Красные туфельки. Китайская проза XXI века

Он смотрел во все глаза. Туфли на ногах, красные женские туфли ей приходилось волочить, потому что они были слишком велики. И очень старые, с царапинами на когда-то темно-красной поверхности и потертостями, через которые проглядывала кожа. Словно горестное, покрытое струпьями лицо.

В душе будто полыхнуло ярко-белым. Он снова взглянул на девочку. Наверное, он не признал бы ее, если бы не выражение лица. Такое же спокойное и безразличное, что и шесть лет назад, когда она перешагивала через свою мать. Да, это она. Она не умерла. Он вдруг ощутил нерушимую связь между собой и этой девочкой. Эта связь накрепко ухватила его, будто вынырнувшая из мрака рука.

И он ушел.

Под вечер он вернулся с двумя большими пакетами еды. Шоколад, печенье, пирожки с фасолью. Пришел как посетитель, чтобы встретиться с детьми. Раздал еду. Они и впрямь, как детдомовцы, которых он помнил с детства, принимали еду смущенно, крепко сжимали в кулачке, но сразу не ели. Он подошел к ней. Ручонки и личико грязные, туфли велики, ножонки в них болтаются, уже стертые, незалеченные как следует, в гноящихся ранках. А ей все нипочем, знай себе улыбается, играет с собственными пальчиками – всё у нее игра. По кусочку сдирает с них вздувшуюся кожу. Будто это не ее пальцы, и она совсем не чувствует боли. Когда он подошел, подняла голову и посмотрела на него. Он взял ее ручонку и положил в грязную ладошку печенину. Она глянула, вроде бы безо всякого интереса. Печенина великовата, сразу не проглотишь. Она жевала ее, наполовину торчащую изо рта, и продолжала, склонив голову, играть с пальчиками. На него больше и не смотрела, словно они хорошо знакомы и видятся каждый день. Он даже засомневался: а вдруг она помнит его?

Он вдруг схватил ее в охапку и поднял высоко над головой. Просторные туфли тут же слетели, босые ноги задрыгали в воздухе. Наверное, он задел место, которое у нее чесалось, и она рассмеялась клекочущим смехом. Печенина вылетела изо рта, стукнув его по голове. Она обратила на это внимание, рассмеялась еще пуще и звонко шлепнула его по голове рукой. Платье развевалось на ветру, из-под него выглядывало девчоночье тело. На животе он увидел шрамик в полцуня[22 - Цунь – мера длины, равная 3,3 см.] длиной, давно зажившая рана. Кожа белоснежная, и шрамик ничуть не уродливый, в форме идеальной дуги, словно пухлые, чуть заносчиво надутые девичьи губы. Или упавшее на девичье тело перышко изящной формы. Красота шрамика изумляла. За жизнь он перевидал ран без числа, но никогда не встречал такой прекрасной, как на этом животике. Казалось, это произведение искусства, а он – его творец.

Он держал девочку высоко над головой, а она колотила по ней. Полмесяца назад он побрил голову, отрос только короткий ежик, и удары получались необычайно звонкие. Ей эти звуки очень нравились, и она беспрестанно хохотала. Он кружил девочку, держа за талию, платьице раскрывалось, как зонтик в дождливый день, и он не переставал любоваться шрамом. Наконец высвободил одну руку, потянулся и дотронулся до него. Шрам был гладкий, как срез агата, и было впечатление, что он слегка вздымается и опускается как морское беспозвоночное.

Он зажмурился. Его охватило ощущение счастья. Широким потоком оно лилось от теплого шрамика, где оставила след холодная пуля. Он вдруг страшно растрогался.

Прошло немало времени, прежде чем он опустил ее на землю. Помог вставить ножки в эти большие туфли. Когда он снова оглядел их, мелькнула мысль, что пятна на них, должно быть – засохшие следы крови. Девочка эти туфли любит, они уже долгие годы ее любимая игрушка.

Он решил взять ее с собой.

