Подвижники. Избранные жизнеописания и труды. Книга 2

Там, в этой горнице верхнего жилья, и состоялась Тайная вечеря…

Мог ли мальчик 14–16 лет не бегать по городу со сверстниками, не видеть того, что происходит? Не бывать в сумятице шумной толпы, не слушать того, что рассказывается или жарко, до крика, до хватаний за грудки, обсуждается среди народа? Ведь город был накален до красноты – не солнцем, но ожиданием, и любой разговор на площади, на базаре мог превратиться в жаркий спор и даже драку. Поразительно, что в таком споре живо сплетались предметы несоединимые – от повседневных мелочей до Господа-Творца и ожидаемого царя-Мессии.

Вездесущие мальчишки могли видеть очень многое, могли встречать и странную процессию с лавровыми ветвями, с расстиланием одежд перед человеком, одиноко едущим на молодом осле. Крики «Осанна!», радостные веселые глаза, надежды, восклицания, ожидания… Могли ли они не слышать об изгнании менял и торговцев из храма? Вездесущие мальчишки – один услыхал, увидел, сразу бросился за друзьями: «Бежим, скорее! Там тот самый!» И бежали, и подсматривали, чтобы ничего не упустить, чтобы увидеть своими глазами. И он видел и слышал, но издалека, по-мальчишески, чтобы похвастаться перед друзьями и рассказывать потом со страшными глазами: «А я видел…»

На юге звезды большие, сверкающие. Как не ощутить себя на крыле Вечности, лежа на крыше и завернувшись в одно только покрывало. Сразу не заснуть – и долго лежит мальчишка, вспоминая все, что было днем, или путешествуя по сверкающим небесам. Все вокруг интересно – и не раз еще выглянет он с крыши, услышав какой-нибудь любопытный шум.

«Когда настал вечер, Он приходит с двенадцатью» (Мк 14. 17).

Неужели не увидел? Они – те самые – в твоем доме! Как удержаться, как остаться в постели, пропустить? И не выдержал, как был нагим, обернувшись только простынью, крадучись спустился вниз. Не оделся, потому что на минутку – только посмотреть, и остался навечно, как был обнаженным, перед Господом. Остался в самом Евангелии.

Многие исследователи обратили внимание на один странный эпизод в сцене взятия Иисуса стражами, который есть только в Евангелии от Марка. Он не несет никакой нравственной или поучительной нагрузки, его наличие в повествовании кажется совершенно бессмысленным, особенно у него, предельно до лаконичности краткого в любом описании.

«Тогда, оставивши Его, все бежали. Один юноша, завернувшись по нагому телу в покрывало, следовал за Ним; и воины схватили его. Но он, оставив покрывало, нагой убежал от них» (Мк 14. 50–52).

Столь дорог был Марку этот эпизод, что много лет спустя, собирая свои записи, не выдержал, вставил в повествование юный нечаянный свидетель. В книге пророка Амоса (2. 16) так сказано о том дне: «И самый отважный из храбрых убежит нагой в тот день».

* * *

Марк видел, может быть, даже больше, чем можно ожидать. Вряд ли запомнил прочно, скорее именно по-мальчишески. Он мог присутствовать и при самой казни. Как овцы без пастыря рассеялись ученики, но словно свет в окне горел им в том доме. Собирались туда, где хозяева прожили жизнь для того, чтобы на один вечер распахнуть двери Учителю.

А когда на проповедь вышли апостолы, снова закипел Иерусалим, заволновался от необычайных событий – приход Спасителя почти не заметив, разглядел Его в деяниях учеников. Иисус почти не являл чудес в Иерусалиме, но ученики являли. Неужели не было видено это глазами мальчишки, также вездесущего и пока еще падкого на чудеса? Как страстно и жадно будет он, повзрослев, вспоминать каждое мгновение, оживленное рассказом Петра, и вкладывать в его речь частицу своего воспоминания, еще более наполняя картину жизнью и светом любви!

