П. А. Столыпин

19 августа 1899 г., Чулпановка

Дутенька моя родная и драгоценная. Пишу Тебе с Алешею, который едет завтра рано утром. В среду с почтой получил Твою телеграмму, и полегчало на душе – вечно этот телеграф запоздает. В воскресенье 22-го надеюсь получить первые Твои письма, а ведь я выехал 10-го. А ведь сердце так к вам и рвется – легко ли 12 дней оставаться без известий? Храни вас Господь. Я уповаю на то, что ничего с вами не случится, но тревожусь о всяких мелочах. Как разрешился вопрос с Аннушкою и Линою? Я знаю, как эти неприятности могут извести, и жалею Тебя, мою добрую касаточку, любимую мою.

Пожалуй, это письмо придет раньше первого моего письма из Чулпановки, посланного по почте. Мы ежедневно продолжали с Алешею объезд имения и пришли к соглашению по всем пунктам. До 1 января все доходы будут делиться пополам, а с Нового года, даже можно сказать с нового столетия, и отчетность, и управление будут совершенно отдельные. Мы несколько раз делали с Алешею подсчет, и оказывается, что до января обе половины дадут совершенно равный доход. Это стоило большого труда, и главное, трудно было все зерно и произведенную работу переложить на деньги. Насколько я теперь ознакомливаюсь с Твоим имением, мне сдается, что Ты со временем будешь богатою женщиною, особенно если проведут железную дорогу, о чем я в воскресенье поеду разузнавать у Шульца в Мамыкове. Теперь совершенно за бесценок идет лес, но, вероятно, со временем это изменится. Кроме леса можно увеличить доход расчисткой лугов. Завтра, после отъезда Алеши, начну подробный объезд Твоей части. Кроме подробного контроля каждого участка и каждой доходной статьи мне нужно решить еще важный вопрос о постройке на Твоей части хутора. Вероятно, выберу место на Елауровском поле, где и будет центр Твоего имения. Я очень рад, что Алеша разделяет мое мнение о Цинке: это умный, опытный администратор, прекрасно знающий имение и готовый на всякие нововведения. К несчастью, он стар и нужно дать ему помощника, чтобы на случай его смерти был бы готовый заместитель. Тоска сидеть тут одному – я надеюсь кончить все до пятницы 27 августа. Следовательно, 28-го я буду в Казани, а 29-го в воскресенье в Акшине

. Я полагаю, что все успею там осмотреть в 2 дня – 30 и 31-го – и 1 сентября выеду в Москву. 2-го сентября буду от поезда до поезда в Денежникове

, а 3-го приеду в Москву, где пробуду 4-го для окончания всех поручений, а 5-го в воскресенье выеду в Колноберже, где расцелую Тебя в понедельник 6-го. Это, конечно, самое скорое, и расчет может оказаться неверным на 1, 2 дня. Как я буду безмерно счастлив опять в кабинете с Тобою вечерком. Какая счастливая наша жизнь. Душа моя! Тут, кроме вечной езды, визита муллы, посещение мечети, мельничихи… вот и все. Писать нечего. Напиши Алеше поблагодарить его за труды – он добросовестно и с любовью старался безобидно на пользу обеих вас одинаково. Из него вышел очень хороший и сердечный человек. Иначе и быть не может, раз он брат той, которая лучше всех на свете и которую я душу в своих объятиях.

20 августа 1899 г., Чулпановка

Вчера писал Тебе с Алешей, но так как завтра отправляется почта, то не могу снова не взяться за перо, чтобы поцеловать мою дудушку. Эта почта должна привезти письма от Тебя, и я жду их с лихорадочным нетерпением. Ведь это просто ужасно – быть отрезанным от Тебя таким расстоянием без почт и телеграфа. С трепетом думаю о вас и молюсь о сохранении моих сокровищ. Алешу проводил сегодня утром. Щипа ему нажарил на дорогу всякой всячины. Без него мне тут скучновато: у него нрав веселый, и для хозяйства он золотой советчик. Сегодня ездил в 6 ч<асов> утра до обеда с Цинком осматривать Киремет, в 2 часа пообедали, потом занялись камеральными работами, пришел сын мельничихи, а в 4 часа снова с Цинком поехали на Елаур. Только что вернулись, теперь 7 ? ч<асов>, сел писать Тебе, в 8 ? ч<асов> поужинаю, еще позанимаюсь – запишу все результаты сегодняшних трудов, – а в 10 часов спать опять до 6 ч<асов> утра. Вот и день мой, даже взятые в Москве у Саши книжки некогда почитать. После 3 дней дождя погода опять хороша. Слава Богу, ходить сухо. Чем больше я знакомлюсь с Чулпановкою, тем более я убеждаюсь, что с капиталом, и особенно при условии проведения железной дороги, тут можно было бы добиться прекрасных результатов. Чтобы получить что-либо в будущем, и нам придется кое-что затратить. Мой план – увеличить луга, а именно: где лес растет по болотам, там его вырубить и расчистить место под луг. Болотный лес всегда дрянной, а на мокром месте луг может быть хорош. Между тем лес дает с десятины в год доход меньше 75 копеек в общем, а луга – по 5 рублей с десятины. Расчет простой. Кроме того, Алеша советует брать лыко в лесу, и я думаю, что это тоже даст хороший доход, но на все это нужно время. Вообще Алеша мне был очень полезен. Я здешнего хозяйства ведь совершенно не знаю, настолько оно не похоже на наше, а Алеша на нем собаку съел. Сегодня же я наметил место для хутора на Елауре, на берегу Темерлика <?>, в живописной местности. Это будет со временем центр нашей части имения. Наметил также целый ряд мелких преобразований. Вообще личный надзор необходим, и я думаю, что приезд мой принесет пользу, и этим утешаюсь в своем одиночестве. Как было бы приятно лет через 5 удвоить Твой доход.

