Российский колокол. Зимний лес

а кому – скрежет мук,
а мене – райский сад,
разливанный луг.
И при жизни будь,
материнская щедра грудь
земли-России
мне, злой, красивой.

6-й голос

Мягко стелет,
а трудны будут наши пути,
Русь шевелит,
хочет наново окрестить
в огневой купели
широким крестом —
мы век говели,
чтобы за пир потом.

2

И что такое вся моя судьба,
когда пройдёт над миром, не коснувшись
язв и глубин его? Избрал Господь
меня сосудом воли Своей. Мучусь,
держу в себе, что больше мер людских.

И бродят люди по стране,
морочат её сон,
и каждый спящий и во сне
России обречён.

И что они, гонимая ветрами
порода, понимают в русской смуте,
исконной и тяжёлой? Плоть от плоти
народа, знаю голод, тусклый огнь
желанья, вижу окаянный край
и море разливанное беды,
в которой плыть, в которой вздох вдохнуть.

Народ и царь. А кто царя
откроет вежды, смоет с глаз
тяжёлый гной – и кто, горя
усердием, исполнит Час?

Пресвитер Иоанн поставит царство
тысячелетнее своё и дольше,
рабочее – земной понятный рай;
расцве?тится пустыня золотая
кипеньем белым яблонь, а у нас
и более того, того прекрасней:
и ветви тоньше, и плоды краснее.
Царь и народ. А кто в толпе
помазанник, чья воля пусть?..
Кому стоящий на столпе
архангел отдал в руки Русь?

А если Родина меня предаст,
отторгнет, отвернётся, осмеёт —
другой посланец будет вслед за мной
от сил темней, от рубежей уральских,
последний для России, для царя.

3

Рабочий люд
сошёлся тут —
разговаривать, певать
мать-матерно,
трепака-пака плясать,
выть дотемна.

Русь святая, пресвятая,
посконная,
моя жёнка пропитая,
законная,
прими пьяного меня
в объятия,
ах, смеясь, бия, браня,
что без платия.

Некорыстного труда
страда,
ненавистная трезва
язва?,
как ни бьюсь, ни бьюсь, ни бьюсь,
а толку чуть,
а боюсь, боюсь, боюсь
я власть ругнуть.

Горем пьяны,
бедой сыты,
жизнью рваны,
ветром шиты
по России по стране,
туз козырный на спине,
мы идём прямо
в чёрный ад самый.

Я работаю свой век,