Дом Марии, матери Иоанна Марка, стал для учеников Господа домом родным, куда как в убежище приходили они, где собирались для молитв и воспоминаний. «И пришедши взошли в горницу… Все они единодушно пребывали в молитве и молении, с некоторыми женами и Мариею, Материю Иисуса и с братьями Его» (Деян 1. 13–14). «В тот же первый день недели вечером, когда двери дома, где собирались ученики Его, были заперты из опасения от Иудеев, пришел Иисус, и стал посреди, и говорит им: мир вам!» (Ин 20. 19). «При наступлении дня Пятидесятницы все они были единодушно вместе. И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святого…» (Деян 2. 1–4) – это тогда, вскоре по Воскресении. И много лет позже – выведенный ночью ангелом из темницы Петр идет туда же: «И, осмотревшись, пришел к дому Марии, матери Иоанна, называемого Марком, где многие собрались и молились. Когда же Петр постучался у ворот, то вышла послушать служанка, именем Рода; и, узнавши голос Петра, от радости не отворила ворот, но вбежавши объявила, что Петр стоит у ворот» (Деян 12. 12–15). Значит, радовались ему все – от мала до велика в этом доме, ибо где бывал Он, не было уже ни малых, ни великих. «А те сказали ей: в своем ли ты уме? Но она утверждала свое. Они же говорили: это Ангел его. Между тем Петр продолжал стучать; когда же отворили, то увидели его и изумились. Он же, дав знак рукою, чтобы молчали, рассказал им, как Господь вывел его из темницы, и сказал: уведомьте о сем Иакова и братьев. Потом вышед пошел в другое место» (Деян 12. 15–17).

От кого еще Лука мог узнать столь детальные подробности того, что происходило – до жеста, до реплики, даже имя служанки и то стало известно ему? Все было живо, все свежо в памяти, когда в долгих переходах от одного города к другому на стоянках или в римской тюрьме коротались вечера в рассказах. Там Лука и собирал по крупинкам воспоминания о Христе и деяния Его учеников. Самим им незачем и некогда было записывать о себе, они не считали это нужным – ведь все казалось столь мелким перед Его жизнью, Его великими деяниями. И лишь изредка под звездным небом при свете костра говорилось о том, что так заботливо берегла память.

Какими они были? Опять слышим голос Луки из Деяний, но это и голос Петра, и голос Марка: «У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее» (Деян 4. 32). И имущие продавали имения свои и приносили вырученное, «и каждому давалось, в чем кто имел нужду. Так Иосия, прозванный от Апостолов Варнавою, – что значит: «сын утешения», – левит, родом Кипрянин, у которого была своя земля, продав ее, принес деньги и положил к ногам Апостолов» (Деян 4. 35–37).

Варнава – дядя Иоанна Марка. «Иакову Праведному, Иоанну и Петру Господь после Воскресения передал знание, они же передали его остальным апостолам, остальные же апостолы семидесяти, одним из которых был Варнава», – пишет Евсевий. Варнава – «муж добрый и исполненный Духа Святого и веры» (Деян 11. 24). Редкий случай – увидеть портрет человека на страницах, написанных в те времена. Так и видишь спокойного, немногословного, мудрого человека, убеждающего более душой, чем речами. Как никто другой нужен он был темпераментному, резкому Марку.

Был ли Марк свидетелем, видел ли, ощущал ли? Несомненно, ведь недаром традиция причисляет его к семидесяти ученикам Христа. Главное то, что и смысл, и дух всего происходящего станут смыслом и духом его жизни. Стремительно взрослеющий, он, нечаянно для себя, был вырван из круга привычных детских забав и времяпрепровождения. В его жизнь вошла тайна, а вместе с ней и молчание. Трудно это было, но приходилось таиться – от своих даже больше, чем от римлян.

Входили ученики Его, чтобы помолчать и побыть вместе, входила мать Его… Как она искала Его в каждом юноше – и у мальчика нередко мурашки бежали под кожей от ее глубокого – из Вечности – взгляда. Проходя мимо, заметит, погладит по кудрявым непослушным волосам. Самая молчаливая, пройдет в глубину комнаты и сядет неслышно, словно разливая вокруг свет любви. И каждый чувствовал словно вину перед нею тяжкую, неизбывную. Слишком рано для простого мальчишки было чувствовать такое. Даже Петр не выдерживал, отводил глаза, и, может быть, снова и снова его рука сжималась, словно на рукояти меча. На всю жизнь теперь через сердце его прошла страшная борозда – его отречение.

Так и будет жить он с рассеченным сердцем, но живой и только ради Него, Господа, живущий.

Сколько бы ни приходило учеников, какими бы они ни были, но если среди них был Петр, Марк не особенно замечал остальных. Может быть, тогда и сложилась та сердечная нить – от учителя к ученику, – которая всегда приводит к самому высокому Учителю.