Душка, мне так хотелось бы знать, что-то в эту минуту в уютном Твоем уголке? Верно, сидишь и читаешь моей Матульке. А Наташа и Еленочка уже раздеваются, Олёчек в рубашонке моет руки, а Арий

тихо себе спит. Всех милых, дорогих осыпаю поцелуями, и Тебя, милую, давшую мне благословенную мою семейку, крепче и больше всех. В воскресенье после обедни отслужу в церкви молебен о вас всех и о Твоих. Надо дать заработать здешнему священнику, который очень мне понравился и, говорят, хорош. После обедни съезжу к Шульцу в Мамыково; сегодня написал ему с кучером, отвезшим Алешу, чтобы узнать, будет ли он дома. Алеша советовал прибавить Цинку жалованье, но я думаю на первый год для поощрения дать ему 50 р<ублей> награды. Прибавить всегда успеем. Целую Тебя, Христос с Тобою, хорошая моя, добрая, Оля, милая.

13 августа 1903 г., Саратов

Дорогая, милая, я так счастлив – сегодня телеграмма, что все здоровы, и письмо, что Адинька

улыбай<ется> и сходил хорошо. Меня по правде смущала Твоя боль в паху – ох, когда Ты будешь со мною, так буду покоен, это просто будет рай, и мне этот новый чистенький дом кажется будущим эльдорадо.

Пусть не гнетут Тебя мрачные мысли и предчувствия. Есть Бог, и обращение к Нему рассеивает все туманы. Надо жить хорошо, и все будет хорошо.

С радостью, мой ангел, приеду за Тобой в Москву. Стремлюсь к Тебе всеми силами души. Единственный тормоз во всем – это деньги. Я боюсь тратить лишнее. Тут все так дорого, или я не умел. Вчера обедало 2 человека, и счет поваришки 9 р<ублей> 65 к<опеек>. А обед из 4 блюд и пирожное, компот из яблок с черносливом.

В дом решил не ходить до среды, т. к., бывая ежедневно, нельзя судить об успешности. Теперь я задаю работы – лестницу через 3 дня и т. п. – и проверяю. В детских начали оклеивать обоями.

Что мне Тебе писать про себя? Кроме службы, ничего. Открыли театр, но я не был. Скучно все пробирать. Приходится очищать полицию и всех подтягивать. Завтра воскресенье – еду дня на два в уезд тоже пробирать полицию. 20-го числа созываю съезд исправников для разрешения разных вопросов по введению новой стражи. Потом у меня после 20-го еще срочная работа по губернской реформе, а в конце месяца думаю проехаться по Саратовскому уезду, в котором еще не был. Это займет с неделю. В это время перенесут всё в новый дом, а потом ждем Тебя, свет моей жизни, радость моей души, и пойдут ласковые, чарующие теплые для сердца дни с Тобою, моею горячо любимою, и детками нашими. Любовь и труд – вот залог счастья в жизни.

Твой.

Откуда все узнают? Полициймейстер меня сегодня удивил, спрашивая: ведь это комната Марьи Петровны?

12 октября <1903 г.>, Саратов

Дутик, я теряю голову – стук, гам, рабочие, все еще красится, подмазывается, заканчивается, и просвета не видно.

В одной из детских (в которой часть отобрана под лестницу и кот<орую> Ты думаешь отдать M-elle Sandy

) хотят еще перекрашивать пол, но я не хочу позволить, т. к. боюсь, что не высохнет и будет запах.

Завтра жду прислугу – купил 4 кровати и очистил для них комнату. Комната Казимира

и Вацлава еще не готовы, завтра ее только оклеивают. В столовой снимут леса и начнут оклеивать во вторник. Мебель из Москвы выслана только 11-го, и не знаю, когда придет. Вещи из Колноберже, пеленальник и вообще вся вторая партия еще не пришла. Тебе придется жить на бивуаках.

