульман был также связан с переходом христиан в исламское вероисповедание.

Начавшийся исход с Балканского полуострова больших христианских этнических групп – албанцев, болгар, греков, сербов, хорват (в районы к северу от Дуная, в том числе в румынские княжества, на запад – в Италию, Австрию, Германию, а начиная с XVIII в. в большом количестве также и на восток – в Украину и Россию) вел к ассимиляции, образованию анклавов, этнических и лингвистических диаспор, в католическом мире Центральной Европы возникают, в частности, православные анклавы. Хотя в потоке беженцев преобладали православные, имелись также группы католиков (албанцев, болгар, хорватов, сербов), направлявшихся в венгерские земли Габсбургской монархии[109 - Stevan K. Pavlovici, A History of the Balkans 1804–1945, Addisson Wesley Longman Limitied, 1999, voir, еd. Roumaine, Istoria Balcanilor, Bucuresti, 2002, p. 9–74 ; Traian Stoianovich, Balkan Worlds: The First and the Last Europe, London, 1994; V. Traikov, N. Jecev, Balgarskata… op. cit, p. 32–40; K. Teblizov, Balgarskoto… op. cit., p. 13–74.].

На европейские территории Османской империи переселяются евреи-сефарды, изгнанные из Испании. Габсбурги предпринимают свои нашествия на балканские территории Османской империи, обращаясь к славянскому населению с призывами эмигрировать в австрийские и венгерские земли, и приводят туда за собой большое количество сербов, босняков, греков, албанцев, болгар (в значительной своей части католиков), призывают переехать из Олтении в Банат переселившихся туда болгар-католиков[110 - Steva Pavlovici, op. cit.; Traian Stoianovich, op.cit.; K. Teblizov, op. cit.]. Ту же политику позже начала практиковать и Россия; в 1756 г., после заключения договора с Габсбургской империей, российская власть переселяет на русско-польскую границу отряды, состоявшие из сербов и хорватов. Россией была предпринята попытка заключить аналогичный договор и с Османской империей.

Параллельно с целенаправленной имперской миграционной политикой происходил стихийный процесс переселения балканского населения на румынские территории, в Бессарабию, на юг России[111 - E. Hadjinikolova, Balgarskite… op. cit.]. На эти земли переезжали также выходцы из Западной и Центральной Европы – немцы, французы, поляки и т. д. Согласно одному из российских авторов, в XIX в. на территории Бессарабии проживали 43 этнолингвистические группы[112 - N.S. Derjavin, Balgraskite kolonii v Russia, in «SNUK», Sofia, 1914, apud E. Hadjinikolova, Balgarskite… op. cit, p. 23.]. Впрочем, эта цифра нам кажется преувеличенной, мы смогли идентифицировать в Бессарабской губернии лишь 16 этнолингвистических групп – албанцы, армяне, болгары, гагаузы, немцы, греки, франкошвейцарцы, евреи, липоване (обладающая культурным своеобразием группа русских старообрядцев), поляки, румыны, русские, рутены (украинцы), цыгане, татары[113 - L. Fassel, op. cit; E. Siupiur, Changements… op. cit; E. Siupiur, Balgarskite ucilista.. op. cit.; Z. Arbore, op. cit; V. Traikov, N. Jecev, Balgarskata… op. cit.]. Параллельно с этим в XIX в. происходил массовый исход евреев из России, Галиции, Буковины в дунайские княжества и Трансильванию.

Разнонаправленные этнические движения в Центральной и Юго-Восточной Европе сопровождались переходом людей из одной религии в другую. Помимо массовой исламизации населения на европейской территории Османской империи имеется множество случаев перехода в католицизм православного населения, эмигрировавшего в Габсбургскую империю. Кроме того, вследствие унии православных румын с католической церковью в Трансильвании появляются греко-католики. Внеся большой вклад в политическое и культурное развитие румынской нации, они в то же время создадут внутри румынского православного пространства массу разногласий, нетерпимости, конфликтов, взаимных обвинений, проявляющихся вплоть до сегодняшнего дня[114 - Cristian Vasile, ?ntre Vatican si Kremlin. Biserica greco-catоlica ?n timpul regimului comunist, ed. Curtea veche, Bucuresti, 2004; idem, Biserica ortodoxa rom?na ?n primul deceniu comunist, Ed. curtea veche, Bucuresti, 2005.]. Мы имеем также большое количество случаев перехода евреев в православие на румынских территориях (в целях получения гражданских прав и натурализации), перехода православных в католицизм в Трансильвании (еще до ее включения в состав империи Габсбургов). В 1861 г. в Османской империи появляется группа болгарских греко-католиков, рассчитывавших на получение от католической церкви помощи для движения, направленного на эмансипацию болгар. В результате многочисленных перемещений разных этнолингвистических групп от одной конфессии к другой на территории Центральной и Юго-Восточной Европы складывается сложная конфессиональная ситуация. Мы имеем здесь православных (в большинстве своем в Юго-Восточной Европе, тогда как меньшинство проживало в Габсбургской империи), греко-католиков (униатов), григорианцев, староверов, мусульман (главным образом на Балканском полуострове), католиков, кальвинистов, протестантов (лютеран и евангелистов), иудеев (ашкенази и сефарды). За каждой из этих конфессий стояли свои храмы. Балканский полуостров, где существовали тысячи православных церквей, наполняется также мечетями и минаретами. Рядом с православными церквями строятся католические, протестантские, лютеранские, греко-католические храмы, а также синагоги. Многие из этих конфессиональных групп получают церковную автономию в новых местах своего обитания. На румынских землях таким образом появляются православные церкви болгар, греков, сербов, русских переселенцев (в том числе староверов), строятся храмы румын-униатов, армянские церкви (католические и григорианские), церкви венгров (реформатов и католиков). Греческие церкви появляются также в Болгарии, Сербии и Албании, румынские – в Венгрии, немецкие (католические и протестантские) – в Румынии, Болгарии, Греции, Сербии и т. д. В то же время в Германии (в Мюнхене) возникают церкви православных греков, в Австрии – церкви болгар, греков и т. д. Наблюдается тенденция к автономизации церквей по национальному признаку. Этот феномен становится особенно действенным именно в то время, когда на всех территориях Юго-Восточной Европы активизируются идеи эмансипации и получения автокефалий церквями разных народов – греков, болгар, сербов, румын. Этническая мозаика дополнилась конфессиональной мозаикой, спровоцировав множество культурных и общественно-политических событий, имевших последствия для судеб эмигрантов, как и тех общностей, которые их приняли.