И тем же вечером увел ее. Вместе с ней он снова переберется через ограду, вместе с ней снова обретет свободу. Столько всего нахлынуло хорошего, неведомого прежде. Он будто вернулся в свои тринадцать лет. Ограду перемахнул легко, одним прыжком. А эта смышленая девчонка, устроившаяся у него на спине, во время прыжка вообразила, что взлетает, и снова радостно рассмеялась. Жизнь казалась ей еще одной игрой, всегда невыразимо волнующей.

Пожитков у нее не было, только красные туфли.

Глава 3

Уехать он решил на поезде. Нормально идти в своих слишком больших для нее туфлях девочка не могла, поэтому он снял их и посадил ее к себе на плечи. Так, у него на плечах, она и сидела всю дорогу, настолько привыкла, что и слезать не хотела. По дороге на вокзал он купил ей вишен, она выплевывала косточки ему за шиворот, и они скапливались под одеждой. Из-за небольшой простуды из носика постоянно текли сопли, и она вытирала их о его спину.

Наверное, тогда он понял, что слишком сильно любит ее. Когда он купил ей шарик у продавца воздушных шаров, она обрадовалась, но, подержав, отпустила, и шарик улетел. Купил сахарной ваты. Она пожевала без особого удовольствия, и в итоге вся вата оказалась у него на спине. Покупал и ветряную вертушку, и сахарный тростник, и букетики ландышей. Ей все нравилось, она принимала все с удовольствием. Но, немного поиграв, выбрасывала. Видно, особой радости не испытывала, и длилась она недолго.

Они приехали в маленький незнакомый городок. Поезд шел очень долго, уже спустились сумерки. Он высунул голову из окна. Небо казалось удивительно высоким, крохотные ярко-алые пятна в листве деревьев говорили о начале осени. Они и облака, плывущие по гаснущему вечернему небу, создавали впечатление, что все вокруг исполнено светом материнской любви. Из труб приземистых домиков поблизости поднимался дымок с характерным для юга ароматом риса. Пока он всматривался, девочка слезла со спины, высунула голову в окно перед ним и тоже стала глазеть по сторонам.

Они вышли из вагона в заливающую небо и облака вечернюю зарю. Из музыкального магазина слышался низкий мужской голос, исполняющий пылкую серенаду. Похоже, жизнь здесь бьет ключом.

К тому, что произошло в ее раннем детстве, он больше не возвращался. И так ребенок необычный, да еще с поразительной способностью оправляться от ран. Вон как зажила рана на животике. Похоже, детские переживания никак не отразились на ней, она росла и росла себе, как деревце без веток, отметая все, что мешало росту. Он мучился, вспоминая лицо ее матери в луже крови. Но тут же утешал себя тем, что погубили ее мать страсти, а он лишь орудие.

Раньше ее мать он никогда не видел, хотя знал, что она знаменитая художница. В высшем обществе эта элегантная женщина была известна легким поведением, заводила связи с мужчинами из богатых семей и славилась природной любвеобильностью. Молва приписывала рождение ее дочери «непредвиденным обстоятельствам», никто не знал, кто ее отец. Девочка не мешала матери вернуться к привычному образу жизни, и та по-прежнему очаровывала мужчин, причем из-за нее то и дело вспыхивали ссоры. К своему последнему любовнику, известному писателю, она, судя по всему, испытывала настоящую страсть. Вскоре оба запутались в сетях любви настолько, что стали появляться вместе на людях. Нередко он оставался у нее на всю ночь. В конце концов для жены писателя это стало невыносимо. Но она уже много лет была домохозяйкой, их ребенок вырос, и против более молодой и красивой соперницы у нее не было никаких шансов. А писатель расставаться с любовницей не хотел. Тогда жена нашла киллера и заплатила круглую сумму за расправу с художницей. Все это, конечно, останется в тайне – таковы правила его ремесла.

И вот он забрался к ней в дом и убил. Встретить там ее маленькую дочку не входило в его планы, и он выстрелил в нее тоже по законам ремесла. Но того, что она чудесным образом выживет, он и предположить не мог. Не говоря о том, что снова встретит ее. Никак не входило в его планы и то, что он сделал – взял ее с собой.

