Гибкие этничности. Этнические процессы в Петрозаводске и Карелии в 2010-е годы

Lukin 2005 – Lukin K. Poissaolevan politiikkaa. Historia ja perinteinen kulttuuri nenetsien etnisyyden rakennusaineina // Elore. 2005. № 2.

URL: http://www.elore.fi/arkisto/2_05/luk2_05.pdf_(дата обращения: 15.01.2015).

Mamontova 2014 – Mamontova N. What Language Do Real Evenki Speak? Discussions Surrounding the Nomad Preschool // Anthropology & Archeology of Eurasia. 2014. Vol. 52. № 4. P. 37–75.

Martikainen et al. 2006 – Martikainen T., Sintonen T., Pitkanen P. Ylirajainen liikkuvuus ja etniset vahemmistot // Ylirajainen kulttuuri. Etnisyys Suomessa 2000-luvulla / Toim. T. Martikainen. Helsinki: Suomalaisen Kirjallisuuden Seura, 2006.

Nevalainen 2002 – Nevalainen P. Punaisen myrskyn suomalaiset. suomalaisten paot ja paluumuutot idasta 1917–1939. Helsinki: Suomalaisen Kirjallisuuden Seura, 2002.

Peers 2015 – Peers E. Cartoon epic heroes in indigenos Siberian revival // Anthropology today. Vol. 31. № 3. June 2015. P. 3–7.

Piattojeva 2013 – Piattojeva N. Yleissivistavan koulun paattokoe koulutuspoliittisena hallintana // Idantutkimus. 2013. № 1. S. 13–23.

Protsyk, Harzl 2013 – Protsyk O., HarzlB. Managing Ethnic Diversity in Russia. London & New York: Routledge.

Sevander, Hertzel 2004 – Sevander M., Hertzel L. They took my father. Finnish Americans in Stalin's Russia. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2004.

Sevander 2000 – Sevander M. Vaeltajat. Turku: Siirtolaisuusinstituutti, 2000.

Slezkine 1994 – Slezkine Yu. Arctic mirrors. Russia and the small peoples of the north. Ithaca (N.Y.): Cornell U.P. 1994.

Suomea vain 2013 – Suomea vain lyhyena kielena? // Karjalan sanomat. URL: http://www.karjalansanomat.ru/uutinen/suomea-vain-lyhyen%C3%A4-kielen%C3%A4 (дата обращения: 14.03.2015).

Suomen kieli 2013 – Suomen kieli koulussa vailla oikeuksia? // Karjalan sanomat. URL: http://www.karjalansanomat.ru/mielipide/suomen-kieli-koulussa-vailla-oikeuksia (дата обращения: 14.03.2015).

Suutari, Shikalov 2010 – Suutari P., Shikalov Ju. (eds.) Karelia written and sung. Representations of locality in Soviet and Russian contexts. Helsinki: Kikimora Publications, 2010.

Vavulinskaja 2002 – Vavulinskaja L. Suomalainen koulu Karjalan sodanjalkeisina vuosina // Carelia. 2002. № 4. S. 127–130.

Verdery 1994 – Verdery K. Ethnicity, Nationalism, and State-making. Etnhic Groups and Boundaries: Past and Future // The Anthropology of Ethnicity. Beyond «Ethnic Groups and Boundaries» / Eds H. Vermeulen, C. Govers. Amsterdam: Het Spinius. P. 33–58.

Vertovec 2009 – Vertovec S. Transnationalism. London: Routledge, 2009.

Локальное и национальное в пространстве городского праздника: День города и песенный фестиваль в г. Сортавала[13 - Исследование проведено при финансовой поддержке РГНФ в рамках проекта проведения научных исследований («„Быть местным": символы локальности в эпоху позднего социализма и постсоциализма (случай бывшей финской Карелии)»), проект № 13-01-00038.]

Екатерина Мельникова

Введение

Понятия «национальное» и «локальное» были подвергнуты в последние десятилетия серьезной критике. С одной стороны, жесткие структурные рамки идиомы национализма как исследовательской парадигмы перестали удовлетворять все возрастающему числу контекстов, раскрывающих особенности национальных политик, экономик и памяти (Миллер 2006: 14–32). На смену или, по крайней мере, в дополнение к категории «национализм» пришли понятия «транснационализм» и «постнационализм», ставшие знаками пересмотра современных условий существования национальных феноменов. Миграции, развитие туризма, размывание границ, информационные технологии, средства коммуникации и транспортного сообщения – все эти явления, связанные с глобализацией и мультикультурализмом, перестали рассматриваться в качестве маргналий, став основными признаками модерности (Kearney 1995: 547–565). Жизнь людей сегодня не определяется национальными границами в той же форме, о какой писал Бенедикт Андерсон. Но, как заметил в своей рецензии на сборник «After the nation? Critical reflections on nationalism and postnationalism» Томас Хилланд Эриксен, «вряд ли кто-нибудь будет спорить с тем, что национальное государство столкнулось с вызовами глобализации, будь то в области культуры, экономики или климата. Но это не значит, что существует хотя бы какое-то единство мнений в отношении природы и последствий современных процессов» (Eriksen 2015:1).

Категория «локального» также была подвергнута пересмотру. В работах П. Бурдье, А. Аппадураи, Дж. Фергюссона и А. Гупта локальность и регион анализируются как дискурсивные стратегии, связанные с системой властных отношений и политикой доминирования. Бурдье рассматривает понятия «региональное» и «этническое» как объекты «ментальных репрезентаций», «т. е. актов восприятия и оценки, познания и узнавания, в которые агенты инвестируют свои интересы и свои представления» (Бурдье 2002: 49; Bourdieu 1991: 220). Как «относительную и зависящую от контекста категорию» анализирует локальность Аппадураи (Appadurai 1995), а Фергюссон и Гупта обращаются к проблеме использования понятия локальности в конструировании идеи государства как пространственной сущности (Ferguson, Gupta 2002).