Еще одной стороной миграционных процессов стала их экономическая сторона, т. е. перемещение ремесел и видов деятельности. Все этнические группы Юго-Восточной Европы, находившиеся в движении вследствие миграций, депортаций, колонизаций, побегов, несли с собой и свои навыки, умения, специальности, профессии, которыми овладели на своей исторической родине. В течение 5–6 веков пришли в разнонаправленные движения (c юга на север, c запада на восток и обратно) тысячи профессий, занятий, ремесел, сфер деятельности, обновлявшихся из века в век и постоянно обогащавших профессиональную структуру тех стран, куда прибывал поток мигрантов. Причем эти ремесла и профессии претерпевали изменения и в свою очередь обогащались вследствие контактов приезжих с местным населением. В одной статье, касающейся экономической деятельности болгарской эмиграции в Румынии, отмечено, что эмигранты принесли с собой около 100 видов деятельности, внедренных в румынское общество[115 - D. Kosev, V. Paskaleva, Vl. Diculescu, Despre situatia si activitatea economica a imigratiei bulgare ?n Muntenia si Oltenia ?n secolul al XIX-lea, ?n Relatii rom?no-bulgare de-a lungul veacurilor. Sec. XII–XIX, ed. Acad.Rom?ne, Bucuresti, 1971, p. 283–368.]. Если назвать основные сферы деятельности, которыми занимались в Румынии болгарские переселенцы, то к ним относятся: ткачи, земледельцы, серебряных дел мастера, бакалейщики, красильщики, изготовители и продавцы браги, пекари, повара, мостильщики, медники, изготовители обуви (в современном Бухаресте есть улица, которая носит имя сапожников), весовщики, кирпичники, извозчики, возчики, волынщики, пастухи, мастера по сооружению колодцев, скорняки, кондитеры, плотники, огородники, трактирщики, слесари, свечники, мясники, рыбаки, торговцы, одеяльщики, колесных дел мастера и многое другое[116 - Idem, p. 290–294.]. Но в миграционных потоках, особенно в первые века, были представлены и люди других профессий. Среди болгар, греков и сербов, бежавших в другие земли, были также монахи, книжники, переписчики книг, переводчики, издатели, переплетчики, иконописцы, мастера по обделыванию книжных переплетов золотом и серебром, художники-миниатюристы и художники, специализировавшиеся по написанию церковных фресок, строители церквей. Все эти профессии были весьма востребованы в румынских княжествах, а потом и в России. Аналогичные специальности привозят с собой и армяне. Немцы, прибывшие в дунайские княжества из Центральной Европы, а также из Трансильвании, также привезли с собой ценные ремесла и профессии. Они были мастерами по изготовлению сосудов из серебра и меди, издателями книг, техниками в разных областях, ювелирами, а также врачами (в том числе стоматологами) и фармацевтами; вплоть до XIX в. на румынских территориях эти профессии практиковались почти исключительно немцами. Среди немецких иммигрантов были также инженеры-землемеры, механики, архитекторы, профессора, журналисты, финансисты, книготорговцы, стоители мельниц, ателье и суконных фабрик, строители карет, изготовители мебели; среди французских – профессора, журналисты, врачи, виноделы (так, франкошвейцарцы, переселившиеся в Бессарабию, славились как изготовители прекрасных вин)[117 - Z. Arbore, op. cit; Zamfira Mihail, Un project de colonisation Suisse dans Ies Pays Roumains(1838–1841) in «Schweizerisches Archiv f?r Volkskunde», No. 92(2), 1996, p. 183–198.]. В Бессарабии проживали также германские колонисты, занимавшиеся разведением лошадей, строительством карет, телег, мельниц, а также земледелием[118 - Z. Arbore, op. cit; L. Fassel, op. cit.]. Жившие в Бессарабии болгарские колонисты вместе с немецкими превратили бесплодную буджакскую степь в цветущую сельскохозяйственную зону[119 - Z. Arbore, op. cit; V. Traiakov, N. Jecev, Balgarskata… op. cit.; E. Siupiur, Balgarskite uciclista… op. cit.].

Венгры, как и немцы, привозят современные технические ремесла, как и более традиционные профессии. Греки не только привозят с собой с юга множество профессий, они будут развивать торговлю на территориях своего нового обитания, создадут знаменитые торговые компании в Европе и в Османской империи. Греки были кредиторами, арендаторами имений, а также воспитателями, учителями и переводчиками; они первыми – во время фанариотского правления – войдут в правящую элиту, в число функционеров валашского княжества. Евреи также принесут с собой большое количество профессий, поселившись, в основном, в городах. Среди евреев были банкиры, торговцы, но также и ремесленники (ювелиры, швеи), фармацевты, врачи, книгоиздатели, переводчики и т. д. Албанские иммигранты по своей профессиональной структуре мало чем отличались от других балканских народов. Но большинство из них служило наемными солдатами. В албанских диаспорах были представлены торговцы, бакалейщики, кондитеры, но были также и банкиры; албанцев можно найти и в правящих элитах стран, куда они эмигрировали[120 - Panait I. Panait, op. cit; A. Majuru, op. cit.]. Русские староверы, поселившиеся в дельте Дуная, занимались изготовлением лодок, рыболовством[121 - Josef Sallanz, Zum Migrationverhalten… op.cit.].

Таким образом, иммигранты обогатили профессиональную структуру и экономическую жизнь стран, где они поселились, способствовали формированию менталитета населения в этих странах (прежде всего там, где это касается экономической деятельности), повлияли на становление мелкой буржуазии в странах, где они осели. Сферы деятельности, пришедшие в Юго-Восточной Европе в движение, были разнообразны, также как многонациональным был иммигрантский поток. Профессиональная мобильность в регионе заслуживает дальнейшего изучения, т. к. мир эмигрантов был источником многочисленных экономических и культурных инициатив, дал импульсы развитию обществ, в которых они натурализовались. Вот почему в течение долгого времени страны, где они обосновались, предоставляли им не только право на профессии, но и определенные привилегии.

Итак, мы пытались в нашей статье рассмотреть феномен миграции с нескольких точек зрения. Но мы показали лишь часть той исторической, социальной и политической реальности, которая проявилась в Юго-Восточной Европе посредством феномена эмиграции. Миграции, движения населения могут быть исследованы также и с точки зрения развития социокультурных структур принявших их обществ, с точки зрения развития образования, политических структур (в том числе разного рода политических, революционных, повстанческих комитетов, партий, тайных, масонских обществ и т. д.), интеллектуальных движений. Все это включает в себя множество аспектов и проблем, связанных с движением, эмансипацией и модернизацией народов Юго-Восточной Европы и заслуживает необходимость большого междисциплинарного исследования.

    Перевод с румынского А. Стыкалиной-Колин

Д. В. Сень

Миграция некрасовских казаков на земли Причерноморья: практика и тенденции начального этапа (до 1712 г.)

Проблемы адаптации

Предлагаемая статья продолжает цикл публикаций автора по изучению масштабной научной проблемы – «Казачество Дона и Северо-Западного Кавказа во взаимоотношениях с мусульманскими государствами Причерноморья»[122 - Сень Д. В. 1) «Войско Кубанское Игнатово Кавказское»: исторические пути казаков-некрасовцев (1708 г. – конец 1920-х гг.). Краснодар, 2002. Изд. 2-е, испр. и доп.; 2) Кубанское казачество: условия пополнения и развития (К вопросу о генезисе и развитии ранних казачьих сообществ) // Социальная организация и обычное право: Мат-лы научной конференции (г. Краснодар, 24–26 августа 2000 г.). Краснодар, 2001. С. 193–214; 3) «У какого царя живем, тому и служим…» // Родина. Российский исторический иллюстрированный журнал. 2004. №5. С. 73–76; 4) Казаки-старообрядцы на Северном Кавказе: от первых ватаг к ханскому казачьему войску (Некоторые теоретические аспекты оценки роли крымско-османского государственного фактора в становлении и развитии кубанского казачества) // Липоване: история и культура русских-старообрядцев / Ред.?сост. А. А. Пригарин. Одесса, 2005. Вып. 2; 5) Казачество Северо-Западного Кавказа и Дона во взаимоотношениях с мусульманскими государствами Причерноморья (XVII–XVIII вв.): историографические итоги и перспективы изучения // Социально-экономические, политические и исторические аспекты развития Кубани: К 70-летию со дня образования Краснодарского края и 215-летней годовщине освоения казаками кубанских земель: Мат-лы межрег. научно-практ. конф. XII Адлерские чтения-2007. Краснодар, 2007. С. 256–258.]. Оказывается, что «турецкое» зеркало» влияло на формирование характеристик казачества гораздо в большей степени, чем это принято считать в историографии. Например, неслучайной видится автору реализация донскими казаками уже в XVII в. их угрожающего для Москвы тезиса о готовности перейти на сторону «врагов христианства». Так, еще в 1626 г. донцы, недовольные утеснениями со стороны Михаила Романова и царской администрации в Астрахани, заявили о своей готовности уйти «в турского царя землю и учнут жить у турского царя»[123 - Российский государственный архив древних актов (далее – РГАДА), Ф. 127. Оп. 1. 1626 г. Д. 1. Л. 336–337 (документ любезно предоставлен автору Е. В. Кусаиновой).]. А в конце 1680-х гг. представители донских старообрядцев вновь заговорили о том, что «…у нас-де свои горше Крыму… лучше-де ныне крымской, нежели наши цари на Москве»; «если роззорят Крым, то-де и… им… житья не будет»[124 - Дружинин В. Г. Раскол на Дону в конце XVIIстолетия. СПб., 1889. С. 180, 182.]. Представляется, что говорить о приоритете в этих словах сугубой провокации говорить не приходится – данный тезис казаки реализовали на практике в пределах 2–3 поколений еще до восстания К. А. Булавина, со времен которого до нас дошло едва ли не самое громкое заявление донцов об их готовности сменить подданство. В мае 1708 г. казаки-булавинцы писали кубанским казакам следующее: «А есть ли царь наш не станет жаловать, как жаловал отцов наших дедов и прадедов, или станет нам на реке какое утеснения чинить, мы Войском от него отложимся и будем милости просить у вышнего творца нашего владыки, а также и у турского царя…»[125 - Булавинское восстание. 1707–1708. Сб. док-в. М., 1935. С. 464.]. Кроме того, булавинцы пытались наладить связи через кубанских казаков не только с турецкими властями в Ачуеве, но самим султаном Ахмедом III, прозрачно намекая на возможность перехода в турецкое подданство.