Они остались в этом городке, и он приобрел уютное жилье. Обставил ей прелестную маленькую комнатку. Ей очень нравилось все красное, и он купил кроватку цвета красной розы, диванчик, обтянутый материей насыщенного розового цвета, темно-красный торшер и коврик цвета опавшей красной листвы. Почистил и подкрасил туфли, и они вновь стали ярко-красными. Положил в шкафчик в ее комнате, и она часто играла с ними.

Он понятия не имел, как ухаживать за маленьким ребенком, и родни, с кем можно было бы посоветоваться, у него не было. К счастью, по соседству жила женщина с одиннадцатилетним сыном. Стоя на веранде и глядя, как он заносит купленную мебель, она добродушно посмеивалась: мол, мужчине одному с дочкой ох как непросто. Он смущенно улыбался в ответ. Когда соседка готовила что-то вкусное, она всегда приходила угостить его и малышку. Ребенок ей очень нравился, десятилетние девочки уже достаточно большие, чтобы вызывать симпатию. Жизнь наладилась. Он очень любил девочку, боялся, что она недоедает, и всегда накупал ей много дорогих и питательных продуктов. Девочка поправилась, щеки зарумянились. Всем она нравилась, но сама относилась к людям с каким-то рассеянным безразличием. Соседка, бывало, принесет ей пирожное, а она запихнет его в рот и спасибо не скажет, даже головы не поднимет. Но никто, похоже, не находил в этом ничего предосудительного, все видели в ней прирожденный аристократизм, отчего это высокомерие не выглядело чрезмерным.

Он устроил девочку в школу, но ей там совсем не нравилось. Во время урока она могла выйти из класса, встать на полуденном солнцепеке, задрав голову, и долго наблюдать как зачарованная за птичьим гнездом. Однажды она решила залезть на дерево. И у нее это прекрасно получилось. Она ловко цеплялась тонкими ручками и ножками, как бельчонок. Залезла она лишь для того, чтобы вытащить из гнезда яйца. Какое-то время внимательно рассматривала их, потом подбросила в воздух, и от заключенных в скорлупе маленьких жизней, которые надеялись появиться на свет, остались маленькие лужицы. А она расплылась в довольной улыбке.

Пришлось вернуть ее домой. Даже не представляя, как с ней быть дальше, он не переставал бесконечно любить ее. Как-то они гуляли, и мимо прошла почтенная дама с маленькой собачкой на поводке. Девочка не отрывала от собачки глаз, и он решил, что собачка ей очень понравилась. Если завести такую, возможно, она научится ухаживать за братьями нашими меньшими, заботиться о них и любить. И он купил чистопородную таксу – крохотную, с маленькими, как косточки абрикоса, словно влажными глазками, и очень милую. И вместе с маленькой бамбуковой конурой, цепочкой и набором для мытья вручил девочке:

– Теперь собачка твоя, нужно хорошенько за ней ухаживать.

Поначалу девочка жила с собакой в мире и согласии, любила водить ее гулять. Но потом стала воевать с ней, будто с врагом. Однажды он увидел, что у нее расцарапаны уголки рта, а у собаки ухо в крови.

– Ты бы с ней по-хорошему, – сказал он. – Она все понимает и может стать тебе другом.

Девочка из-за царапин не расстроилась и не рассердилась. Ей нравился новый враг, нравилось воевать с ним, и она дралась с собачкой так яростно, что та аж подвывала, обороняясь.

Через какое-то время он нашел собачку в ее маленькой конуре мертвой. Застывшее тело, коготки вверх. Он присел и обнаружил глубоко вогнанный в лоб гвоздь. Кровь текла из раны распускающимся пионом. Похолодев, он вдруг осознал, что правитель небесный послал ему девочку в наказание, чтобы он ощутил страх в душе – ведь, убивая столько лет, он считал, что страх ему уже неведом. С телом собачки на руках он подошел к ней. Девочка спокойно смотрела на него и никакого чувства вины не выказывала. Наверное, испытывала лишь легкую досаду, что заклятого врага уже не будет рядом.

