Цветок эмигранта. Роза ветров. Антология

с музыкой Баха созвучны скорей.

Да, наша юность похожа на ость,
и в житии-бытии, точно Гость.

Светлой волшебницей нас посетив,
свой нам оставила лишь негатив.

Будем всю жизнь мы его проявлять —
будет всегда он от нас ускользать.

Что же такая за тайны вуаль
вечную в сердце рождает печаль?

Может, нам юности трудно простить
тщетность усилий ее сохранить?
Ценим мы тонких энергий игру —
юности дар на житейском пиру.

Только они чувство счастья дают,
всякий без них загнивает уют.

Но как уходит из почвы вода
летом засушливым, так в никуда

ток тех энергий уходит из нас:
с ними же радостей тает запас.

Мертвая хватка в депрессии есть —
как за привязанность к Личности месть.

И потому выбирает душа,
жадностью к жизни уже не греша,

то, что ей просто не выбрать нельзя:
к Баху духовная всходит стезя!

И не покинет его никогда,
ибо как в небе нам светит звезда —

каждую ночь до скончания дней —
так чем шаги нам по жизни больней,

тем безотказней опора его —
Баха и только его одного!

Так что Хозяин важнее, чем Гость.
Колос существенней, чем его ость.

3

Добрый Хозяин всегда в первую очередь заботится о том, чтобы в его окружении люди чувствовали себя хорошо и комфортно, разумеется, какой-нибудь экстравагантный номер, способный развлечь публику, никогда не помешает, но он должен быть выполнен в меру, чтобы никто из присутствующих не ощутил дискомфорта – ведь любая сверхмерная и в особенности острая оригинальность может нарушить хрупкое душевное равновесие, такова уж человеческая природа! – и потому гармоническая уравновешенность, причем буквально в каждой музыкальной строке, отличает И.-С. Баха, – и хотя в баховской полифонии постоянно звучат потрясающе страстные аккорды, это именно страсть от третьего, а не от первого, как у Моцарта, лица, это как бы страсть глубоко личного и идущего из глубин сердца, но все-таки – Сознания или Самосознания с большой буквы, а никак не конкретной индивидуальности, и потому у Баха мы фиксируем сплошное восхождение ввысь, и даже там, где нужно немного спуститься, чтобы начатть новое восхождение, он делает все, кажется, возможное и невозможное, чтобы не пойти ни на миллиметр вниз, не спуститься, не уступить, в худшем случае «прокручивает на месте», и тут же продолжает свое неустанное восхождение «горе», – оттого и эмоции, получаемые от Баха, не размягчают и не расслабляют душу, а усиливают и концентрируют ее: трудно придумать более укрепляющую и благотворную душевную терапию, чем баховская музыка, тогда как в Моцарте много депрессивного, и пусть это самая великая, прекрасная и просветленная депрессия, какая только может быть, но это все-таки депрессия, – мне вообще непонятно, как музыка Моцарта может лечить.

Что же касается идеального Гостя, то он может позволить себе любую оригинальность, и чем она экстравагантней, тем это даже лучше: роль космического Гостя вообще предусматривает задачу потрясения зрителя – читай человека как такового! – как одну из своих главных задач, разумеется, идеальный Гость – это ни в коем случае не заезжий гастролер, пробавляющийся платками и кроликами из цилиндра, но человек, до последней поры существа своего сознающий загадочность собственного появления на свет, он сам потрясен до глубины души, что пришел неизвестно откуда и уйдет в неизвестно куда – на то он и Гость с большой буквы! – и то обстоятельство, что он своему экзистенциальному потрясению сумел придать филигранную форму искусства, делает его великим артистом, нисколько не упраздняя честь первооткрывателя многих и важных законов Жизни, – например, феномена работы в нашем сознании духа времени: так, воспоминания возвращают нас в прошлое, однако, оказавшись мысленно в прошлом, у нас включаются фантазия, ум и воля, и вот они уже, соединившись с воспоминаниями, направляют наше сознание по иным и возможным в свое время стезям, быть может воплощая просто великое и непостижимое измерение онтологически возможного – так происходит своеобразная накладка будущего на прошедшее, и размышление о том, что было бы, если бы… – оно щемит сердце, здесь бездна психологической субтильности, и в плане музыкальной тональности это, конечно же, поздний Моцарт: томление Жизни, разлитое буквально везде, и даже там, где должен быть «вечный покой», – тема Командора. Да, великий Гость любит ставить своих слушателей на экзистенциальные грани: так, всю жизнь мы что-то делаем – точно скользим на паруснике – наше существование в этом теле? – по волнам, но наша прожитая жизнь тиха, глубока и загадочна, в нее уже не войти никому, и даже мы сами, теребя ее беспорядочными усилиями памяти, находимся в положении читателя, который, затеяв разговор с любимым персонажем, потребовал бы от него серьезного ответа на свои вопросы, – однако парусник на то и парусник, что может неожиданно пойти ко дну, и пока мы скользим по океанским волнам в нашей утлой ладье – парусник разве не преувеличение? – мы с Моцартом, а Моцарт с нами, и когда мы заглядываем вниз, в глубину, и представляем себе, что можем навсегда уйти туда, и ощущение страха, ужаса, но и устрашающего величия охватывает нас – это тоже Гость-Моцарт.

Зато идеальный Хозяин не позволит себе, чтобы присутствующие за его хлебосольным столом испытали хотя бы крошечную йоту этого самого глубокого, пронизывающего и неприятного чувства на земле – чувства страха, – и потому, если бы нам случилось утонуть, и первый ужас прошел, и восстановилось бы в нас новое, необъятное, великое и, конечно, не знающее страха посмертное сознание, то это, пожалуй, по праву можно было бы сравнить с музыкой Баха.