Содержание данных кейсов позволяет уточнить вывод ученых о том, что до Булавинского восстания история не знала случаев, чтобы донские казаки «вмешивали турок в свои отношения с царскими властями и пытались привлечь их на свою сторону, хотя и в первой половине XVII в. на Дону иногда говорили о возможности своего ухода с “реки”»[126 - Пронштейн А. П., Мининков Н. А. Крестьянские войны в России XVII–XVIII вв. и донское казачество. Ростов на/Д., 1983. С. 261.]. Вероятно, у нас еще мало данных, которые позволили бы говорить, например, о сравнения уровня статусности в казачьей среде русского царя и турецкого султана, но, кажется, что сама постановка проблемы – о поисках казаками иных, нежели никонианская Россия, векторов притяжения (персонифицированная, быть может, в лице мусульманских государей), проистекает логически из условий пребывания донских казаков во фронтирном пространстве Поля. Констатируя, таким образом, необходимость обращения ученых ко всем без исключения событиям полихромной палитры отношений казаков не только с Россией, но и с Крымским ханством, Османской империй, можно выделить несколько проблемных вопросов, имеющих отношение к перспективам изучения темы:

– определение причин массового ухода на Западный Кавказ донских казаков именно во второй половине XVII в.;

– изучение процессов развития отношений казаков с Крымом и Турцией в контексте не только событий внутрироссйского характера, но и собственных интересов казаков, например, Дона;

– рассмотрение характеристик общего и особенного в отношении различных казачьих групп Кавказа и смежного с ним Поля к мусульманскому присутствию в регионе, выделение архетипов такого отношения и динамики коллективных представлений казаков о тюркско-татарском мире и, наоборот, этих «природных» врагов казачества о самих казаках;

– исследование процесса формирования социальных сетей кубанского казачества, формирующегося на территории Крымского ханства уже на рубеже XVII–XVIII вв., не только с казаками Российского государства, но с представителями других сообществ (социальных групп) России, а также другими казачьими сообществами, например, запорожскими казаками;

– определение степени принятия/непринятия Гиреями и Османами казаков как союзников в борьбе с Россией;

– обсуждение возможности применения концепта «российское казачество» к характеристикам казачьих групп Кавказа и Поля применительно, например, к событиям периода XVII в.– начала XVIII в., исходя при этом даже не столько из концепта фронтира, сколько из множества фактов, противоречащих данной историографической традиции;

– проведение дальнейших исследовательских работ по типологизации (С. М. Маркедонов[127 - Маркедонов С. М. Казачество: единство или многообразие? Проблемы терминологии и типологизации казачьих сообществ // Казачество России: прошлое и настоящее: Сб. науч. ст. Ростов на/Д., 2006.]) казачьих сообществ;

– изыскания в архивах Турецкой Республики, поскольку с достаточной степенью уверенности можно говорит о том, что основной массив (исключения, вероятно, будут, а частью имеются – неопубликованные тома «Донских дел» в архиве Санкт-Петербургского ИИ РАН) источников по истории, например, донского казачества XVII в., хранящийся в архивах РФ, обнаружен и введен в научный оборот. Подчеркну, что аксиологический характер данного замечания может подтверждаться еще и тем, что архив Крымского ханства почти не сохранился[128 - См., напр.: Отдел рукописей РНБ. Ф. 917 (Казы-аскерские книги Крымского ханства).].

На важность последней проблемы обратил внимание еще в 2000 г. Б. Боук, изучавший в числе прочих проблем состояние мирных, в т. ч. торговых, отношений донских казаков с турецким Азовом[129 - Боук Б. Фронтир или пограничье? Роль зыбких границ в истории донского казачества // Социальная организация и обычное право: Мат-лы научной конференции (г. Краснодар, 24–26 августа 2000 г.). Краснодар, 2001. С. 152.]. Определенные изменения в этой части проблемы поисков новых источников имеются. Летом 2007 г. автору данной работы представилась возможность для работы в двух крупнейших архивах Турции – Basbakanlik Osmanli Arsivi и Topkapi Sarayi M?zesi Arsivi. Выявлено около 500 документов XVI–XIX вв., начата работа по их изучению. В частности, обнаружены документы по истории раннего казачества на Дону в XVI в., пребыванию в Османской империи казаков-некрасовцев, их отношениям с турецкими запорожцами в Подунавье и пр. Вероятно, ценность для специалистов представит переписка Дивана с Крымом второй половины XVII в., документы по истории Азака XVII в., участию Крымского ханства в военных компаниях Османской империи XVIII в.

Часть означенных выше вопросов получила свое освещение в ряде работ автора, других исследователей (прежде всего в исследованиях Б. Боука, В. И. Мильчева, О. Г. Усенко, Н. А. Мининкова), часть – нуждается в дополнительных изысканиях. Не в последнюю очередь ответ на обозначенные выше проблемы зависит от ответа на вопрос о статусе пребывания казаков на Правобережной Кубани, их ответственности за свои антироссийские действия не как беглецов, скрывающихся и от власти ханов, но, напротив, как людей, отдававших себе отчет в невозможности столь широких маневров вне признания подданства по отношению к Гиреям? Во-первых, необходимо сказать, что появление в пределах Крымского ханства (Правобережная Кубань) отряда донских казаков, руководимого И. Некрасовым и некоторыми другими сподвижниками К. А. Булавина, в конце августа – начале сентября 1708 г. стало свершением плана, заранее подготовленного на Дону[130 - Сень Д. В. «Войско Кубанское… С. 19–28.]. Вскоре за казаками И. Некрасова, перешедшими Дон под Нижним Чиром на «ногайскую сторону» и далее на Кубань, была организована погоня. О необходимости ее организации писал мурзам Аюки-хана и калмыкам кн. В. В. Долгорукий, обратившийся с тем же вопросом к кн. П. П. Хованскому. Непосредственными же исполнителями данного повеления стали калмыки, которые вернулись вскоре ни с чем и заявили, что-де «в вид тех воровских казаков нигде не угнали»[131 - Булавинское восстание. 1707–1708. Сб. док-в. М., 1935. С. 330.]. Вторая очередь погони, насчитывавшая 1000 человек, также не принесла успеха преследователям. Донося об этом в Приказ Казанского дворца в сентябре 1708 г., князь П. П. Хованский не без основания и вослед словам В. В. Долгорукого отмечал: «А знатно, что они ушли на Кубань или на Аграхань»[132 - Там же.].

