Социологический ежегодник 2015-2016

Maffesoli M. Le temps des tribus: Le dеclin de l’individualisme dans les sociеtеs de masse. – P.: Mеridiens Klincksieck, 1988. – 226 р.

McCracken M. Social cohesion and macroeconomic performance: Paper presented at the CSLS Conference on the state of living standards and the quality of life. – Ottawa, 30–31 October 1998.

Morsy S. Sex roles, power and illness in an Egyptian village // American ethnologist. – Wash., 1978. – Vol. 5, N 3. – P. 137–150.

Narayan D. Bonds and bridges: Social capital and poverty. – Wash.: World bank: Poverty group, 1999. – 52 p.

Ryan R.M., Deci E.L. Self-determination theory and the facilitation of intrinsic motivation, social development and well-being // American psychologist. – Wash., 2001. – Vol. 55, N 1. – P. 68–78.

Social support and arterial blood pressure in a central Mexican community / Dressler W.W., Mata A., Chavez A., Viteri F.E., Gallagher P.N. // Psychosomatic medicine. – Wash., 1986. – Vol. 48, N 5. – P. 338–350.

Taylor D.M. The quest for identity: From minority groups to generation Xers. – Westport (CT): Praeger, 2002. – X, 135 p.

Tiryakian E. Modernity and the second return of mechanical solidarity // Raymond Boudon: A life in sociology / Ed. by M. Cherkaoui, P. Hamilton. – Oxford: Bardwell press, 2009. – P. 1–22.

Woodburn J. Egalitarian societies // Man. – N.Y., 1982. – Vol. 17, N 3. – Р. 431–451.

Woolley F. Social cohesion and voluntary activity: Making connections: Paper presented at the CSLS Conference on the the state of living standards and the quality of life. – Ottawa, 30–31 October 1998.

Рефераты

Этническое многообразие и его влияние на социальную сплоченность[3 - Реферат является частью исследования, проводившегося при поддержке Российского научного фонда в рамках проекта «Многообразие видов социокультурной сплоченности в условиях российских реформ: Концептуализация и квалиметрия», грант № 14-18-03784.Реферат был ранее опубликован: Ван дер Меер Т., Толсма Й. Этническое многообразие и его влияние на социальную сплоченность // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 11, Социология: РЖ / РАН. ИНИОН. Центр науч.-информ. исслед. Отд. социологии и социал. психологии. – М., 2015. – № 4. – С. 27–39.]

    Ван дер Меер Т., Толсма Й.

Реф. ст.: Van der Meer T., Tolsma J. Ethnic diversity and its effects on social cohesion // Annual rev. of sociology. – Palo Alto (CA), 2014. – Vol. 40. – P. 459–478

Ключевые слова: социальная сплоченность; этническая гетерогенность; место проживания и соседство; этническая угроза; аномия.

Авторы статьи, Том ван дер Меер (Амстердамский университет, Нидерланды) и Йоахим Толсма (Университет им. св. Радбода Утрехтского, г. Неймеген, Нидерланды), констатируют, что в последние годы наблюдается резкий рост эмпирических исследований, основанных на довольно узком, по их мнению, предположении: этническое разнообразие ослабляет большинство аспектов социальной сплоченности. Несмотря на то что была проделана большая работа по изучению влияния различных критериев этнической гетерогенности на разные формы социальной сплоченности во многих географических ареалах, авторы полагают, что полученные результаты не согласуются между собой. Поэтому ван дер Меер и Толсма ставят перед собой задачу эксплицировать те механизмы, которые лежат в основе негативной зависимости между этнической гетерогенностью и социальной сплоченностью: принцип гомофилии (общение с себе подобными), чувство аномии, угрозу группе и социальную дезорганизацию. Для этого они разработали концептуальную схему, на основе которой проанализировали и структурировали результаты 90 эмпирических исследований, и показали, что гипотеза о дисфункциональности этнической гетерогенности подтверждается только при специфических условиях, в определенных контекстах, а само этническое разнообразие влияет не на все индикаторы социальной сплоченности [с. 459].

В силу того что кросснациональная иммиграция резко возросла, современные западные общества стали как никогда этнически разнородными. В этой ситуации у политиков и государства возникает необходимость ответить на вопрос о последствиях такого этнического многообразия для социальной сплоченности принимающего общества. Однако между учеными отсутствует консенсус по поводу связи между этническим составом обществ и их сплоченностью. Среди исследователей этнического разнообразия / сплоченности изначально доминировали экономисты[4 - См., например: Costa D.L., Kahn M.E. Civic engagement and community heterogeneity: An economist’s perspective // Perspectives on politics. – N.Y., 2003. – Vol. 1, N 1. – P. 103–111.], а резкий рост социологических и политологических исследований начался после презентации и публикации результатов исследования американского политолога Роберта Патнэма[5 - Putnam R.D. E pluribus unum: Diversity and community in the twenty-first century // Scandinavian political studies. – Oxford, 2007. – Vol. 30, N 2. – P. 137–174.]. Это исследование активно обсуждалось в СМИ и вызвало острые политические дебаты. Патнэм утверждал, что этнически неоднородная среда негативно сказывается на межличностном доверии и подрывает социальные связи между этническими группами и внутри них, этническое многообразие как следствие продолжающейся иммиграции разрушает социальную сплоченность. Исследователи занялись активной проверкой справедливости данной гипотезы для других стран и использовали многие другие индикаторы социальной сплоченности. В течение шести лет после публикации результатов работы Патнэма были проведены более 65 новых эмпирических исследований, многие из которых еще не завершены. В некоторых исследованиях подтверждается основная гипотеза, в других это предположение опровергается или находятся данные в пользу обратной зависимости, а основной вопрос о том, действительно ли этническое разнообразие негативно сказывается на социальной сплоченности, остается без ответа.