Начиналось второе образование Иоанна Марка, его иная школа, в которой он был первым учеником. Впитал не букву Нового Завета, но сам дух – воду живую, от которой не возжаждать вовек. Постепенно этот живой огонь отольется в форму, появятся новые обряды, новые молитвы, новые службы, которые Марк тоже будет знать из первых рук и научится выполнять досконально, но пока еще это не форма, а живой огонь любви.

* * *

Столь скупы страницы Писания даже к самому Великому, где уж отыскать на них малое? Но как из небольшого окна можно увидеть огромный небосвод, так из нескольких оброненных фраз можно постараться собрать картину.

К концу тридцатых годов ученики рассеялись в результате гонений и ушли в миссионерские путешествия. Варнава отправился в Антиохию и встретил там очень радушный прием. Петр еще проповедовал в Иерусалиме. Иаков Зеведеев за проповедь был казнен – принял чашу, обещанную Господом. Видя, «что это приятно Иудеям», Ирод «вслед за тем взял и Петра». Его также собирались казнить, но произошло чудо спасения из темницы, о котором уже упоминалось.

Возможно, вскоре после этого Марк оказался в Антиохии. Знал ли он о намечающемся миссионерском путешествии Павла и Варнавы? Может быть, даже и пришел для того, чтобы участвовать в нем, или был по другим делам, но, приглашенный Варнавой, не отказался.

Они побывали в Селевкии, затем приплыли на Кипр и в Саламине «проповедовали слово Божие в синагогах Иудейских» (Деян 13. 5). Но когда спутники из Пафа приплыли в Пергию, Марк отделяется от них по причинам, не объясненным в повествовании, и возвращается в Иерусалим.

Там, в этом котле, кипящем страстями, наметилось важное событие, которое станет поворотным пунктом для всей дальнейшей работы – первый Иерусалимский Собор. Поводом для этого собрания было отношение к язычникам, ибо некоторые из иудеев считали, что приверженцем нового учения мог стать только тот из иноверцев, который сделает обрезание по иудейским обычаям. Сейчас это трудно даже представить, но для многих христианство было лишь частью иудейской религии, иудейского закона, ибо не все могли вместить, что наступило время иного закона, который сотрет границы стран, народов, отживших верований и объединит, как это уже сделал на Востоке буддизм, людей самых разных наций.

Нужно было прояснить этот вопрос и утвердить на самом высоком уровне, чтобы пресечь даже возможность возникновения конфликта. Потому со многих мест собрались к тому времени в столицу апостолы, ученики и их последователи. Были там и Петр, и Павел с Варнавой, прибывшие из первого миссионерского путешествия, и многие другие. После обсуждений, может быть даже весьма горячих, выступил Петр – и этот авторитет был неоспорим – и сказал, что не нужно требовать от неиудеев исполнения иудейских обычаев и обрядов – достаточно только уважения к этим обычаям. Так после первого шага – проповеди среди язычников – был сделан еще один шаг от религии национальной к вере вселенской, всеобщей.

Многие апостолы наметили уже новые путешествия. Легенды доносят до нас сведения о жребии, бросаемом учениками, куда кому идти проповедовать. Также и Павел после Собора задумал пройти по пути первого своего миссионерского путешествия навестить братию, а затем отправиться в места новые. На это дело он пригласил с собой Варнаву. Тот же всерьез был озабочен судьбой Марка. Убедил ли он Марка, или укорял племянника за отлучку из первого похода, или сам Марк, испытывая чувство вины, решил отправиться с ними, но только в Деяниях мы снова встречаем его в Антиохии, куда он пришел, видимо, со своим дядей после Собора. Однако Павел уже не захотел «брать отставшего от них в Памфилии и не шедшего с ними на дело, на которое они были посланы. Отсюда произошло огорчение, так что они разлучились друг с другом; и Варнава, взяв Марка, отплыл в Кипр», а Павел, взяв Силу, отправился в Сирию и Киликию (Деян 15. 38–41).

Каких только измышлений не придумывали комментаторы на почве этого краткого повествования! Небольшое «огорчение» у них превращалось в конфликт, начало будущего раскола, подобно тому, как посеяли они между Петром и Павлом разногласие, которого, может быть, и не было вовсе, как прозорливо заметил впоследствии Иероним Стридонский. Но, видимо, кому-то очень нужны были эти конфликты даже среди самых первых и самых близких учеников, среди основоположников новой церкви, и если их не было, то их надо было придумать.