Все пишу неутешительные вещи, но постараюсь что могу уладить и недоконченное наше гнездышко согреть любовью своею, чтобы Ты не заметила дефектов, которых масса.

Я посылаю тебе телеграмму про часы, так как в классную я повесил часы из старого дома, а столовая и лестница так красивы, что туда надо хорошие часы.

Я часто думаю про штейна и до тех пор не напишу его фамилии с большой буквы, пока не получу утешит<ельных> известий. Я шучу, а мне бесконечно больно, когда я думаю, что у всех деток может быть нужда в операции. Сегодня воскресенье, сидел у своего друга Гермогена. Я еще недели 2 после Твоего приезда думаю по утрам ходить принимать доклады и просителей в канцелярию, пока у нас все еще не устроено, но меня даже днем в воскресенье ловят между сундуками. Принял ли Алеша Седлец? Я его крепко люблю и желал бы для него русскую губернию, но пока не советую отказываться. Люблю, Твой.

Целую ручки Маме и обнимаю Сашу.

17 октября 1903 г., Саратов

Ангел, сегодня от Тебя нет письма, и я начинаю беспокоиться – может быть, я не так понял телеграмму и у Тебя не аферы, а какая-нибудь болезнь. Сегодня 17-е, день Твоего предполагавшегося приезда, и мне грустно, что я один. Если это аферы, то это, конечно, лучше, так как тут, в неустроенном доме, Ты бы хуже натрудилась бы. Ах, ангел, только бы я Тебя увидел здоровую.

Тут я все сержусь – мне все кажется, что ничего не подвигается и ничего не будет к Твоему приезду готово. Маляры кончают завтра сени, паркетчики кончены, но еще по комнатам проводят звонки, еще не кончены перила у винтовой лестницы.

Тоже и электричество еще не везде кончено. Боюсь, что от запаха краски голова у Тебя и у детей заболит, я уже привык, не чувствую.

Вообще я так боюсь, что не понравится Тебе, и столько я вложил в этот дом труда и хлопот, что он опротивел мне. Ничего я не умею делать без Тебя, все у меня вкривь и вкось. Меня напугал полициймейстер, что зимою страшно дороги коренья и овощи, и я велел накупить всего, но, конечно, не поваришке, а каптенармусу полиции. Теперь весь погреб полон, и будут завтра еще шинковать капусту – я купил машинку.

Сегодня пришла корова – все для нее было куплено: горшки, ведро, цедилка. Ее доит Елизавета.

Повар требует каких-то сковород и еще чего-то. Я помню, что гувернер в прошлом году удивлялся, что я так много покупаю, а теперь не хватает. Он говорит, что очень много увезено в Колноберже и там оставлено.

Кроме того, он требует посуду для людей и ножи и вилки для них. Куплю эмалированные, а ножи, вилки черные. Я тут присмотрел одного городового из солдат – тихий, покорный, непьющий и приличного вида. Не лучше ли такого подучить, чем брать балованного и испорченного? Ты решишь, а то буфетчика нет. Сегодня устал – похороны и молебен (17 окт<ября>). На похороны приехала Ольга Веселкина, племянница покойного. Вчера в театре играли великолепно «Развод Леонтьева», но для княжон пьеса скабрезна.

Целую, душка, чем ближе свиданье, тем тяжелее разлука. Тоскую по Тебе. Но лучше посиди еще день в Москве, а не надрывайся. Люблю. Целую ручки Мама.

20 мая 1904 г., Саратов

Дутя, радость моя, хотя 12 ? ч<асов> ночи, но я пишу два слова, чтобы не оставить Тебя без известий. Сейчас вернулся из Аткарского уезда и все благополучно кончил.

Вместо одного места пришлось поехать в два, т. к. накануне моего приезда крестьяне по соседству разобрали самовольно весь хлеб из хлебозапасного магазина.

Везде удалось выяснить зачинщиков и восстановить порядок: я просто потерял голос от внушений сходам. Мои молодцы казачки сразу внушают известный трепет. Слава Богу, удалось обойтись арестами, без порки. Теперь, надеюсь, все успокоится. Я так привык к вагону, что странно спать в кровати. Тут холода 6? и дожди – это для урожая великолепно. Письма от Тебя не нашел – всего было за все время 1 открытое из Колноберже в день моего отъезда: вот даль!

Чегодаева водворена, отлично справляется, и, кажется, все остаются, даже не прочь остаться и Мыльникова, но хочет, чтобы ее просили, одна Кокуева угрожает отставкою.

В столовой

до 65 обедов в день, и все хвалят.

Прощай, ненаглядная, что-то в уютном Твоем уголке?

Как я люблю Тебя.

Деток и Тебя крепко целую.

Твой, люблю!

Миклашевского приговорили на 6 лет каторги.

2 июля 1904 г., Саратов