Сына соседки он считал туповатым, но славным малым, да и девочка ему очень нравилась. Он даже доверил этому мальчику провожать ее в школу и обратно. Девочка разрешала ему нести свой рюкзак, а сама шагала впереди, покачивая бедрами. Глядя на нее с веранды, он чувствовал, что, повзрослев, она наверняка станет такой же, как мать, обольстительницей, из-за которой мужчины сходят с ума. Но при мысли об этом душа начинала ныть. Печалился он не о том, что кто-то уведет ее. Он переживал, что рука этого ничего не подозревающего мужчины, лаская ее тело, скользнет вниз и наткнется на шрам. Для него этот шрам особенный, казалось, в нем сосредоточены все характерные черты и странности ее натуры. А шрам нанес ей он, словно даровав новую жизнь. Хотелось держать ее при себе, как сокровище, как произведение искусства, чтобы никто не смел дотронуться до нее.

Учась в школе первой ступени[23 - Ступень средней школы, в которой обучаются дети с 12 до 14 лет.], девочка пристрастилась к фильмам ужасов. Он нередко покупал компакт-диски, и они смотрели их вместе, сидя рядом на диване. Девочка уходила в них с головой, но в отличие от обычных девиц страха не испытывала и не взвизгивала, а просто сидела и смотрела. И только самый кровавый или жуткий эпизод мог вызвать у нее на лице довольное выражение. Его это удручало. Возможно, хотелось, чтобы она, как обычные девочки, от ужаса зарылась бы лицом ему в грудь. Он никогда не обнимал ее, потому что никогда не понимал тех, кто предъявляет требования к другим. Он считал, что люди обособлены друг от друга и между ними нет ничего общего. Он ни от кого не ждал даров или помощи. Но и сам не помышлял кому-то помогать. Девочка была исключением. Этого совершенно не поддающегося контролю чувства он и сам не мог объяснить. Словом, он не решался чего-то требовать от нее, не говоря уже о том, чтобы на что-то надеяться.

В тот день они смотрели фильм о женщине, которая жила в огромном особняке одна с большой собакой. Женщина очень любила собаку, но вот зубы собаки ее не устраивали. Она напихала ей полный рот льда, так что у той даже глотка не чувствовала боли. А потом клещами повыдергала зубы один за другим. Собака сидела, разинув окровавленную пасть, а женщина в восторге покрывала ее поцелуями. В пасти остались лишь мягкие, как мясное пюре, десны – вот красота.

Этот эпизод девочка смотрела крайне серьезно, даже глаза округлились, словно она попала в волшебную страну, где никто не бывал. Так погрузилась в это, что казалось, перенимает опыт.

Не прошло и нескольких дней, как она применила этот опыт на практике. Вернулась позже обычного, но ничего странного в ее поведении не было. Она поела, как обычно, посмотрела телевизор, послушала ни на что не похожую музыку. Вдруг раздался стук в дверь и послышался громкий женский плач. Открыв дверь, он увидел соседку всю в слезах.

– Разве твоя дочь человек? – воскликнула она. – Человек она, я спрашиваю, или исчадие ада?

За ней стоял ее дурачок сын. Весь рот в крови и слюне, густо смешанных, как пробивающиеся через закрытую трубу сточные воды. Мальчик раскрыл рот пошире, и стало видно, что там нет ни единого зуба, пустая полость, точь-в-точь как у собаки, которую они видели в фильме несколько дней назад.

Глава 4

Вручив соседке изрядную сумму, он забрал девочку и съехал. В городке они прожили три года, а теперь снова садились на поезд. Большую часть вещей из комнаты он отдал этой матери, тяжело переживавшей за сына, но красные туфли девочка взяла с собой.