Правда, при анализе событий, предшествовавших переходу казаками Дона, автора данной статьи насторожило следующее обстоятельство: почему вместе с боеспособными мужчинами, якобы (в свете традиционной в историографии трактовки данного сюжета) двигавшимися на помощь осажденным «есауловцам», находились члены их семей, а также имущество? Мог ли этот фактор оказать сколь-либо существенную помощь при явно неотвратимом столкновении с царскими карателями? Ответ, как видится, будет отрицательным и спустя годы после того, как данное рассуждение впервые было высказано мной несколько лет назад. Тогда парадокс данного суждения состоял в следующем: не был ли Нижний Чир последним (или близким к тому) местом сбора всех казаков (и, соответственно, их близких), намеревавшихся бежать на Кубань и не готовых идти на выручку своим собратьям, осажденным в Есауловском городке? В начале сентября 1708 г. кн. П. А. Хованский доносил в Разряд о том, что раньше И. Некрасов писал в верховые казачьи городки о необходимости сбора в Паншине на Успение, «а хочет итить з Дону, а куды подлинно, о том не ведает»[133 - Там же. С. 324.].

Основательность замысла К. А. Булавина об уходе, скорее всего, на Кубань[134 - Там же. С. 270.], реализуемого теперь И. Некрасовым, подтверждается анализом характеристик еще одного отряда повстанцев, сразившихся с карателями 23 августа 1708 г. неподалеку от Паншина городка. Оказалось, что вместе с казаками находились члены их семей, а также обоз «с полторы тысячи телег», не считая 8 железных и медных пушек. Расспросные речи казаков взятых в плен казаков выявили, что «те воровские казаки шли ис Паншина в собрание в Голубые к вору к Ыгнашке Некрасову»[135 - Там же. С. 330.]. Именно разгром этого отряда донских казаков вызвал ускоренный отход группировки самого И. Некрасова из Голубинского городка вниз по Дону, переправу на ногайскую его сторону и последующий приход на Правобережную Кубань. Скорее всего, дело обстояло именно таким образом – на Кубань надо было уйти любой ценой; сотням казачьих семей удалось спастись от расправы; не был также схвачен ни один влиятельный соратник К. А. Булавин их числа прочих предводителей повстанцев – ни И. Некрасов, ни И. Павлов, ни И. Лоскут, ни С. Беспалый. Таким образом, можно полагать, что это событие свершилось бы при любых условиях, связанных с возможным поражением повстанцев, причем правомочно, на взгляд автора рассматривать его как Исход – ведь казаки уходили семейно, «в 2 000 человек, з женами и з детьми, оставя тягости и побросав свои пожитки»[136 - Там же. С. 327.]. Важно и то, что тогда же, в конце августа 1708 г. на Кубань за Некрасовым последовали жены, как указывает бригадир Ф. В. Шидловский, черкасских казаков, подвергшихся гонениям[137 - Там же. С. 344.]. К слову сказать, российское руководство и сам Петр I предполагали вероятность именно такого развития событий. По мнению Н. С. Чаева, еще в мае 1708 г. царизм был готов пойти на уступки К. А. Булавину, опасаясь его «отложения» к султанской Турции. Недаром Г. И. Головкин в своем до-ношении царю писал в июне 1708 г. об извещении им о событиях на Дону российского посла в Турции П. А. Толстого с тем, «ежели то у Порты отзовется, то б он то старался уничтоживать, и с прилежанием тамо у турков предусматривать, не будет ли от него Булавина какой к Порте или татаром подсылки, или их ко оному склонности»[138 - Там же. С. 256.].

Во-вторых, подчеркну, гарантий безопасности никто тогда казакам дать не мог, начиная от правившего тогда в Крыму Каплан-Гирея до «старых» кубанских казаков, в недавнем прошлом – также выходцев с Дона[139 - Боук Б. М. К истории первого Кубанского казачьего войска: поиски убежища на Северном Кавказе // Восток. 2001. № 4. С. 30–38; Мининков Н. А. К истории раскола Русской Православной Церкви (малоизвестный эпизод из прошлого донского казачества) // За строкой учебника истории: Уч. пос. Ростов н/Д., 1995. С. 26–46; Усенко О. Г. Начальная история Кубанского казачества (1692–1708 гг.) // Из архива тверских историков: Сб. науч. тр. Тверь, 2000. Вып. 2. С. 63–77.]. Примерно в тех же условиях оказались запорожские казаки, перешедшие на сторону Крыма в 1709 г. Как справедливо пишет знаток проблемы В.И. Мильчев, особых радостей по поводу появления этих нежданных визитеров не испытали тогда ни турки, ни правительство Крымского ханства – поскольку эта несанкционированная акция была чревата внешнеполитическими обострениями с Россией и т. п.[140 - Icторiя украiнського козацтва. Нариси у двох томах / Вiдповид. ред. В. А. Смолiй. Киiв, 2006. Т. 1. С. 588.]. Та же осторожность турок видна из содержания гневного обвинения Петром I в измене тех же запорожцев, которые «посылали от себя к хану Крымскому несколько кратно, прося его дабы принял их в подданство… Хан того их Запорожцев прошения не исполнил, а писал… к Салтанову Величеству Турскому [и] в том их Запорожцев злом намерении по указу Его… отказано и к Хану о том указ от него послан, дабы отнюдь их не принимал…»[141 - Полное собрание законов Российской империи (далее – ПСЗ). СПб., 1830. Т. 4 (1700–1712). Ст. № 2233.]. И действительно, стороны были связаны соответствующими обязательствами еще по Константинопольскому мирному договору. Уместно здесь также вспомнить слова историка С. М. Ризы о том, что поступок Каплан-Гирея в отношении донских казаков из отряда И. Некрасова стал одной из причин его смещения с престола в 1708 г.[142 - Сейид Мухамед Риза. Ас-себъу-с-сейяр фи акбари мулюки татар или Семь планет в известиях о царях татарских (с предисловием профессора М. Казамбека). Казань, 1832. С. 12.].

Поэтому риски пребывания на территории кубанских владений хана для казаков были весьма высокими – а это лишний раз подчеркивает остроту происходивших несколько ранее на Дону событий, степень непримиримости сторон. К слову сказать, факт надругательства над телом погибшего К. А. Булавина, совершенного по приказу Петра I, может быть интерпретирован с позиций максимальной расправы над врагом, а именно: с точки зрения царя совершенно «разумно» было лишить упокоения душу врага, расчленив его тело на части. Как пишет современный исследователь А. А. Булычев, такого рода способы казни-погребения (наряду с сожжением, утоплением в водной стихии и пр.), символические трактовались с позиций обращения с телами казнимых как с отверженными усопшими, обреченными на вечные загробные страдания – рассматривая их нечистых или «заложных» покойников [143 - Булычев А. А. Между святыми и демонами: Заметки о посмертной судьбе опальных царя Ивана Грозного. М., 2005. С. 43–44 и др.]. Кажется, тонкое наблюдение ученого о сознательном применении царскими карателями «водяной казни» etc с целью обречь восставших казаков на посмертные муки, уготованные «заложным» покойникам» требует самого внимательного изучения специалистов. Обращает на себя внимание тот факт, что после падения Есаулова городка кн. В. В. Долгорукий приказал четвертовать и поставить «на колье» именно походного атамана повстанцев, а также двух «старцов роскольщиков»[144 - Булавинское восстание… С. 327.].