Не было никакого раскола и между Павлом и Варнавой, было «огорчение», и через много лет и много путешествий напишет сам Павел из римской тюрьмы около 60 года: «Приветствует вас Аристарх, заключенный вместе со мною, и Марк, племянник Варнавы, – о котором вы получили приказания: если придет к вам, примите его, – также Иисус, прозываемый Пустом, оба из обрезанных; они – единственные сотрудники для Царствия Божия, бывшие мне отрадою» (Кол 4. 10–11). И в другом письме: «Ибо Димас оставил меня, возлюбив нынешний век, и пошел в Фессалонику, Крискент в Галатию, Тит в Далматию; один Лука со мною. Марка возьми и приведи с собою, ибо он мне нужен для служения» (2 Тим 4. 10–11).

Словно пропасть невосполнимая между этими упоминаниями – от Деяний, где расстались, как бы даже душою разошлись, до посланий самого апостола, где не только встретились, но уже долгие годы вместе, когда всеми покинутый Павел среди малой горстки оставшихся верными учеников и сотрудников упоминает Марка, «бывшего отрадою».

Время – лучший учитель и судья.

* * *

Открывая любую книгу, особенно художественную, или статью, посвященную данной теме, нужно всегда помнить, что время донесло до нас крайне мало сведений. И когда заканчиваются факты, начинается домысел – это знают все историки. И у приверженцев, и у противников, и у скептиков есть только один и тот же скупой набор материалов, словно несколько кусочков от разрушенной фрески, и каждый дописывает происшедшее так, как считает нужным. Слишком много существует разногласий о событиях, описываемых далее, потому лучше быть краткими.

Когда началась совместная деятельность Петра и Марка точно сказать уже невозможно. А может быть, она никогда и не прекращалась? Где они прошли – мы не узнаем достоверно даже из легенд. Известно, что проповедовали по северу Палестины, приходили в Антиохию, учили в Коринфе. По всей вероятности, Петр был во всех местах, перечисленных им в первом послании: «Понте, Галатии, Каппадокии, Асии и Вифинии» (1 Пет 1.1). «Приветствует вас избранная, подобно вам, церковь в Вавилоне и Марк, сын мой» (1 Пет 5. 13), – напишет Петр по церковным преданиям около 63 года либо из Рима, иносказательно названного Вавилоном, либо на самом деле из прежнего города на Евфрате. Историки склоняются именно к первой версии, и действительно, основным поприщем Петра традиция называет Рим

Работы было очень много – не только проповедь среди тех, кто еще не слышал о Спасителе, но больше, много больше требовалось работы среди тех, кто уже был «в лоне церкви». Рождалась новая организация, и нужно было заложить основы ее существования, ее деятельности, всей жизни ее общины. Конечно, рождались и обряды, но это не главенствовало, а было лишь формой внешнего подтверждения внутреннего процесса, способом содержания души, мыслей и чувств в чистоте, порядке и высоком устремлении.

Проповедь среди иноверцев привлекала новых сторонников, которым теперь нужно было объяснить, как жить дальше, дать совершенно новые принципы существования, и в этом главную роль играли те притчи, слова Христа, которые и указывали этот путь. Собственно и сам рассказ о Спасителе был также частью церковной службы, и как уже говорилось, повторялся несчетное количество раз.

Несомненно, мысль о записях рассказа возникла у Марка вскоре после начала его хождения с Петром. Именно в путешествиях, в миссионерских походах начнется та работа, которая превратится затем в записанную Благую весть. Св. Иустин, цитируя в одном из своих трудов Евангелие от Марка, называет его «Воспоминаниями Петра». А св. Иероним пишет, что «при составлении этого Евангелия Петр рассказывал, Марк писал».

По преданию, сохраненному у Климента Александрийского, Иеронима и Евсевия, Марк написал Евангелие в Риме. «Когда Петр в Риме публично проповедовал Слово и Духом возвещал Евангелие, то многие из бывших там просили Марка (давнего его спутника, помнившего все сказанное им) записать рассказанное [Петром]. Марк, написав Евангелие, передал его тем, кому оно было нужно»[7 - Канонические Евангелия. С. 117.].