Любой Гость приходит – и должен уйти, а Хозяин остается, и вот эта неизбежность предстоящего ухода – она же, кстати, вместе и сердцевина будущего! – вселяет в нас непобедимое беспокойство, – да, прошлое и будущее кажутся нам двумя гигантскими чашами, в одной из которых плещется жизнь бывшая и как бы навсегда в себе завершившаяся, а в другой находится жизнь грядущая и как бы до конца не способная – по душевному ощущению! – завершиться, любопытная вещь! хотя будущее, любое будущее рано или поздно станет сначала настоящим, а затем прошедшим, то есть тоже обратится почти что в чистое бытие, а значит нам следовало бы относиться к нему с доверием и видеть в нем источник того «вечного покоя», каким оно когда-нибудь сделается, мы испытываем по отношению к будущему совершенно иные чувства и побороть их не в состоянии: будущее всегда и неизменно вызывает в нас смутную, тонкую, не до конца осознанную тревогу – иногда просветленную по тональности, иногда окрашенную беспричинным пессимизмом, мрачными предчувствиями и субтильной скорбью, – и был на земле один-единственный человек, который, можно сказать, адекватно, то есть вполне конкретно и одновременно вполне метафизически выразил эту тревогу будущего в искусстве, – Моцарт! это воплощение загадочного Гостя жизни.

Как явился в мир, точно по странной аналогии, тоже один-единственный человек, выразивший в своем творчестве противоположность жизни – чистое бытие как субстанцию не только минувшего как такового, но и всего того, что им в данный момент пока еще не является, но когда-нибудь неизбежно будет – важнейший нюанс! – со всем его вытекающим отсюда всепоглощающим и всепобеждающим гармоническим покоем, непостижимой умиротворенностью при задействовании всех драматических и даже трагических поворотов как на душевном, так и на космическом уровнях, со всей его мужественной и глубоко духовной интимностью, где, кажется, нет ничего кроме непрестанного духовного развития в чистом виде, однако парадоксальным образом отсутствует единственный субъект духовного развития, то есть человеческое «Я», И.-С.Бах! – это воплощение столь же загадочного Хозяина бытия.

Гость-Моцарт на языке музыки говорит нам о самом главном в нашем самом повседневном: будущее не только вызывает в нас безотчетную тревогу, субтильное волнение и необъяснимое беспокойство, но ко всем этим чувствам примешивается еще что-то глубоко нечистое – разумеется, в метафизическом смысле! – и к тому же абсолютно неустранимое, что-то бередящее и смущающее душу, что-то такое, что, как несмешивающаяся ни с чем гомеопатическая субстанция, неспособно ни при каких условиях обеспечить нам душевный покой и дать полное нравственное умиротворение, – вот катарсиса-то, как любили говорить древние, нет и в помине в восприятии будущего, – Моцарт-Гость!

Но ведь и Хозяин-Бах тоже говорит нам о главном в повседневном, и тоже на языке музыки: да, мы думаем – как многое изменится в мире через десять-двадцатьтридцать лет, но нас уже при этом не будет, и это вселяет в нас тонкую горечь и некоторое непобедимое сожаление. Между тем столетия, тысячелетия, эоны минули, и нас в них не было, а если мы и были, то впечатление осталось такое, точно нас не было, – однако тем поразительней в том и другом случаях ощущение именно катартического покоя и некоего просветленного – то есть личного, но без эгоистической ноты – внимания к событиям минувшего, словно речь идет о близких персонажах хорошо знакомого романа, которыми интересуется новый, только что появившийся на сцене персонаж – мы сами, – Бах-хозяин!

Причем Бытие и Бах – это ни в коем случае не прошлое как таковое, а скорее настоящее и будущее, которым суждено рано или поздно сделаться прошлым и приять в себя его умиротворенную и всепримиряющую субстанцию, как по аналогии Жизнь и Моцарт – это тоже не только настоящее и будущее, но и прошлое, в чреве которого дремлют беспокойство и томление, тоска и тревога, ожидание и скорбь, иными словами, прошлое, беременное будущим, – короче говоря, Хозяин и Гость удивительным образом дополняют друг друга, и кто знает, быть может эти две столь же повседневные, сколь и бытийственные роли и есть самые главные в репертуаре Мирового Театра.

Артур Новиков / Киев /

Родился в ноябре 1963 года в Киеве. Самые яркие воспоминания детства – годы, проведенные с родителями в Алжире, отец преподавал в военном училище. Африка, муэдзины по утрам, французский язык и арабские сверстники. Потом институт (Одесский Электротехнический Институт связи им.А.С.Попова) в Одессе. Далее работа в Киеве, стажировки в Питере и – Советская Армия. Лейтенант Новиков служил в белоцерковском гарнизоне. Первое стихотворение было написано 29 сентября 2011 года. Стихи публиковались в журнале «Крещатик».

Башмак и булыжник

in Tina Gloria Luminem

«Плащ перо обломок шпаги…»

плащ перо обломок шпаги
незабвенный Валентин
отплескали в поле флаги
от вершин и до низин
рдеет там за облаками
то ли слава то ль покой
плащ перо обломок шпаги
имя сердца ангел мой

«Был склонен к тихой любви…»

был склонен к тихой любви.
писал вздохами. на подносах в закусочных.
официантки – жалели. швейцар говорил ему – брат.
дома кормил одиноких котят. говорил с попугаем.
его часто встречали в метро. в произвольное время.
что за образ? беспечный монах.
чуть ошибся эпохой.

«Мы гадали не на крове…»

мы гадали не на крове
на крови