Не менее внимательно (парадигма – та же) ученые должны отнестись к анализу противостояния, разыгравшегося между донскими казаками, вытесненными на Кавказ и казаками, оставшимися на Дону в конце XVII в. Накал событий тогда был таков, что казаки-«изменники» с поразительным упорством убивали царских посланцев – дело дошло до того, что «верные» донские казаки отказывались исполнять царские повеления о передаче, например, аграханским казакам, грамоты с лестными предложениями. Обращает на себя внимание способ погребения казаками Кавказа убитых ими «недругов» – утопление трупа в воде. Так, в 1689 г. кумские казаки убили и бросили в воду тело представителя Войска Донского С. Безпалого, отправленного Ф. Минаевым для их увещевания[145 - Короленко П. П. Некрасовские казаки // Известия ОЛИКО. Екатеринодар, 1900. Вып. 2. С. 8.]. В 1690 г. те же казаки, вытесненные с Дона в конце 1680-х гг., захватили в плен очередных посланцев, вслед за чем «побили их дрючьем и тела… исполнителей долга службы побросали в воду»[146 - Там же. С. 9.]. Рабочая гипотеза автора состоит в том, что и здесь вполне вероятна связь этих действий с культом «заложных покойников», поскольку умерших неестественной (насильственной) смертью «мать сыра-земля» отказывалась принимать. Поскольку по ряду представлений восточных славян на дне водоема находится ад и вообще вода – та стихия, с помощью которой можно отправить покойника на тот свет, то такая «забота» о душах «заложных покойников» лишний раз свидетельствует о психическом напряжении в среде казаков-нонконформистов. Аналогичное отношение к водной стихии как ненормальному месту погребения находим в фольклоре казаков?некрасовцев – как раз при описании событий, связанных с преследованием их российскими войсками (другое дело, что можно спорить о месте этих событий – Кубань или Дон). Кажется, что исследователи не обращали внимание на данное свидетельство: «Шли так-то до Черного моря по плавням, по камышам… Если дите какое заплачет, то матери приказывали бросить дите в воду. Женщины не хотели того делать, закрывали рты младенцам, а они задыхались, умирали, так мертвых младенцев и несли с собою (выделено мной. – Д. С.)»[147 - Тумилевич Ф. В. Сказки и предания казаков-некрасовцев. Ростов на/Д., 1961. С. 160.].

Адаптация казаков-некрасовцев началась, несомненно, с преодоления психофизических последствий того шокового, надо думать, для них перехода на Кубань, с позиций обостренно воспринимавшейся при этом необходимости найти убежище для укрытия – прежде всего детей и женщин. События и обстоятельства этого процесса – малоразработанный аспект изучения истории формирования кубанского казачества на территории Крымского ханства в XVIII в. Весь корпус материалов, которыми располагают ныне исследователи, позволяет утверждать, что свой выбор казаки И. Некрасова сделали весьма быстро и добровольно, думается, не без участия (влияния) первых кубанских казаков, снискавших себе защиту и покровительство со стороны Гиреев уже в конце XVII в. Автор уже писал о временном пребывании группировки И. Некрасова в Закубанье примерно до начала 1712 г., когда, например, И. А. Толстой писал на основании оперативных данных о том, что «воры и изменники Игнашка Некрасов с товарыщи и доныне живут за Кубанью близ Черкес в юрте Аллавата мурзы»[148 - РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1709 г. Д. 1. Л. 15об.]. Новые данные позволяют уточнить локализацию этого района, что может оказать помощь исследователям в решении ряда вопросов, связанных с изучением адаптационных практик казаков на территории Крымского ханства, их отношению к возможностям своего безопасного пребывания в регионе. Об идеализации отношений с ногайцами говорить не приходится – так, некий казак, присланный с Кубани от вора Некрасова», показал, что «хотят их Кубанские владельцы выслать вон»[149 - Российский государственный архив военно-морского флота (далее – РГА ВМФ). Ф. 233. Оп. 1. Д. 16. Л. 24.]. А в расспросных речах некрасовских казаков, например, за октябрь 1710 г., содержатся сведения о шаткости положения на Кубани находящихся «во власти крымского хана» сторонников И. Некрасова[150 - Там же. Л. 23.].

Итак, по уточненным данным (прежде всего по работам В. Н. Сокурова[151 - Сокуров В. Н. Канжальская битва 1708 года и ее отражение в кабардинском фольклоре // Актуальные вопросы Кабардино-Балкарской фольклористики и литературоведения. Нальчик, 1986. С. 48–64.]) можно полагать, что Аллават-мурза – это Аллакуват-Семиз (Толстый), закубанский ногайский князь Ураковской ветви потомков Касая (Малые ногаи), внук Хорашая Уракова, и юрт этой части ногайцев еще в XVII в. находился на левом берегу Кубани при р. Лабе. В начале XVIII в. он был лидером наврузовцев, которых ученые даже второй половины XVIII в. локализовали «по левой стороне Кубани при реке Лабе» (И. Георги, 1799 г.). О том же свидетельствуют архивные документы: еще в 1762 г. при анализе руководством Войска Донского тогдашней ситуации на Кубани упоминаются кочующие вверх по Лабе аулы, называемые «Наврюз Улу»[152 - Архив Днепропетровского исторического музея. им. Д. Яворницкого. КП?38212/ Арх.-223. Л. 84.]. Для ученых это тем более важно, что именно татарам Казыева улуса хан приказал в свое время помочь первым кубанским казакам строить городок в междуречье Кубани и Лабы[153 - Боук Б. К истории первого кубанского казачьего войска: поиски убежища на Северном Кавказе // Восток. 2001. №4. С. 34.]. Следовательно, можно уверенно говорить, что место своего пребывания группировка И. Некрасова избрала в районе исторического проживания первых групп кубанских казаков, выходцев с Дона, где, как известно, таковые к данному времени уже не проживали, массово переселившись оттуда в Копыл, а затем на Тамань. Этот факт – направление пути некрасовцев, скорее всего, к этому городку, является еще одним, правда, косвенным, подтверждением вывода автора[154 - Сень Д. В. «Войско Кубанское… С. 83 и.др.] о близости земляческих (религиозных?) связей казаков И. Некрасова и «старых» кубанских казаков, просивших, кстати, в 1709 г. крымского хана не выдавать России этих «новых» казаков. В любом случае Игнат Некрасов сумел найти тогда для своего отряда самое безопасное место – на окраине Крымского ханства, в землях наврузовцев, какая-то часть которых могла выражать недовольство очередным появлением казаков в этих землях.