Все нарастающая волна ревизионизма категорий национального, локального и этнического связана с новым витком критики эссенциализма, наиболее яркими примерами которой можно считать обвинение социальных наук в склонности к объективации групп, высказанное Брубейкером (Brubaker 2004; Брубейкер 2012), и недавнюю статью Эппа Аннуса, предостерегающего от рисков, связанных с охотой на ведьм эссенциализма (Annus 2015). В этом контексте вполне понятно, что обсуждение национальных, этнических и локальных идентичностей также оказывается под большим вопросом. Если и нация, и локальность – подвижные, конвенциональные и, в первую очередь, дискурсивные категории, зависящие от политических, экономических условий и взаимодействий, то чего ждать от анализа идентичности как формы принадлежности к этим размытым категориям?

Вместе с тем идеи нации, этничности и локальности остаются важными, социально эффективными понятиями, о которых говорят и думают, которые определяют государственную и местную политику, приводят к конфликтам и, в некоторых случаях, к их разрешению, вторгаются в повседневность и влияют на воспритие людьми происходящего вокруг. Выход из противоречия между категориями практики и категориями анализа Роджерс Брубейкер видит в пересмотре исследовательского инструментария. Этничность, раса и нация, по его мнению, «должны быть осмыслены не как субстанции, вещи, сущности, организмы или коллективные личности – к чему нас подталкивает образ дискретных, конкретных, ощутимых, ограниченных и живучих «групп», – но в реляционных, процессивных, динамических, событийных и разукрупненных терминах. Иными словами, этнизация, расизация и национализация должны пониматься не как субстанциальные группы или сущности, а как практические категории, ситуативные действия, культурные идиомы, когнитивные схемы, дискурсивные фреймы, организационные устои, институциональные формы, политические проекты и случайные события» (Брубейкер 2012: 29). Базовой аналитической категорией, как считает Брубейкер, «должна служить не некая сущность – „группа“, а групповость – зависимая от контекста концептуальная переменная» (Там же: 30).

Поиск «реляционных, процессивных, динамических, событийных и разукрупненных» терминов, впрочем, характеризует не только работы Брубейкера, но и, кажется, все исследования последних лет, связанные с национальными, этническими или локальными явлениями (или определяемыми как таковые). По сути дела, понятие «идентичность» оказалось в свое время широко востребованным именно потому, что выглядело достаточно реляционным, процессивным и динамическим, но спустя некоторое время перестало удовлетворять этим критериям.

Способ уйти от объективации национальных и локальных групп и территорий можно обнаружить и в предпочтении термина «принадлежность» (belonging) понятию «идентичность», которое наблюдается во многих работах (Croucher 2004; Lovell 1998; Yuval-Davis 2006).

Два наиболее противоречивых аспекта в исследовании взаимоотношений национального и локального заключаются в категориях пространства и группы, связанной с этим пространством. Именно эти два понятия вызывают наиболее острую критику, потому что ни то ни другое ни в случае нации, ни в случае края или региона не может быть жестко определено с помощью объективных критериев. Как национальная, так и локальная территория, как национальное, так и локальное сообщества – категории операциональные, являющиеся формами классификации мира. И они не только могут быть разными, но могут исчезать вообще. Не только «высокая степень групповости может не кристаллизироваться вопреки «группо-творческим» усилиям дельцов от этнополитики», на что обращает внимание Брубейкер (Брубейкер 2012: 31), но и идея локальной или национальной территории также может не состояться, несмотря на все усилия по маркированию и категоризации пространства. Тезис о чуткости к «негативным событиям» такого рода является важным преимуществом подхода, намеченного Брубейкером, отсутствующим в исследованиях «принадлежности», всегда имеющей позитивный характер.

Моя статья посвящена как раз тому случаю, когда проявляются очень разные взгляды на понятие «местного», а также наблюдается «негативное участие» в некоторых предлагаемых публичных формах локальной и национальной солидарности. Понятия национального и местного при этом остаются крайне размытыми как в пространственном, так и в социальном отношении. И тем не менее они оказываются главными интерпретативными категориями, задействованными в рамках публичного ритуала.

Материалами послужили наблюдения и записи, сделанные во время праздничных мероприятий, организованных в 2012 году в г. Сортавала – неофициальном центре Северного Приладожья – территории так называемой бывшей финской Карелии, отошедшей к Советскому Союзу в результате Зимней войны (1939–1940) и Великой Отечественной войны (1941–1944). Сегодня это типичный переселенческий район. Общность культуры и связь местных жителей с краем не имеет глубокой истории, а главным маркером локального единства служит представление о том, что «все мы здесь переселенцы»[14 - См. примеры подобных высказываний в: (Граница и люди 2005: 187–191).]. И несмотря на это в последние годы здесь также наметилась тенденция к усилению регионального самосознания, в значительной степени обусловленная мероприятиями, проводимыми местной властью.

Среди различных форм реализации современного регионализма здесь наблюдается и создание краеведческих организаций, и введение элементов краеведения в школьные программы, развитие местного туризма, и другие. Но я хочу остановиться на новой традиции, «изобретенной» в середине 1990-х годов, а именно – праздновании Дня города, ставшем сейчас повсеместной практикой во всех, даже самых маленьких, городских поселениях. День города призван был стать ритуалом коллективной локальной солидарности, объединяющим людей по принципу их места проживания. Отчасти он выполняет возложенные на него функции, но, как показывает более внимательный взгляд на его организацию, представление о том, в чем заключается «локальность», которая собирает людей на общегороской праздник, имеет много вариантов.