И есть некоторые косвенные подтверждения этой версии. Во-первых, Марк использует в книге некоторые латинские слова. Во-вторых, описывая иудейские обычаи или слова на местном наречии, Марк всегда объясняет их смысл, и это является отчетливым доказательством, что труд предназначен для людей иной веры и народности. Когда Марк говорит о Симоне Киринейском, несшем крест Христа на Голгофу, то без всякого объяснения замечает, что тот был «отцом Александра и Руфа», очевидно полагая, что эти лица хорошо знакомы его читателям, а предание гласит, что братья, упомянутые в Евангелии, были в это время как раз в Риме.

Петр рассказывал, а Марк переводил. Может быть, после проповедей по ночам записывал он услышанное, узнав новую подробность, дописывал, дополнял, стараясь не упустить чего-либо из драгоценных жемчужин. Не оформлял, не соединял, а хранил так – вдруг добавится еще что-либо новое, не дописанное. И лишь потом, вскоре после смерти Петра, когда уже неоткуда было дополнять, торопливо, вернее стремительно, как делал он все в своей жизни, объединил эти эпизоды. После тюрьмы в краткой передышке между концом одних гонений и началом других сплавлял он из эпизодов первую Великую Повесть.

* * *

Изначально повествование не называлось Евангелием, а просто подписано – «От Марка» или «Согласно Марку». И лишь впоследствии первые слова о Радостной вести озаглавят новую эпоху в жизни человечества.

«Дух Святой водил рукой евангелистов, когда они писали Евангелия», – напишет протестантский проповедник XVI в.[8 - Hase. Geschichte Jesu, 1876. S. 113. Osiander, harmon. Evang., anno 1537.]

Марку в словесной «мелкой живописи» (миниатюре), кажется, нет равного. Что же это такое? Чудо искусства, как у Гомера и Данте, если не большее, потому что внезапное – как и откуда взялось, неизвестно: Симона-рыбака немногим грамотней Марк, «толмач», даже по-гречески пишущий плохо; или, в самом деле, это «продиктовано Духом Святым», как на органных клавишах разыграно? Нет, ни то, ни другое, а естественное чудо любви: незабвенно помнящий, потому что бесконечно любящий, Святого святой очевидец. А если так, то можно сказать: другого подобного свидетеля мы не имеем ни об одном лице во всемирной истории[9 - Д. Мережковский. Иисус Неизвестный. С. 41.].

Самое краткое, самое точное, самое немногословное Евангелие. Словно сознание Петра отсекло многие речи, боясь потерять меч действия, ибо главное в жизни его – не говорить, а делать. Нет в повествовании ни генеалогии Иисуса, ни легенд о детстве его, ни какой-либо мифологизации. В первоначальном тексте не было даже последних строф о Воскресении – это уже позднейшая вставка. Самое историческое из всех Евангелий, говорят ученые.

Иногда очень болезненна эта краткость Петра – Марка, так и хочется прочесть больше – услышать из уст очевидцев. Но, может быть, и правильно, что ничего более не узнать об этих немногих днях земной жизни Спасителя, ибо не в земной жизни Его Истина, а в Вечности. Потому и предельно немногословен Марк, но краткость эта – как страшное напряжение пружины, до предела сжатой для действия, готовой взорвать тихое бытие, и каждое слово – как рывок, как удар меча, после которого надо вскакивать и начинать действовать – «тотчас», а не по размышлении! Единственный из учеников Спасителя, носивший меч, словно бы передал его своему ученику.

* * *

Зрение лягушки обладает странным свойством – она не видит неподвижных предметов. Глаз ее способен уловить лишь движение. Пусть это сравнение устрашит, но духовное зрение многих людей подобно лягушачьему – они способны видеть лишь движение, то есть только то, что входит в их поле зрения или выходит из него, а не то, что живет и действует рядом. Вновь появившийся пророк приковывает к себе внимание, живущий рядом – большинством забыт, исчез из сердца. Услышав впервые проповедь истины, человек поражается глубиной ее, чувствует страшную важность всего того, о чем говорится. Но дальше нужно не только слушать, но и жить так, как сказано в проповеди, и не когда-нибудь, а «тотчас» – вскакивать и бежать, стремительно и бесповоротно, не оглядываясь назад, а это уже словно не под силу. Пророк и Учитель, приходящий и уходящий, заставляет думать, живущий рядом – забывается. Потому так бесконечны были странствия подвижников, созидающих новый мир. Движение, только движение, в котором жизнь, как неустанное вращение планеты, как биение сердца, как вечное пахтание Вселенной, – в нем и только в нем слагается в сердцах Храм Духа.