Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Я обернулся и посмотрел на «собаку» (так у нас зовут дворников).

– Ты куда пошел? – обращается дворник, поднося грязный кулак к самой моей физиономии.

Я не знал, что ответить, не желая заводить скандала; если бы я вломился в амбицию, то раньше, чем моё инкогнито было бы раскрыто, я рисковал потерять несколько ребер…

– Я тебя…

И опять непечатная ругань. Я всё молчу и именно поэтому «собака» утихла….

– Пошел назад! – сказал он мягче и отвернулся.

Я вернулся.

В другой раз я шел по Разъезжей. Жирный с наглой физиономией швейцар схватил меня за рукав, и без того рваного сюртучишка; добрая половина рукава осталась у него в руках. Раздался веселый смех… Швейцар бросил в меня лоскутом, и, гогоча, проговорил:

– Эй, ты, бархатный барин, давно ли с Казачьего плаца[10 - В 1881 году в Петербурге на углу набережной реки Монастырки и Переяславской улицы (ныне ул. Хохрякова) по проекту архитектора Н.Л. Бенуа был выстроен первый в России арестный дом для заключенных лиц по приговорам мировых судей, в простонародье именовавшийся «Казачий плац». Ныне в этом здании располагается областная больница им. Ф. П. Гааза Главного управления Федеральной службы исполнения наказаний.]?

Я не стал, разумеется, защищать свои права, и продолжил путь…

По Невскому проспекту, Морской улице и другим людным местам дворники не только ворчали меня с криком: «Вон, рвань!», но нередко «травили», то есть гнали с кулаками, заставляя бежать от греха.

В нашем квартале нет дворников и швейцаров: последние совсем отсутствуют, а первые относятся к нам, как к местным обывателям, довольно снисходительно. Здесь, после путешествий по Загородному и Разъезжей, мне даже вонь Лиговки мила, а грязь улиц и дворов показалась чем-то родным. На откосе Обводного канала лежало человек 15 бродяжек и я направился к ним. Внизу по обмелевшему каналу двигалась барка, копошились рабочие, бабы полоскали бельё, свесившись над водой, а на высоком зеленом берегу лежали бродяжки.

Все они лежали на спине, с плохо прикрытой наготой и подложив под головы руки. Среди них было три женщины и десять мужчин. Когда я стал приближаться, некоторые повернули головы, но сейчас же, приняв прежние позы, не обращали больше на меня внимания. «Нет», – услышал я короткое замечание и больше ни звука. Прежде чем приблизиться к компании, я осмотрел их издали. Среди мужчин было большинство бородатых, заросших волосами и грязью стариков, но два-три совсем молодые парни. Женщин с трудом можно было отличить от мужчин только вблизи. Это какая-то пародия на женщин: сухие, беззубые, с корявыми лицами, в коротких рваных юбках на голом теле…

Минут пять я простоял, не будучи в состоянии дать себе отчета в мыслях. Отвращение, жалость, брезгливость и холод все вместе заставляло меня дрожать и у меня появилась мысль бежать, снять с себя «мундир» и отказаться совсем от «интервью». Что это: малодушие, трусость или просто нервное состояние? Однако «взялся за гуж – не говори, что не дюж!» Я сделал над собой усилие и подошел совсем близко к компании. В одном кармане у меня была запасенная бутылка столовой водки, а в другом хлеб и колбаса. Я сел рядом с компанией и, доставая провизию, сказал громко:

– Не хотите ли, братцы, могу поделиться?

Если бы в эту минуту там, внизу, перевернулось бы вверх дном несколько барок, впечатление, наверное, не было бы сильнее. Все бродяжки, мужчины и женщины, вскочили с травы и мигом меня окружили.

– Э…э… да у него «поповка»[11 - Водка фирмы «Вдова М.А.Попова». За отменное качество эту водку ещё называли «Вдовьей слезой».], – закричал старик, – ты это из каких же, милый человек, что «поповку» пьешь?

– Это у него бутылка только «поповская», – заметил другой, – смотри, не вода ли там?

– Ну, соси[12 - Пей из горлышка (прим. автора)] сам сначала и передай нам, – скомандовал один из них.

Раньше я не мог рассмотреть его физиономии, а теперь он стоял к лицу передо мной. Я взглянул и…бутылка вывалилась у меня из рук. Этот бродяжка, этот несчастный оборванец – старый литератор, автор нескольких прекрасных идейных романов и недавно ещё газетный сотрудник. Я уставил на него глаза и не слышал хохота кругом.

– Ты ли это? – назвал я его по фамилии.

– Да, я, а ты откуда меня знаешь?

Через полчаса мы сидели с Иван Ивановичем (псевдоним) в одной из «рестораций» в деревянном домике с цветными ставнями, как в провинции. «Ресторация» состояла из буфетной комнаты и двух небольших каморок со столами без скатертей и табуретами; в одной из каморок полулежали на столе и спали двое бродяжек. Мы сели в смежной каморке и Иван Иванович заказал «двоим чаю на шесть копеек». Впрочем, в чашки мы налили вместо чая моей водочки и, «пропустив», закусили колбаской. Вид моего собеседника сразу принял радужное выражение, глаза сделались масляными, губы сложились как-то умильно, голова склонилась немного на сторону и он тихо начал:

– Да, вот где нам довелось встретиться! Ну, я-то пьяница запоем, забулдыга, одинокий, а ты, ты-то как дошел до этого вида? Ведь у тебя семья была!