Ван дер Меер и Толсма полагают, что отсутствие консенсуса в научном сообществе по поводу этого вопроса коренится в том, что обсуждаемая гипотеза имеет слабое теоретическое обоснование; не смоделированы те механизмы, посредством которых этнический состав социального окружения индивида воздействует на его социальные связи. Кроме того, существуют противоречия в понимании и, соответственно, операционализации двух ключевых концепций – социальной сплоченности и этнической гетерогенности. Для того чтобы выйти из данного тупика, авторы конструируют концептуальную схему, на основе которой предпринимают метаанализ эмпирических исследований и структурируют их, руководствуясь следующими вопросами: 1) в какой степени этническая гетерогенность влияет на индикаторы социальной сплоченности? 2) в какой степени и как различные индикаторы этнической гетерогенности влияют на индикаторы социальной сплоченности? 3) в какой степени и как этническая гетерогенность в различных географических зонах влияет на различные аспекты социальной сплоченности [с. 460]?

Далее авторы переходят к ключевым категориям своего анализа. Социальная сплоченность может рассматриваться как степень взаимосвязанности между людьми и является как результатом, так и причиной социальной жизни в целом в ее публичном и гражданском измерении. Она включает в себя чувства приверженности / преданности, доверие, нормы взаимности и свидетельствует об участии в социальных сетях и общественных организациях[6 - Chan J., To H.-P., Chan E. Reconsidering social cohesion: Developing a definition and analytical framework for empirical research // Social indicators research. – Dordrecht, 2006. – Vol. 75, N 2. – P. 273–302.]. Ван дер Меер и Толсма используют понятие социальной сплоченности, а не социального капитала потому, что это понятие более нейтрально и менее запутанно, хотя и столь же широко, как и категория социального капитала. Социальный капитал рассматривается сегодня как ресурс, извлекаемый индивидами из их сетей, количества и плотности социальных связей внутри сообщества, что обусловило его различные определения и стратегии операционализации[7 - Portes A., Vickstrom E. Diversity, social capital and cohesion // Annual rev. of sociology. – Palo Alto (CA), 2011. – Vol. 37, N 1. – P. 461–479.].

Авторы различают четыре измерения социальной сплоченности: формализованность, режим, целевая группа и географический охват[8 - Эти четыре аспекта не являются единственно возможными измерениями, но авторы оставляют за рамками статьи другие измерения, например «сильные и слабые связи» (см.: Granovetter M. The strength of weak ties: A network theory revisited. – Albany: State univ. of New York press, 1981).]. Первое измерение вводится с целью провести различие между формальной и неформальной социальной сплоченностью и отражает, например, такие формы сплоченности, как участие в формальных организациях и неформальные партикуляристские связи между отдельными людьми и социальными группами[9 - Pichler F., Wallace C. Patterns of formal and informal social capital in Europe // European sociological rev. – Oxford, 2007. – Vol. 23, N 4. – P. 423–435.]. Второе измерение указывает на два режима взаимных связей между индивидами: на уровне установок (неприятие, доверие и страх) и на уровне поведения (контакт, объединение). К примеру, увеличивающаяся этническая разнородность общества делает затратным установление доверия с другими (установка), но структурные компоненты социального капитала способствуют объединению (поведение). Третье измерение отражает целевые группы, с которыми связан индивид: ин-группа (люди того же этнического происхождения), аут-группа (лица другого этнического происхождения) и население в целом. И последнее измерение – географический охват – относится к географическим границам социальных связей; к ним принадлежат соседство, муниципалитеты и страны, которые, по мнению авторов, играют важную роль в установлении оснований для межэтнического доверия [c. 461][10 - Wallman-Lund?sen S., Wolleb?k D. Diversity and community trust in Swedish local communities // J. of elections, public opinion a. parties. – Abingdon, 2013. – Vol. 23, N 3. – P. 299–321.]. Таким образом, подводят итог авторы, вопрос о том, что такое социальная сплоченность, не сводится к традиционному вопросу: «Кто связан?» – или даже вопросу: «Кто связан и с кем?», – а скорее вопрос надо ставить так: «Кто связан, с кем, где и как?».