Именно эта защищенность, пусть и не вечная, позволила, вероятно, развернуть И. Некрасову и его сподвижникам развернуть масштабную работу по агитации к уходу на Кубань казаков с Дона, а также избегнуть обострения ситуации возможной их выдачи Девлет-Гиреем II, который заявил российскому посланцу Василию Блеклому: «… что-де мне отдать, чево у меня нет. Я-де ему (Некрасову. – Д. С.) отказал и указ послал, чтоб он в Крыме и на Куба-не не был, откуды и как пришел, так бы и ушел»[155 - РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1709 г. Д. 1. Л. 13.]. Уже в декабре 1708 г. П. А. Толстой известился от своего брата (посла в Турции) И. А. Толстого о том, что «кубанцы» приняли И. Некрасова, который «непрестанно посылает от себя на море и к Азову и под азовские городки для воровства явно…»[156 - РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1708 г. Д. 2. Л. 470 об.]. Тогда же, например, некрасовцы разграбили на море (Азовском?) работных людей, захватив часть их в плен. Неслучаен и тот факт, что уже осенью 1708 г. Некрасов стал засылать на Дон своих посланцев, «прельщавших» тамошних казаков к уходу на Кубань же. Вряд ли также можно подозревать в беспечности запорожских казаков, решивших весной 1711 г. отправиться не только «по разным городам», но и «до вора Некрасова»[157 - Война с Турциею 1711 года (Прутская операция) / Из. А. З. Мышлаевский. СПб., 1893. С. 104.], с казаками которым они не один раз встречались на Украине. Некрасовцам, конечно, не было никакого резона обманывать этих казаков и других казаков – ведь опасность их выдачи России к этому времени явно снизилась, причем он осваивают на Кубани новые ресурсы – например, строят лодки. Недаром в расспросных речах от 12 июля 1711 г. беглого (с турецкого флота, находящегося под Азовом флота) грека говорилось о том, что «с Кубани-де хотели быть от Некрасова 50 лодок, только при нем (флоте. – Д. С.) еще не бывали»[158 - Там же. С. 269.].

Итог первым годам пребывания казаков-некрасовцев на Кубани был впечатляющ уже на том основании, что российские власти всерьез обеспокоились возможностью продолжения «Булавинщины» уже на землях, подвластных хану. В Канцелярии, например, казанского и астраханского губернатора П. М. Апраксина с особым тщанием собирали сведения о деятельности некрасовских эмиссаров на Дону, действовавших «для возмущения и наговору чтоб привлеч и других к тамошним ворам побежать на Кубань»[159 - РГА ВМФ. Ф. 233. Оп. 1. Д. 28. Л. 16.]. Подчеркну особо, что известный Кубанский поход 1711 г. П. М. Апраксина не в последнюю очередь определялся, как свидетельствуют источники, необходимостью защиты от «татарев крымских и кубанских воровских казаков»[160 - РГА ВМФ. Ф. 233. Оп. 1. Д. 16. Л. 8.]. Самим некрасовцам выбор места поселения позволил весьма быстро пройти начальный этап адаптации, освоиться, столкнуться (значит, узнать – новый социальный опыт) с местным ногайским населением и, вероятно, найти механизмы реализации с ними договорных отношений. На это указывает тот, например, факт, что весьма скоро после своего прихода на Кубань казаки-некрасовцы стали весьма далеко уходить от своих жилищ – между тем как очевиден характер их семейного ухода с Дона[161 - Сень Д.В. «Войско Кубанское… С. 22–23 и др.].

Скорое оформление нашли, надо полагать, и договорные отношения казаков с тем же Девлет-Гиреем II, и уже в ходе русско-турецкой войны 1710–1711 гг. (окончательно, впрочем, «замирились» тогда Россия и Турция лишь по договору 1713 г.) казаки-некрасовцы, потеснившие в лице Некрасова и его сторонников «старых» казаков Кубани, приняли в ней активное участие на стороне Крыма. Так, из показаний пленного запорожца Л. Васильева в Бахмутской воеводской канцелярии (октябрь 1712 г.) следует, что «Сечь де ныне стоит в урочище Кардашине, от Крыма в одном дне конем. Кошевым состоит вор Костя Гердеенко, а при нем же и казаки донские обретаюца, кои купно с Некрасовым ушли…»[162 - РГА ВМФ. Ф. 233. Оп. 1. Д. 34. Л. 87об.–88.]. В ходе походов на Украину и другие российские земли некрасовцы захватывали, конечно, пленных – а сам факт участия их в дележе полона также наводит на мысль о стабилизации их положения на Кубани. Так, характерная, вероятно, история произошла уже в 1711 г., когда по показаниям жителя д. Леонтьевы Буераки (верстах в 50–60 от Троицкого) некрасовские казаки, действуя в союзе с кубанскими татарами, разорили сожгли деревню, где «полон, в том числе и ево, Ивана, взяли ж и привезли на Кубань и розделили по разным аулам, а иных продали туркам на каторги»[163 - РГА ВМФ. Ф. 233. Оп. 1. Д. 19. Л. 374.]. Не менее активно участвовали казаки-некрасовцы и на других направлениях. Так, пойманный в 1713 г. казак-запорожец заявил на допросе в Полтаве, что еще в 1711 г. некрасовцы участвовали в совместном походе «кубанской орды» и их, запорожцев, на р. Куму, где и стояли под пятью городами, откуда крымцы и некрасовцы, возглавляемые самим И. Некрасовым, отправились под Азов[164 - Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф. 905. Д. Q-347. Л. 1.]. Особое внимание обращу на уникальное свидетельство, подтверждающее опосредованную роль Османов в процессах дальнейшей адаптации казаков-некрасовцев на территории Крымского ханства. Речь идет о донесении генерал-майора Шидловского от 28 января 1711 г., адресованного Ф. М. Апраксину: «А все ведомости доносятся в Киев что на наши полки Некрасов с ордою будет, так намерены не только наши полки, чтоб весь и Белгородский разряд разорить и выжечь; перед султаном так обещал учинить (т. е. Игнат Некрасов. – Д. С.), за что многий презент получил»[165 - Война с Турциею… С. 40.].

Таким образом, уже в самый ранний этап пребывания казаков-некрасовцев на Кубани, датируемый 1708–1712 гг., формируются основы их отношений с местным ногайским населением, правящим в Крыму домом Гиреев, султанами Турции, «старыми» кубанскими казаками, а также основа для сакрализации в дальнейшем личности Игната Некрасова, вероятно, и ставшего первым атаманом объединенного Кубанского (ханского) казачьего войска. Интересно в будущем проследить биографию самого Игната Некрасова, истоки нонконформизма которого по отношению ко многим участникам современных ему событий, представляющим Россию, уходят своими корнями в конец XVII в., время «религиозных войн» на Дону. Оказывается, что по оперативно собранным данным (май 1708 г.). Игнат Некрасов был рядовым казаков в городке Голубые «и в воровско замысле с Костькою, которой напред сего ушол на Аграхань для воровства ж и бунту, был же»[166 - Новое о восстании Булавина // Исторический архив. 1960. № 6. С. 125.]. В источниках конца XVII в. встречаются упоминания о нескольких Константинах (Костеях), правда, казаках кумских – от которых, впрочем, частично «питалась» людьми община казаков на р. Аграхани. Вполне возможно, что речь в данном случае (речь о майских показаниях казака С. Кульбаки в 1708 г.) идет об отголосках события, случившегося осенью 1691 г., когда кавказские казаки во главе с атаманом С. Жмурой совершили нападение на донские городки, призывая тех к переселению на Аграхань: «Нам тут на реке Аграхани жить не тесно. К нам милость кажут басурманы лучше вас православных христиан»[167 - Цит по: Боук Б. К истории первого Кубанского казачьего войска… С. 32–33.].