В поезде они сидели друг против друга. Она чуть покачивалась, как маленькое озорное облачко, спокойно плывущее перед глазами. Он смотрел на нее, как не смотрел уже давно. Ей уже тринадцать, в изголовье кровати он видел пакет с прокладками и понял, что у нее начались месячные, уже взрослая. Все больше походит на покойницу мать. Высокий лоб, округлые щеки, аккуратный подбородок ? красавица да и только. Большие удлиненные глаза, яркая радужка. Губы, особенно верхняя, довольно пухлые, похожи на два лепестка, соблазнительные и волнующие. Она любила разделять волосы на пробор, заплетать и укладывать на затылке, как французская принцесса из восемнадцатого века. Это она по телевизору насмотрелась, уже разбирается, как волновать сердца. Но когда укладывает волосы на голове, видны ключицы. Они у нее сильно выпирают, а когда она подпрыгивает, на их месте образуются две овальные впадинки в форме чашечек, белоснежные как лепестки лотоса. Все такая же худенькая, ноги и руки – тонкие и длинные, особенно пальцы. Наверное, унаследовала от матери такие, которыми только и держать кисть. Взгляд переместился на ноги, от природы необычайно стройные. Уже угадывается порода, такие люди всю жизнь не толстеют. Красные туфли матери она больше не надевала, но обувь красного цвета по-прежнему любила, и он, увидев красные туфли, тут же их покупал. Так что красных туфелек у нее скопилось много – с квадратными носами, с узкими красными шелковыми ленточками, выкрашенные кореопсисом, с ажурной вышивкой цветов сливы, со сверкающими, как звездочки, стразами. Ей очень нравилось лето: можно надевать красные туфли на босу ногу, скидывать их в любой момент и выставлять ноги на солнце, чтобы загорали.

Он разглядывал ее молча и невозмутимо. Несмотря на все старания не выдать своей тайной любви к ней, скрывать это становилось все тяжелее.

– Зачем ты вырвала ему все зубы? – наконец заговорил он.

– Он хотел поцеловать меня, вот я и сказала: дашь вырвать все зубы, тогда позволю. Сам захотел. – Договорив, она весело хихикнула, не чувствуя никакой вины.

– А ты знаешь, чем я занимаюсь? – спросил он. – Я киллер.

Ничуть не удивившись, девочка кивнула:

– Знаю, я трогала твой пистолет. Крутой он у тебя.

Он сказал об этом впервые. Раньше никогда не заговаривал о своем ремесле. За три года он ни разу не уезжал из городка и отказался бы от любого предложения убить кого-то за деньги. Он с самого начала решил, что денег у него уже достаточно. Больше опасался, что жизнь в бегах может быть неподходящей для девочки, и надеялся, что будет лишь беречь ее, как сокровище.

Прожив с ней три года, он обрел неведомое прежде равнодушие к славе и выгоде. Вокруг купленного дома был небольшой садик, там он сажал цветы и овощи. Каждое утро, проводив девочку в школу, надевал сапоги, простую грубую одежду и, засучив рукава, трудился в саду. Потом готовил девочке обед. Никогда не думал, что сам сможет готовить еду. Раньше торопливо перекусывал на улице, покупал горячий печеный батат или шкворчащую маслом жареную сосиску. Иногда, получив солидный куш, мог отправиться в шикарный ресторан и поесть всласть, так сказать, в награду за труды. Сидел за накрытым нарядной скатертью столом, уставленным превосходными блюдами. И каждый раз тяжкой волной накатывалось одиночество. Только в такие моменты вдруг появлялась надежда, что кто-то подойдет и разделит с ним удовольствие. А в течение этих трех лет – кто бы мог подумать? – он заставлял себя спокойно и терпеливо осваивать процесс приготовления рыбы. Иногда эти перемены тревожили его. Если не эта глубоко пронизавшая, всецело очаровавшая его девочка тому причиной, то что же?

С какой стати в этой, казалось бы, мирной обстановке, в поезде, он вдруг выложил ей, кто он такой? Может, потому, что уже постепенно ощущал, насколько сильно эта девочка привязала его к себе? Ее сила подчиняла стремительно, с невиданной скоростью. Казалось, даже при желании он не сможет главенствовать над ней. По сути дела, он никогда и не главенствовал, всегда шел на компромисс из любви к ней. Ему вдруг почудилось, что для девочки он всего лишь неопрятный мужчина средних лет. Ужасно расстроившись, он и решился сказать, кто он такой.

Но она осталась так же равнодушна и невозмутима. Он начал сомневаться, помнит ли она, что случилось, когда ей было четыре годика, занервничал и смущенно спросил:

– А что еще ты знаешь?

Не глядя на него, она скинула туфли, забралась с ногами на сиденье и хихикнула: