– Извините, Салакин, Элистина, – грустно сказала она. – Но это ради моих детей.
Дома мы все обступили заветный кусочек. Даже Манджи проявил к нему интерес.
– Как бы его разделить? – задумалась мать.
– Нельзя делить, – сказала сестра. – Никак нельзя.
– Посмотрим.
Мать позвала Цедена. Приманенный запахом араки, старик вошел в нашу кибитку, сел на почетное место и обвел нас добродушным взглядом.
– Разве нельзя его разделить так, чтобы на трех человек хватило? – спросила мать с надеждой.
– Никак, – погрустнел Цеден. – В легендах упоминается только кусочек размером с человеческий глаз. Меньше – никак.
Мать изменилась в лице.
Цеден ушел, а она выстроила нас перед собой и стала думать.
– Мам, – начала сестра, но та сделала жест: помолчи. Сестра покорно смолкла.
– Цагана. Ты мой первенец, – наконец произнесла мать. – Ты первый ребенок, которого я родила и взрастила. Я совершила много ошибок по юности лет, но тебя я никогда не считала ошибкой. Ты для меня особенная. Ты – моя кровь и плоть.
Цагана опустила глаза.
– Санджи, – мать посмотрела на меня. – Ты – моя радость, моя опора. Ты для меня самый любимый ребенок. Никого я не буду любить так, как тебя. Ты – мое сердце.
Неудобно было слушать такое. Я тоже опустил глаза.
– Манджи, – мать взяла его на руки, и он засмеялся. – Ты моя надежда. Мое будущее, мое грядущее. Ты – моя душа.
Она вздохнула.
– Не могу я никого из вас выбрать.
«Как жаль, что кусочки такие мелкие, – думал я. – Матери не пришлось бы выбирать, будь мяса побольше».
Мне было ужасно жалко ее. И Салакина жалко, а больше всего мне было жалко Элистину.
И я принял решение.
Мне оно далось без труда – я был молод, глуп… Возраст, что тут и говорить.
– Не нужно мне мясо, – буркнул я.
– Но… – мать растерялась.
– Не нужно, и все тут.
– И мне не нужно! – сказала Цагана. – Пусть лучше Манджи…
– Не нужно! – в восторге закричал Манджи. – Не нужно, не нужно, не нужно!
Конечно, он просто повторял за нами. Но у матери слезы побежали по щекам.
– Я… – начала она, и не смогла дальше говорить.
А потом она ушла и вернулась уже без мяса и заметно помрачневшая.
– Я отдала его Элистине. А она не только не поблагодарила меня, да еще и гадостей наговорила, – буркнула мать обиженно. – Странные бывает люди.
Мы дружно рассмеялись.
Мать приготовила чай, мы поели лепешек и холодного мяса и легли спать. Через неплотно прилегающий полог в кибитку проникали насекомые, монотонно жужжа. Цагана быстро заснула, свернувшись калачиком. Манджи всё перебирал бараньи позвонки; затем, громко зевнув, заснул и он. Заснула и вся стень. Заснул и я.
…Проснулся я от того, что мать прижала меня к себе и крепко-крепко обняла.
– Мам?.. – сонно пробормотал я.
– Санджи, – столь же сонно произнесла она. – Не расстраивайся. Вы станете бессмертными. И ты, и Цагана, и Манджи тоже… Но не сейчас. Когда-нибудь. Я обернусь черно-золотым журавлем, ты подстрелишь меня, ощипаешь и в котел… Только у тебя хватит на это духу. Сестру накормишь, брата, – она зевнула. – Но не сейчас. Когда-нибудь потом…
– Но ты нам нужна, мам, – запротестовал я, все еще сонный.
– Нужна я вам… Кому нужна мать-шулма? – спросила себя мать, и усмехнулась. – Я вас очень люблю. Спи.
– Мам…
– Все, надоел. Спи. Спи.
– Когда-нибудь…
– Да спи же ты, несносный ребенок!
И я заснул, подчинившись ее голосу.
Выбора не было.
Никакого.
– Когда-нибудь… – прошептала она в темноте. – Когда-нибудь.
Любовь и смерть биотехника Евстигнеева
Бортникова Лариса
10 октября 1970 г.
Евстигнеев лежал на спине, глядя в стерильно-белый потолок крошечной каюты. Это было неправильно. Сейчас он должен был находиться на посту, одетый в форму Артели, подтянутый, улыбающийся и всем довольный.