Авторы подчеркивают, что большинство исследований сплоченности не дали надежного теоретического ответа на эти вопросы и сводились к изучению одного из аспектов социальной сплоченности, например общего социального доверия, который рассматривался как ключевой аспект сплоченности[11 - См., например: Dinesen P.T., S?nderskov K.M. Trust in a time of increasing diversity: On the relationship between ethnic heterogeneity and social trust in Denmark from 1979 until today // Scandinavian political studies. – Oxford, 2012. – Vol. 35, N 4. – P. 273–294.]. Другие исследователи комбинировали самые различные индикаторы социальной сплоченности для формирования одной общей шкалы с целью увеличить надежность измерения, но сами индикаторы были слабо связаны между собой в условиях отсутствия теоретических разработок[12 - Lancee B., Dronkers J. Ethnic, religious and economic diversity in Dutch neighbourhoods: Explaining quality of contact with neighbours, trust in the neighbourhood and inter-ethnic trust // J. of ethnical a. migration studies. – L., 2011. – Vol. 37, N 4. – P. 597–618.]. Наконец, исследователи проверяли узкие гипотезы, используя ряд индикаторов социальной сплоченности. При этом поскольку авторы определяют социальную сплоченность через связи между индивидами, они не включают в рассмотрение исследования, связанные с изучением этнического разнообразия и политического участия, институционального доверия и др. Кроме того, в срез их анализа не попали работы, которые фокусируются на межэтнических конфликтах [с. 462].

Понятие «этнической гетерогенности», или национальный состав географической зоны, можно охарактеризовать по-разному. Этническое разнообразие чаще всего оценивается с помощью такого параметра, как индекс фрагментированности (fractionalization index), который эквивалентен индексу Херфиндаля – Хиршмана[13 - Индекс Херфиндаля – (Herfindal – Hirshman index) определяется как сумма квадратов долей всех фирм, действующих на рынке, и оценивает уровень конкуренции и монополизма в определенной отрасли. Индекс фрагментированности оценивает количество разных этнических групп в определенном ареале через индексы этнической, религиозной и лингвистической фрагментированности. – Прим. реф.]. Это измерение показывает вероятность того, что два произвольно выбранных лица, проживающих в одном и том же географическом районе, имеют различную этническую принадлежность. Главной альтернативой этому является подход, оперирующий понятием «относительный размер этнической группы» (процент мигрантов или группа меньшинства). И, наконец, этнический состав географической зоны может быть измерен с помощью индекса этнической неоднородности (index of dissimilarity), который указывает на степень сегрегации. Таким образом, авторы используют этническую гетерогенность как «зонтичный термин» для понятий этнического разнообразия, относительного размера группы и сегрегации. При этом они замечают, что на сегодняшний день теория не уточняет, влияет ли этнический состав данной местности на социальную сплоченность именно через этническое разнообразие, размер этнической группы, уровень сегрегации или через различные комбинации этих факторов. Сообщество с 80% белых и 20% чернокожих так же этнически неоднородно, как и сообщество с 80% чернокожих и 20% белых. Тем не менее для отдельных членов общины размер аут-группы сильно отличается в этих двух сообществах; из-за этой невозможности учесть цвет кожи размер группы используется как индикатор этнического состава. Это важно еще и потому, что в одной и той же географической зоне группы могут смешиваться или жить сегрегированными союзами.

На протяжении многих лет ученые описывали расово-этнический состав на основе комбинации самых разных критериев, включая расу, этническую принадлежность, происхождение, гражданство, миграционный статус и различия в языке, религии и пр., и то, какие критерии выбирались, больше зависело от доступности данных и особенности страны, нежели от теории. Авторы подчеркивают, что их анализ включает исследования, в которых использовались объективные измерения, а не индивидуальное восприятие неоднородности, поэтому для определения географических зон, в которых социальная сплоченность предположительно будет иметь значение, они ориентировались на страны, регионы, муниципалитеты и соседские локальные сообщества из упоминавшегося выше исследования Р. Патнэма. Однако авторы не видят убедительных критериев того, как может быть зафиксирован релевантный географический регион: осознание этнического разнообразия происходит на микроуровне, а мобильность населения заметна на макроуровне. Поэтому авторы структурировали результаты исследований на уровне страны, муниципалитета и ареала, меньшего, чем муниципалитет, хотя, безусловно, эти уровни могут накладываться друг на друга, образуя реальное довольно сложное социальное окружение индивидов. Они также вывели за рамки своего анализа исследования, касающиеся влияния этнического разнообразия на связи классовой, профессиональной и др. природы, поскольку это значительно усложнило бы анализ.