Однако судьба определила Некрасову остаться на Кавказе несколькими годами позже, а тогда – «во время азовского походу он… принес вину, за что по прощенью и наказанье ему учинено»[168 - Новое о восстании Булавина… С. 125.]. Впоследствии, проживая на территории Крымского ханства, Некрасов не раз возглавлял своих казаков для участия в военных кампаниях Гиреев, снискав славу удачливого атамана, характеристики которого явно отличались от мира обычных людей. Представляется, что сакрализация образа И. Некрасова (наделение его чертами волшебника, человека, чудесным образом ускользающего от наемных убийц и вообще предвидящего будущее и пр.[169 - Тумилевич Ф. В. Указ. соч. С. 153, 156 и др.]) развивалась по тем же основаниям, как это происходило с личностями других известных атаманов – С. Разина, Е. Пугачева, также связанных с практиками колдовства, общения с нечистой силой[170 - Рыблова М. А. Донское братство: казачьи сообщества на Дону в XVI – первой трети XIX века. Волгоград, 2006. С. 374 и. др.]. Но Некрасову историческая память казаков уготовила особую участь – учтивая его особую роль в спасении и, следовательно, новом Начале жизни на Кубани некрасовской общины, т. е. оценивая его, по сути, как демиурга и первопредка. Мифологическое сознание в выгодном свете трактует даже такой святотатственный шаг атамана, как выстрел в знамя с изображение креста, литье пушек и пуль из крестов и колоколов[171 - Тумилевич Ф. В. Указ. соч. С. 152–153, 164–165 и др.].

Несомненно, что основания этим процессам лежали и в области профанного мира, например, реальных событий, связанных с постоянной удачливостью атамана. Во-первых, как уже известно, Петру I так и не удалось добиться у хана и султана Ахмета III личной выдачи И. Некрасова (конечно, вместе с его казаками), причем персональная направленность запроса России очевидна[172 - Сень Д. В. «Войско Кубанское… С. 81–82.]. Сошлюсь лишь на один документ (а выявлено их больше), а именно, слова царского посланца В. Блеклого, сказанные им в разговоре с визирем Крымского двора в 1709 г.: «… когда же ханова светлость не показал такой любви к стороне царского величества, чтоб ево, вора (Некрасова. – Д. С.) отдать явно со всеми, и чтоб отдать ево одного, хотя с неболшими людми (выделено мной. – Д. С.), а остальных до указу одержать»[173 - РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. 1709 г. Д. 1. Л. 7.]. Затем опасность нависла над кубанскими казаками в период временного господства на Кубани Бахты-Гирея, решившего вдруг отдать в 1714 г. калмыцкому правителю Чаптержапу всех некрасовских казаков с женами и детьми, которые и попали было в плен – «толко де он сам Некрасов с легкими людми с сорокъю ушел в горы…»[174 - РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. 1717 г. Д. 4. Л. 1 об.]. Случалось, атаман и в плен попадал – например, во время одного из походов с татарами на кабардинцев он был ранен и пленен; а выручили его тогда гребенские казаки, такие же старообрядцы, как и некрасовцы[175 - Короленко П.П. Указ. соч. С. 28.].

Факты подобного рода имели место и в дальнейшем, обретая символическую рефлексию в исторических преданиях некрасовских казаков, которые, вне всякого сомнения, начинают создаваться уже на территории Крымского ханства. Подчеркну, что в контексте описываемых событий логично ожидать находок в архивах документальных подтверждений фактам подсылки к И. Некрасову наемных убийц, также имеющимся в некрасовском фольклоре[176 - Тумилевич Ф. В. Указ. соч. С. 155.]. Можно также сказать об определенной «ненормальности» процесса описанной сакрализации, учитывая наличие противоречивых (к моменту ухода казаков с Дона) принципов отношения донских казаков к атаманской власти. Недаром М. А. Рыблова пишет, что «любая избыточность воспринимается традиционным сообществом как угроза его существованию (за счет нарушения некой всеобщей нормы), а обладатели избыточного богатства, споры. Удачи – как вампиры, заедающее чужое (избыток может быть только частью доли другого)[177 - Рыблова М. А. Указ. соч. С. 377.]. С другой стороны, можно констатировать, что сакрализация образа личности И. Некрасова носила характер «разового применения» – она не была перенесена, например, на его сына Михаила, либо других атаманов Кубанского (ханского) казачьего войска. В любом случае И. Некрасов обрел в глазах создателей и носителей данной культурной традиции высокий социальный статус и признание еще при своей жизни, о личности которого лично, надо думать, знали, не только крымские ханы, но, возможно и турецкие султаны.

Что касается последних, то можно привести ряд свидетельств ученых о самом пристальном внимании Османов и представителей турецкой администрации в Причерноморье к этой группе казачества, снискавшей по отношению к себе многолетне лояльное и даже заботливое отношение правящих крымских ханов. Так, еще в 1711 г., по данным А.Д. Бачинского, султанское правительство предлагало кубанским казакам переселиться в пределы Османской империи[178 - Бачинский А. Д. Дунайские некрасовцы и задунайские запорожцы // Историческое краеведение Одесщины. Одесса, 1985. Вып. 6. С. 9 (на укр. яз.).]. Примерно в середине XVIII в. (до 1753 г.), султанская воля помогла казакам разрешить вопрос обретения ими священника; тогда они обратились в Стамбул с просьбой, и султан приказал крымскому архиепископу Гедеону рукоположить в архиерейский сан казачьего «кандидата» – монаха Феодосия, что тот, несмотря на первоначальный отказ, затем исполнил – под угрозой применения насилия по отношению к себе турецкого паши и отряда яныча[179 - Мельников П. И. Старообрядческие архиереи // Русский вестник. 1863. Т. 45. № 6 (июнь). С. 471.]. При этом у автора настоящей статьи нет никакого сомнения в том, что некрасовцы превосходно знали о таком своеобразном к себе отношении, ничуть, впрочем, не боясь снова и снова обращаться к султану с прошениями. Характерная, поэтому, для данной парадигмы отношений казаков с верховной властью Османской империи история произошла в Стамбуле в 1755 г. Тогда купец из Малороссии И. Васильев встретил в Стамбуле в гостях у другого купца, Е. Пирожникова, кубанских казаков, прибывших с письмом к султану[180 - РГАДА. Ф. 248. Оп. 113. Д. 474. Л. 2 (документ любезно предоставлен автору В. И. Мильчевым).] и просивших Пирожникова о переводе этого послания на греческий язык. Тогда, кстати, российские «доброхоты», сам Васильев и его брат священник, стали отговаривать казаков от этого шага, обещая всепрощение Елизаветы Петровны – вследствие чего казаки якобы склонились к тому, решив, однако, «для полезнейшего им совета, и от всего Кубанского войска (выделено мной. – Д. С.) согласия и в том подтверждения ехать в Кубань»[181 - Там же. Л. 2об.]. Вместе с тем подчеркну, что данное свидетельство является еще одним бесспорным доказательством существования у казаков Крымского ханства войсковой организации[182 - Сень Д. В. «Войско Кубанское… С. 38–41 и др.].

Еще более «личностные» отношения связывали кубанских казаков-некрасовцев с ханской династией Гиреев, подданными которых казаки являлись. Характерно, что еще «старые» кубанские казаки имели возможность напрямую обращаться к хану в случае притеснения их кубанскими ногайцами или местной администрацией, всегда получая желаемый для себя результат своих обращений[183 - Боук Б. Указ. соч. С. 35 и.др.]. Некрасовцы также избрали для себя путь верноподданнического отношения к правящим ханам, что в числе прочих оснований и определило их массовое участие в военных кампаниях Крымского ханства, а не «зипунских», воровских, т. е. несанкционированных набегах на окраины России, чреватых расправой и выдачей царям. Очевидно, что ханы держали некрасовцев на исключительном положении и казаки это превосходно понимали, отнюдь, впрочем, не злоупотребляя таким состоянием отношений с Гиреями (при этом сообщество кубанских казаков монолитным назвать нельзя – например, по вопросу о возвращении в Россию). Так, в 1756 г. некрасовцы отправили своих посланцев в Крым к новому хану Хаким-Гирею, жалуясь на притеснения горских народов и прося переселить на жительство в Крым[184 - Государственный архив Астраханской области. Ф. 394. Оп. 1. Д. 1961. Л. 312 об.]. Переселение это состоялось в 1758 г. – хан поселил казаков к Крыму при «рыбном озере» – Балаклавской бухте[185 - Мильчев В. И. Дискуссия о времени появления некрасовцев в Северо-Западном Причерноморье в свете документов Российского государственного архива древних актов // Липоване: история и культура русских-старообрядцев / Ред.-сост. А. А. Пригарин. Одесса, 2005. Вып. 2. С. 28.]. Еще раньше, в 1730-х гг., хан Менгли-Гирей отправил на Кубань своего спецпосланца с предложением перейти на жительство в Крым. Кстати, именно этот хан держал при себе, вероятно, в качестве телохранителей, сотню некрасовцев во главе с сотником А. Черкесом[186 - Фелицын Е. Д. Сборник архивных материалов, относящихся к истории Кубани и Кубанского казачьего войска. Екатеринодар, 1904. С. 147.]. Так вот, некрасовцы позволили себе тогда отказаться, при этом заявив: «Егда с Кубани кубанцы в Крым не пойдут кочевать, то-де и оне некрасовцы в Крым жить не пойдут»[187 - РГАДА. Ф. 177. Оп. 1. 1739 г. Д. 128. Л. 214об.]. Нередки были случаи, когда некрасовские казаки выступали в походы, руководимые ханами или, что, конечно, было чаще, другими родственниками хана – причем источники всегда выделяли этот отряд среди иных составляющих этого войска.

Поэтому отнюдь небесспорными представляются выводы С.С. Андреевой о том, что казаки-некрасовцы подчинялись не самому крымскому хану (при этом она без ссылок на источники чересчур общо критикует авторскую трактовку отношений Гиреев/ казаков, не вполне корректно к тому же ссылаясь на текст моей же монографии при характеристике, например, некрасовских прошений о возвращении их в Россию[188 - Андреева С. С. До питання про перебування козакiв-некрасiвцiв пiд владою Кримського ханства // Козацька спадщина. Нiкополь-Днiпропетровськ, 2005. Вип. 2. С. 82, 84.]), а кубанскому сераскиру, точнее, тот вывод, который при этом допускается – из факта подчинения этому родственнику правящего хана якобы и будет следовать анализ прав и обязанностей некрасовцев на территории Крымского ханства[189 - Там же. С. 82.]. Следуя такой логике, под сомнение можно поставить само пребывание земель Правобережной Кубани в составе ханства, а сераскеров уподобить феодальным князькам, самоуправствующим в регионе без оглядки на Крым и турок. Лояльность кубанских сераскеров по отношению к своим венценосным родственникам Крыму, конечно, периодически оставляла желать лучшего, но ханы никогда не упускали возможности побыстрее расправиться с «ползучей фрондой» сераскеров, что, конечно, не меняло общей расстановки сил в регионе – верховным сюзереном и ногайцев, и казаков, и многих других насельников Кубани считался и являлся правящий крымский хан. Таким образом, с точкой зрения С. С. Андреевой согласится не представляется возможным, поскольку в таком случае весьма вольную трактовку приобретает и сама политическая история Кубани как неотъемлемой части Крымского ханства на протяжении столетий. Один лишь пример: когда в начале 1760-х гг. на Кубани произошла очередная «замятня», то «от хана Крымского Калге солтану было такое повеление, что когда пред сим бывшой Кубанским сераскером Багадыр Гирей солтану противных горских народов успокоит и в точное крымскому хану послушание приведет, то… ево… определит по-прежнему кубанским сераскером, а ежели оные противники в послушание не склонятся, то б уже ему Калге Солтану всех кубанских татар аулы для кочевья перевести на крымскую сторону…»[190 - Архив Днепропетровского исторического музея. им. Д. Яворницкого. КП?38212/ Арх.-223. № 10. Л. 83–83об.]. Богадыр-Гирей выступил против воли калги и был разбит в апреле 1761 г. вместе со своим «горским войском».

Еще раз подчеркну, что та широта для маневра, которую обрели при организации своей внутренней общественной жизни некрасовские казаки уже в 1708 г. (и в последующие годы) была вызвана их быстро принятым и сознательным решением найти в лице крымских ханов своих верховных правителей и покровителей (при этом автор еще несколько лет назад писал о том, «оперативный» контроль за жизнью казаков осуществлял сераскер). В противном случае их ожидали постоянные преследования со стороны тех же сераскеров, ногайцев, турок, а в конченом счете – расправа и гибель общины. Не менее спорным предстает мнение, к сожалению, безо всяких на то исторических оснований и по сей день встречающееся в исторической литературе, о создании казаками-некрасовцами на Кубани некой либерии, «своеобразной республики» – что также вступает в противоречие как с обширнейшим корпусом первоисточников, так и с новейшими, перспективнейшими исследованиями по истории донского казачества (Н. А. Мининков, М. А. Рыблова, Б. Боук и др.). Заостренность советской историографической традиции на классовой борьбе как факторе развития истории породила, например, в 1966 г. такое высказывание, некритически воспринятое некоторыми современными учеными: «Повстанцы (Игната Некрасова. – Д. С.) сумели создать вольную казацкую республику, пусть не народной земле, пусть в меньших размерах, чем они предполагали, но все же им удалось осуществить свою мечту о казацком государстве с атаманом во главе»[191 - Смирнов И. И., Маньков А. Г., Подъяпольская Е. П,, Мавродин В. В. Крестьянские войны в России XVII–XVIII вв. М., 1966. С. 202.]. Напротив, в процессе удачной в целом адаптации некрасовских казаков в сообщество и «старых» кубанских казаков, и жизнь татарско-ногайского населения Крымского ханств можно усмотреть реализацию принципов «симфонии» между правителями и подданными, когда подданство не воспринимается как уничижение свободы личности, когда эта личность активно о себе заявляет, когда «сопротивление, духовная и социальная активность… определены как важная мера спасения православного и всего православия» [192 - Керров В. В. Новый строй личности и новый тип религиозности в старообрядчествев // Липоване: история и культура русских-старообрядцев… С. 4.].

Поэтому в основе принципов «благоденствия» казаков на территории Крымского ханства лежали старообрядческий конфессиональный активизм, их преданность Гиреям и, главное, личная ответственность перед Богом за совершенные деяния. Именно все это (в соединении с выражением закономерной реакции ханов на такое поведение казаков) и помогало общине казаков выживать и развиваться. Поэтому и на Кубани могли быть с полным основанием произнесены слова, сказанные одним из некрасовцев уже в Анатолии (сел. Бин-Эвле) заезжему путешественнику в начале 1860-х гг.: «У какого царя живем… тому и служим, верой и правдой казацкой, по чести, без лжи и измены (выделено мной. – Д. С.)»[193 - Иванов-Желудков В. [В. И. Кельсиев]. Русское село в Малой Азии // Русский вестник. 1866. Т. 63 (июнь). С. 420.].

Л. Е. Семенова

Переселенцы из Дунайских княжеств в Россию в конце XVIII в

В последней трети XVIII в. возрастает интерес России к Дунайским княжествам – Молдавии и Валахии, что определялось прежде всего ее геополитическими интересами в Придунайском регионе Черноморского бассейна. Внутренние потребности экономического развития страны ставили царское правительство перед необходимостью решения таких общегосударственных задач, как укрепление юго-западных границ, расширение и освоение плодородных земель Причерноморья, обеспечение свободы торговли по Черному морю и примыкающим к нему водным артериям.