Я рассмеялся и успокоил его на свой счет.

– Нехорошо! Зачем издеваться над нашим несчастьем?

– Да кто же тебе говорит, что я издеваюсь? Вовсе нет! Напротив! Я хочу испытать на себе ваше положение и рассказать в печати свои впечатления, чтобы установить правильный взгляд на вас, бродяжек. Публика считает вас мазуриками, мошенниками, тогда как вы в большинстве случаев глубоко несчастные люди и только! Ты вот сам пишешь, а рассказать свое положение не можешь, потому что сжился с ним, не замечаешь его; все равно, как мы, петербуржцы, живя здесь, не замечаем красот города, а приедет провинциал и сейчас все осмотрит, восторгается. Если же я пошел бы в своем костюме, я ничего не увидел бы и не услышал… Вот чем объясняется мой маскарад! Неужели ты думаешь, что мне очень приятно переживать эти дни?

– Ну, Бог тебе судья! А я вот шестой год наслаждаюсь прелестями Обводного канала и ночлежным домом Кобызева[13 - Купец М.Н. Кобызев владел четырьмя участками за №№ 153–159 на Лиговской улице (сразу за Ново-Каменным мостом через Обводный канал). На участке № 157 (на углу с Воронежской улицей) в 1881 году по проекту архитектора П.Ю.Сюзора был построен каменный 4-х этажный дом, в первом этаже которого размещались бани и два трактира, а на втором находился ночлежный приют, в простонародье именовавшийся «кобозевской/кобызевской лаврой». Здание сохранилось, ныне в нём общежитие Санкт-Петербургского государственного инженерно-экономического университета. Приют состоял из двух отделений: мужского на 163 человека (площадь 125,6 м

, высота потолка 3,8 метра) и женской на 58 человек(площадь 69,7 м

, высота потолков 3,8 метра). В каждом помещении по пять окон, пол асфальтовый. Отопление паровое, но использовалось редко, так как приют был расположен прямо над парильными отделениями бани, и даже зимой было так душно и жарко, что приходилось отворять окна. Нары были двухярусными. В этом же здании Кобызев содержал два трактира.]…

– Ты, я думаю, можешь быть моим проводником по трущобам?

– О, нет! За шесть лет я не был нигде, кроме здешних трущоб. Даже в Вяземской лавре[14 - Комплекс зданий между Сенной площадью, Фонтанкой, Забалканским (ныне Московским) проспектом и улицей Горсткина (ныне Ефимова), где обитало огромное количество бродяжек. Подробнее см. НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ СВЕШНИКОВ «Петербургские Вяземские трущобы и их обитатели»] не был, а про острова и заставы даже не слышал ничего…

– Постой, что же ты, однако, делаешь, чем питаешься?

– Как тебе сказать…Птица небесная…В прошлом году напечатал рассказ в … Получил 120 рублей и в неделю их спустил, долги заплатил; весной тут на барке работал, дрова катал, но большей частью ничего не делаю и живу надеждой…

– На что?

– Напиться. Другой цели у меня нет. Сегодня я напьюсь?

– Пей, что ж, я могу поделиться…

Пока мы говорили, Иван Иванович успел четыре раза подлить себе в чашку и бутылка почти осушилась…Он проделывал это так искусно, что я ни разу не заметил его маневра…

– У меня, брат, чистота в карманах, да и бутылочка того…

Я достал рублевую бумажку, и Иван Иванович шмыгнул как на крыльях из «ресторации»…Через минуту он вернулся ликующий…

– Я полштофа[15 - 0,6 литра] взял, прости, ведь и ты выпьешь?

– Так рассказывай же ещё про себя.

– А ты написать не вздумай. Ещё чего доброго кому-нибудь до меня дело окажется, помогать вздумают; ради всего прошу – ни слова!

– Фамилии твоей я не напечатаю, а про встречу расскажу.

– Ну, это можешь. Пиши – Иван Иванович.

– Это твой псевдоним.

– Э…плевать. Мне теперь на всё плевать.

– Что же, тебе, пожалуй, можно позавидовать! Ты, как Диоген, не имеешь никаких привязанностей к жизни.

– И хорошо! А вы все зависите от других, от среды света, окружающих. Это тоже кабала! Ты ведь помнишь, отчего я первый раз запил? Умерла моя невеста. Мне тогда было 24 года. Вот когда я узнал, что значит страшная привязанность! Можно сказать, что с тех пор я не отрезвлялся, разве только по необходимости, когда не на что выпить. Но с годами это состояние прошло, и осталась одна страсть к водке.

– Видишь, как ты сам себе противоречишь: разве страсть к водке не та же привязанность, кабала, зависимость?