Таким образом, с помощью таких теоретических построений, как социальная сплоченность, этническое разнообразие и географический охват, авторы строят общую модель негативного влияния этнической гетерогенности на социальную сплоченность внутри этнических групп и между ними – способы, посредством которых этническое разнообразие, относительный размер группы и сегрегация в разных географических зонах влияют на снижение индикаторов социальной сплоченности. Первый способ авторы конструируют с помощью теории конфликтов, а именно на основе концепций «угрозы группе», «этнической конкуренции» и общей теории угрозы, где размер этнической аут-группы в определенной географической зоне воздействует на реальную и воображаемую конкуренцию между этническими группами за ограниченные материальные и нематериальные ресурсы – рабочие места, жилье, власть, безопасность, мораль и идентичность[14 - Quillian L. Group threat and regional change in attitudes toward African-Americans // American j. of sociology. – Chicago (IL), 1996. – Vol. 102, N 3. – P. 816–860; Scheepers P., Gijsberts M., Coenders M. Ethnic exclusionism in European countries: Public opposition to civil rights for legal migrants as a response to perceived ethnic threat // European sociological rev. – Oxford, 2002. – Vol. 18, N 1. – P. 17–34; Stephan W.G., Stephan C.W. An integrated threat theory of prejudice // Reducing prejudice and discrimination / Ed. by S. Oskamp. – Mahwah (NJ): Erlbaum, 2000. – P. 23–45.]. Эта этническая групповая конкуренция усиливает чувство угрозы, подрывающее межэтнические отношения, что ведет к межэтническому недоверию. Второй способ связывает чувство аномии – индивидуальной тревоги в силу неясности общеразделяемых социальных норм и моральных ценностей – с социальной дезорганизацией среды. В соответствии с этой логикой этническое многообразие в социальной среде индивида и сопутствующее языковое разнообразие, разнообразие социальных норм вызывают чувство аномии, чувство исключенности и бесцельности, что также ведет к недостаточной плотности коммуникации, общему недоверию, ослаблению социального контроля [c. 463–464].

Оба механизма имплицитно предполагают принцип гомофилии, когда люди предпочитают общаться с подобными себе, даже без неприязни к другой этнической группе. При этом эти два механизма действуют по-разному. Механизм угрозы, функционирующий на основе относительного размера аут-группы и активирующийся при уменьшении размера ин-группы, главным образом стимулирует чувство угрозы этнической группе. Чувство аномии берет начало из разных сред; механизм аномии подчеркивает отсутствие общего языка, идентичности и ценностей, независимо от размера самой группы. Учитывая, что межэтнический контакт не порождает этническую угрозу, а, напротив, способствует ослаблению межэтнического недоверия, то механизмы аномии и угрозы, скорее всего, будут работать, когда ограничены возможности межэтнического контакта, и именно здесь становится актуальным измерение сегрегации. Сегрегация означает, что другие группы становятся «видимыми», а их размер может восприниматься по-разному. Чем больше членов в этнических аут-группах, тем в большей мере они будут рассматриваться как угроза доминирующей культуре и тем более неопределенными становятся способы взаимодействия с ними. Таким образом, этническая гетерогенность может быть особенно дисфункциональной для социальной сплоченности вследствие сегрегации, и особенно если это связано с конкуренцией за экономические ресурсы.

Ван дер Меер и Толсма ограничили свой анализ журнальными публикациями, докладами конференций, препринтами, главами из книг, написанными на английском языке, – всего 90 отдельных исследований, большая часть которых проведены в США, Великобритании, Нидерландах и Канаде. Авторы сортируют исследования относительно основной рабочей гипотезы, как подтверждающие ее (все исследуемые индикаторы этнической гетерогенности на всех географических уровнях подрывают социальную сплоченность), не подтверждающие (этническая гетерогенность не ослабляет социальную сплоченность по исследуемым показателям) и смешанные (по какому-то индикатору подтверждающие, а по другому – не подтверждающие основную гипотезу). Первым результатом данного исследования стала фиксация «какофонии» эмпирических данных; почти в каждом исследовании было отчасти подтверждено основное положение, но в целом подтверждающих – 26, не нашедших подтверждения – 25, и большинство исследований – 39 – имеют смешанный результат, т.е. воздействие этнической гетерогенности неравномерно, как считают авторы. При этом исследователи проверяли не один индикатор сплоченности и этнической гетерогенности, а комбинации индикаторов этих двух переменных. Авторы заключают, что более строгие в методологическом отношении исследования скорее отвергают гипотезу или представляют смешанные результаты. Далее ван дер Меер и Толсма «дешифруют» полученные данные на основе своей представленной выше концептуальной рамки [с. 466–467].

По показателям социальной сплоченности авторы получают следующие результаты. Что касается формальных аспектов социальной сплоченности, то исследования показывают, что они с наименьшей вероятностью будут ослаблены или разрушены вследствие этнического многообразия места проживания по сравнению с неформальными аспектами социальной сплоченности. Относительно режима сплоченности выходит, что этническая гетерогенность негативно влияет на поведенческие аспекты сплоченности значительно реже, чем на установки, поскольку поведенческие аспекты связаны с формальными аспектами / организационными аспектами сплоченности. По целевой группе, т.е. сплоченности между этническими группами и внутри этнических групп, данные как в пользу, так и против основной гипотезы довольно слабые. Наибольшее количество подтверждений найдено в исследованиях небольших районов, а в более крупных пространственных ареалах гипотеза о негативном влиянии этнической разнородности слабо подтверждается. Таким образом, этническая гетерогенность наиболее негативно сказывается на сплоченности соседских сообществ и наименее – на межэтнической сплоченности.

Далее авторы переходят к разным показателям этнической гетерогенности – этническому разнообразию, размеру группы и сегрегации. Подтвердилась гипотеза в основном при исследовании эффектов сегрегации. Ответ на вопрос: до какой степени и как разные индикаторы этнической гетерогенности влияют на аспекты социальной сплоченности? – состоит в сущности: влияние этнического многообразия и размера этнических групп очень трудно определить эмпирически, однако сегрегация имеет существенное негативное влияние на социальную сплоченность. Относительно географических ареалов гипотеза подтверждается в исследованиях на микроуровне, уровне небольших районов и не подтверждается на макро- и мезоуровне, уровне стран и муниципалитетов. То есть этническая гетерогенность размывает социальную сплоченность внутри соседского сообщества в любых странах, а в США еще и негативно влияет на общий уровень доверия [с. 468–471].

В целом три ключевые модели структурируют несогласующиеся и многообразные результаты исследований: 1) этническая гетерогенность не однозначно и не всегда негативно влияет на межэтническую сплоченность, что противоречит гипотезе угрозы. Хотя угроза ведет к межэтническому недоверию, чувство угрозы не всегда возникает в этнически неоднородной среде; 2) внутрисоседская сплоченность ослабляется вследствие высокого уровня этнического многообразия в пределах соседского сообщества, хотя и не влияет на другие формы сплоченности за пределами этого сообщества; 3) США, где предыдущее положение подтверждается в наибольшей степени, составляют особый случай: если в Австралии, Канаде, Новой Зеландии и некоторых европейских странах этническая гетерогенность влияет именно на этот аспект сплоченности, но не влияет на другие, то в США она влияет и на другие аспекты.

Далее ван дер Меер и Толсма возвращаются к теоретической рамке своего исследования, чтобы проинтерпретировать полученные результаты. Их вывод: этническая гетерогенность негативно влияет на социальную сплоченность, однако при очень специфических условиях. Сплоченность однозначно разрушается в соседских сообществах, но другие аспекты сплоченности зависят от контекста. Теория этнической угрозы, по мнению авторов, не является состоятельной, и, возможно, связи между этническими группами становятся сильнее в этнически гетерогенной среде. Теория аномических чувств оправдывается в соседских сообществах, но не имеет оснований за их пределами; социальные связи могут поддерживаться в других контекстах [с. 472].

Сторонники основной гипотезы утверждают, что большинство исследований настроены против поиска доказательств действия механизма угрозы по причине «бегства белых»[15 - Социальный феномен, при котором белое обеспеченное население уезжает из определенных районов города, которые затем заселяются преимущественно «цветными». – Прим. реф.]. Поэтому даже если этническая гетерогенность имела негативное воздействие на межэтническую социальную сплоченность, то это утверждение не имеет силы в настоящем, поскольку люди переезжают в другие районы и теряют связь с данным окружением. Бегство белых – в данном случае недостаточный аргумент против этого, хотя он сам по себе говорит о разрушении социальной сплоченности. Если учитывать мобильность, то переезжают в основном состоятельные люди, и негативное влияние этнической гетерогенности сказывается на бедных, хотя результаты исследований не очень убедительны, и здесь необходимы более детальные исследования связи между мобильностью, этническим разнообразием и социальной сплоченностью. По сути, основная обсуждаемая гипотеза должна проверяться как имеющая динамическую природу: увеличивающаяся гетерогенность может привести к разрушению сплоченности, т.е. надо учитывать миграции, проводить лонгитюдные исследования изменений этнической гетерогенности среды. Угроза и аномия, вероятно, запускаются более обширными тенденциями, существенным ростом, а не определенным уровнем этнической гетерогенности, поскольку негативные последствия смягчаются знакомствами и контактами. Влияние этнической гетерогенности оттого не является линейным, поэтому и операционализация гетерогенности должна включать ее меняющийся характер, а выборки должны быть большего охвата.

Кроме того, меняются и содержательные аспекты этнической гетерогенности. В современных исследованиях в США не различают американцев итальянского, ирландского, польского и др. происхождения; исследователи основываются на расовых различиях. Так же и в британских исследованиях различия проводятся скорее между пакистанцами и индийцами, нежели между шотландцами и валлийцами. Канадские исследования фокусируются на видимых меньшинствах; данные из Голландии характеризуют первое и второе поколение иммигрантов из Марокко, Турции, Суринама и др., а не сравнительно большие группы из других европейских стран и собственные народности. В целом большинство исследований, как правило, полагаются на классификации этнических групп по критериям, которые социально значимы, т.е. на те, которые могут подтвердить гипотезу о негативном влиянии этнической гетерогенности, что делает отсутствие систематического подтверждения этой гипотезы довольно впечатляющим, а найденные подтверждения еще более ненадежными. Авторы в связи с этим отмечают некоторые исследования, в которых осознается это искажение. Например, в соответствии с данными одного из кросскультурных исследований этническая гетерогенность негативно сказывается на генерализованном доверии, только если этнолингвистические и религиозные различия накладываются друг на друга[16 - Finseraas H., Jakobsson N. Trust and ethnic fractionalization: The importance of religion as a crosscutting dimension // Kyklos. – Oxford, 2012. – Vol. 65, N 3. – P. 327–339.].

Авторы отмечают различие между США и другими западными странами: в США население наиболее негативно реагирует на этническое многообразие. И хотя США являются традиционно иммигрантской страной, такой связи не наблюдается в других подобных странах – Австралии, Канаде, Новой Зеландии. По мысли авторов статьи, возможно, здесь задействованы исторические условия – история рабовладения и акцентирование расовых отношений. Помимо этого, здесь может играть роль и отсутствие государственной политики мультикультурализма, поскольку именно сегрегация, размер группы и этническое неравенство подрывают социальную сплоченность. Гетерогенность сама по себе вряд ли способна ослаблять сплоченность, но политические препятствия могут активировать ее негативные эффекты.

    О.А. Симонова

Регулирование вопросов религиозных и этнических меньшинств в Австралии: потенциальные последствия для социальной сплоченности[17 - Реферат был ранее опубликован: Ричардсон Дж.Т. Регулирование вопросов религиозных и этнических меньшинств в Австралии: Потенциальные последствия для социальной сплоченности // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 11, Социология: РЖ / РАН. ИНИОН. Центр науч.-информ. исслед. Отд. социологии и социал. психологии. – М., 2015. – № 4. – С. 59–70.]

    Ричардсон Дж.Т.

Реф ст.: Richardson J.T. Managing minority religious and ethnic groups in Australia: Implications for social cohesion // Social compass. – L., 2013. – Vol. 60, N 4. – P. 579–590

Ключевые слова: Австралия; социальная сплоченность; мусульманские общины; законы шариата.

В статье Джеймса Т. Ричардсона (Университет шт. Невада, г. Рино, США) проблема социальной сплоченности современных многоконфессиональных и этнически гетерогенных обществ рассматривается на примере подвергающейся серьезному иммиграционному давлению поликультурной Австралии. Во введении автор анализирует влияние, которое происходящая плюрализация религиозной жизни австралийского общества оказывает на уровень социального согласия и взаимного доверия граждан страны. В качестве одного из факторов, не проявившихся пока в полной мере, но обладающих значительным потенциалом воздействия, он выделяет постепенное снижение числа приверженцев различных ветвей христианства[18 - Дж. Ричардсон указывает, что если в 1961 г. к одной из основных христианских конфессий относили себя 88% австралийцев, то к 2006 г. этот показатель сократился до 64% и продолжает снижаться [с. 580].]. Последняя тенденция сопровождается консолидацией представителей религиозных меньшинств, готовых к активным действиям за право быть адекватно представленными в публичном пространстве Австралии. Таким образом, на социальной сплоченности австралийцев неминуемо отражается усиливающаяся конкуренция между конфессиональными группами. При этом Дж. Ричардсон также обращает внимание на увеличение конфликтного потенциала внутри самих религиозных общин, объясняя это расширением сообществ за счет интенсивной миграции из стран с несовпадающими культурными ценностями и практиками. Например, мусульмане, проживающие в Австралии, – общим числом не менее 350 тыс. – являются выходцами или потомками иммигрантов из 80 стран; при этом 36% из них рождены непосредственно на Зеленом континенте, а потому ожидать от этой группы единообразного подхода к трактовке канонов ислама было бы несколько наивно [с. 580]. Помимо этого, сами религии эволюционируют, в церковные уставы вносятся поправки, и многие из них, как, в частности, разрешение на рукоположение женщин в священники, не принимаются прихожанами. Разногласия по поводу такого рода реформ, естественно, снижают общий уровень сплоченности религиозных сообществ, резюмирует Дж. Ричардсон.

Он также подчеркивает, что все вышеописанные процессы разворачиваются на фоне своеобразного религиозного ренессанса – ситуации, когда в поиске своей идентичности в быстро меняющемся мире все большее количество людей обращаются к религии. Принадлежность к группе дает чувство защищенности и таким образом способствует преодолению одиночества и множества других трудноразрешимых, в особенности для иммигрантов, проблем. Однако повсеместное возрастание интереса к религии совпало по времени с атаками на башни-близнецы в Нью-Йорке, терактами в Мадриде и Лондоне – трагедиями, поместившими проблему радикального ислама в центр общественных дискуссий стран – импортеров иммигрантов из Северной Африки и Ближнего Востока. В конечном итоге «мусульмане на Западе» оказались в роли стигматизированной группы. При этом многие из них сочли необходимым еще раз публично и открыто заявить о своей исламской идентичности, активно выступив против неправомерных обобщений и распространения дискриминирующих стереотипов. В данном контексте, утверждает автор, социальная напряженность, обусловленная стремлением представителей мусульманских иммигрантских меньшинств «удержать» все аспекты своей идентичности, становится одной из определяющих черт современного австралийского общества, противоречащей задаче углубления сплоченности нации [c. 580].

Неслучайно политика мультикультурализма подвергается все более острой критике в Австралии, и страна постепенно дрейфует в сторону более ассимиляционистского подхода к иммигрантам. Объективная картина такова, что группы религиозных меньшинств, не ассоциированных с христианской конфессией, могут сталкиваться с различными формами дискриминации, выталкивающими их на периферию социальной жизни, за пределы сферы защиты системы норм, ценностей и моральных обязательств австралийского общества. Возникает конфликт лояльностей – этнической и общегражданской, – что самым печальным образом сказывается на уровне общественной солидарности в стране [c. 579–581].

Переходя к другим факторам, оказывающим влияние на социальную сплоченность, Дж. Ричардсон обращает внимание читателя на то, что Конституция Австралийского Союза не содержит главы, регламентирующей права и свободы граждан. В стране отсутствует так называемый билль о правах, где, в частности, было бы прописано право на свободу вероисповедания. Соглашаясь с Г. Маккиннон[19 - McKinnon G. Social cohesion and human rights: Would a bill of rights enhance social cohesion in Australia // Social cohesion in Australia / Ed. by J. Judd, J. Nieuwenhuyesen. – Melbourne: Cambridge univ. press, 2007. – P. 193–203.], автор утверждает, что неприятие соответствующего законопроекта частично продиктовано страхом, что подобного рода инструмент придаст неоправданный политический вес меньшинствам и сузит доступное демократически избранному правительству поле для маневра в поиске баланса интересов конкурирующих социальных групп. Дж. Ричардсон отмечает наличие сильного сопротивления законодательной реформе со стороны основных конфессий, очевидно не желающих усиления альтернативных религиозных течений и к тому же опасающихся вмешательства государства во внутрицерковные дела, такие, например, как вопросы подбора кадров. Несмотря на то что Австралийская столичная территория (АСТ) с ограничениями, но все же приняла билль о правах в 2004 г., а штат Виктория последовал ее примеру в 2007 г., предложение сделать данный законопроект частью федеральной Конституции было дважды отвергнуто на голосовании в 1944 и в 1988 г. [c. 581].

При явном количественном преобладании тех, кто видит в федеральном билле о правах угрозу целостности австралийского общества, в пространстве публичного обсуждения присутствует и альтернативная точка зрения. Отдельные эксперты настаивают на том, что соответствующая законодательная инициатива позволит меньшинствам почувствовать себя более защищенными и таким образом будет способствовать большему сплочению общества. Так, в частности, уже упоминавшаяся ранее Г. Маккиннон утверждает, что билль о правах прояснил бы ценности, объединяющие австралийское общество, и задал бы объективные рамки процесса примирения противоречащих друг другу интересов [c. 581].

Дж. Ричардсон также подчеркивает, что на сплоченности австралийского общества негативно сказывается дефицит эффективных законодательных механизмов федерального и местного значения, обращенных против дискриминации по религиозному признаку. Запрет на публичные высказывания или иные публичные действия, направленные на приписывание негативных и осуждаемых обществом свойств личности в качестве характерных для представителей определенной конфессии или расы, действует исключительно на уровне штатов, и то только в Виктории и Квинсленде. Но на практике, в особенности в медиасфере, находится немало исключений из этого правила. Антидискриминационный акт от 1977 г., принятый в Новом Южном Уэльсе – административно-территориальной единице Австралии, где проживает наибольшее количество мусульман, – затрагивает множество различных вопросов, но не содержит упоминания религии. Попытки включить религию в список сфер, защищенных от дискриминации, провалились. Ссылаясь на заключение профессора права Дж. Хуссейн[20 - Hussain J. Islam: Its law and society. – 2

ed. – Leichhardt: Federation press, 2004.], автор указывает на смысловые лакуны в австралийском законодательстве. В то время как отдельные группы этнорелигиозных меньшинств, такие как евреи или сикхи, могут апеллировать к законам, запрещающим расовую дискриминацию, мусульмане, будучи конфессиональной группой, под защиту соответствующих актов не подпадают. Таким образом, приходит к выводу Дж. Ричардсон, австралийцы, идентифицирующие себя с какой-либо (помимо христианской) религией, в особенности мусульмане, имеют все основания ощущать себя отчасти исключенными из национального сообщества [c. 582].

Сквозь призму проблемы социальной сплоченности автор рассматривает и ответную реакцию австралийских властей на события 9/11, выразившуюся в спешном принятии целого ряда антитеррористических законов. Косвенным следствием этих законотворческих инициатив стало существенное ограничение индивидуальных и групповых свобод религиозных меньшинств, в первую очередь мусульман. Описание и оценки сложившейся ситуации Дж. Ричардсон заимствует у двух авторов – профессора права Университета Нового Южного Уэльса Дж. Вильямса и профессора Университета Монаш Дж. Хокинг[21 - См.: Williams G. The laws that erode who we are // Sydney Morning Herald. – Sydney, 2011. – Sept. 10. – P. 22; Hocking J. Counter-terrorism and the politics of social cohesion // Social cohesion in Australia / Ed. by J. Judd, J. Nieuwenhuyesen. – Melbourne: Cambridge univ. press, 2007. – P. 182–190.], – излагая основные тезисы их статей по соответствующей проблематике [c. 582–583].

В целом уже сам заголовок эссе Дж. Вильямса, к которому обращается автор настоящей статьи, – «Законы, которые разрушают то, что мы есть», – достаточно четко обозначает его несогласие с государственной политикой. Утверждая, что по общему количеству новых антитеррористических законов, принятых после 11 сентября 2001 г., Австралия превзошла и пострадавшую от терактов Америку, и Великобританию, и Канаду, он подчеркивает, что «большей их части никогда бы не позволили пройти в США». По мнению Дж. Вильямса, Австралия нуждалась в совершенствовании своего антитеррористического законодательства, но отсутствие федерального билля о правах вкупе с поспешностью, с которой утверждались эти законопроекты, привели к тому, что последние подорвали основы правовой защищенности граждан страны. При этом соответствующие критические замечания Австралийской комиссии по реформе законодательства были проигнорированы. Гиперреакция властей на так называемую террористическую угрозу и очевидная фокусировка преимущественно на приверженцах ислама оказали дестабилизирующее влияние на сплоченность общества, создав почву для радикализации австралийских мусульман.

Автор находит определенные параллели в логике рассуждений Дж. Вильямса и работе Дж. Хокинг «Контртерроризм и политика социальной сплоченности». Последняя утверждает, что в ходе трансформации австралийского законодательства над существующей судебной системой сформировалась некая квазиюридическая надстройка, свободная от ограничений фундаментальных механизмов правовой защиты. С точки зрения Дж. Хокинг, «эти “внутренние” “законы о терроризме” и повсеместная “война с террором” привели к возрастанию отчуждения в среде австралийских мусульман, против которых они и были направлены на практике»[22 - Hocking J. Counter-terrorism and the politics of social cohesion // Social cohesion in Australia / Ed. by J. Judd, J. Nieuwenhuyesen. – Melbourne: Cambridge univ. press, 2007. – P. 184.]. Несмотря на то что соответствующие инициативы были поддержаны большей частью общества, они оказали негативное влияние на социальную сплоченность нации в целом. Прослеживая эволюцию общественного восприятия политики «равенства различий» в контексте резонансных террористических актов последних лет, Дж. Хокинг задается вопросом о том, каким образом мультикультурализм из общепризнанного антидота при дискриминации превратился в обвиняемого в содействии и его поощрении терроризму. Свои наблюдения она резюмирует, называя Австралию постдемократическим государством, глобализированным по форме и структуре, чья демократическая составляющая находится на грани исчезновения. Такие выводы представителей научно-академической среды представляются автору настоящей статьи крайне тревожным прогнозом относительно динамики сплоченности австралийского общества.

В следующем разделе работы Дж. Ричардсон раскрывает содержание общественной дискуссии вокруг перспектив официального создания и функционирования шариатских судов в Австралии и описывает потенциальное воздействие такого рода нововведения на социальную сплоченность нации [c. 584–587].

В первую очередь он излагает позицию Австралийской федерации исламских советов (АФИС), которая, что характерно, со временем претерпела определенную эволюцию. Изначально организация настаивала на обеспечении «правового плюрализма» для мусульман страны и предоставлении им возможности решать споры в сфере семейного права на уровне официально признанных государством шариатских судов. В запросе, направленном в Комитет федерального парламента по делам этнических групп, президент АФИС Икбал Адам Патель подчеркивал, что для возглавляемого им объединения «исламское право представляется открытым изменениям, продиктованным требованиями различных регионов и времен, и таким образом не противоречит ценностям, разделяемым народом Австралии»[23 - Цит. по: Karvelas P. Muslims to push for Sharia // The Australian. – Surry Hills, 2011. – May 17. – Mode of access: http://www.theaustralian.com.au/national-affairs/muslims-use-multiculturalism-to-push-for-sharia/story-fn59niix-1226057100331 [Accessed 07.07.2015.]]. В своей риторике И.А. Патель исходил из понимания интеграции как улицы с двусторонним движением, указывая, что в обмен на свою гражданскую лояльность мусульмане вправе рассчитывать на определенные свободы в области, которая относится к сфере их частной жизни. Отмечая, что Австралия уже сделала ряд шагов навстречу своим гражданам исламского вероисповедания и предприняла ряд изменений в финансовой сфере, чтобы привлечь мусульманский бизнес, И.А. Патель ставил под сомнение правомерность утверждения отдельных экспертов и политиков о том, что шариату нет места в законодательстве страны. Однако Дж. Ричардсон обращает внимание на то, что, столкнувшись с серьезной критикой как внутри самой АФИС, так и за пределами мусульманской организации, И.А. Патель смягчил тональность своих выступлений. Лидер АФИС счел необходимым сказать, что ему и вовсе не следовало упоминать термин «шариат» в комментариях к парламентскому запросу, и подчеркнул свою искреннюю приверженность принципу отделения церкви от государства.