ZигZаги Vойны

Так я включился в новую жизнь. В другую, совсем не такую, но не менее интересную. Хотя в этой новой жизни были свои интересы, но та жизнь на природе, на вольных просторах, не оставляла меня в покое. Всё думал: а как там Гришка? Теперь ему самому приходится всё время бегать и смотреть за скотом. Коз стали пасти по очереди сами хозяева. А пасут в основном женщины, разве они будут так бегать? А мне каждый день приходится ходить в школу, и никто теперь не подкармливает молоком и чуреками. Что мать сможет придумать из еды, тем и обходимся. В крайнем случае: воды закипятил, посолил, вот уже и похлёбка. А если добавить лебеды или крапивы, то это уже суп. Труднее придумать замену хлебу. Мы мололи жёлуди на муку, а потом отваривали и пекли чуреки. Они сильно горчили, но мы всё равно ели. А что делать, если есть хочется? Потом узнали про растение с жёлтыми крупными луковицами. Нароешь, отваришь, потолчёшь, и из этого месива печёшь лепёшки. На вкус они никакие, и больше одного чурека не съешь – начинает тошнить. Воду закипятил, посолил, вот и похлёбка. А где брать соль? Долгое время это была проблема. А потом, где-то в районе Апшеронска открыли старую довоенную скважину. Нефти не было, но пошла солёная вода. Многие потянулись туда варить соль. За время войны мать дважды ходила туда и варила соль. Поэтому солью мы были обеспечены.

И вдруг! Наше правительство начало выдавать продуктовые карточки! Первыми пришли карточки на хлеб. Какая благодать! Зажили мы! Хлеб для нас стал основной едой. Вот, воистину, «хлеб стал голова всему». У нас на 6 человек выдавали целую буханку!

Получать в магазине эту драгоценность должен был я. И вот, однажды, получив буханку, я отправился домой. Идти надо было около десяти километров. И так я захотел есть, так заныло в желудке, что не выдержал – отщипнул кусочек. Так хорошо стало. Запах, вкус хлеба – всё слилось воедино. Я и не заметил, как рука снова и снова тянулась к буханке. Очнулся только тогда, когда она уменьшилась примерно на одну шестую часть… Я расстроился: что же маме скажу? Но потом придумал. Будем считать, что я съел свою долю. А сам похлебаю суп и без хлеба.

Когда я пришёл домой, мать как раз готовила. Боком-боком, я прокрался мимо, и поставил хлеб к стенке обгрызенной стороной. Авось, мать не сразу заметит, а потом можно и на мышей свалить. Но она тут же заметила. «А это что?» – спросила она, показывая на обгрызенное место. Я растерялся, замялся, потом, не придумав ничего, потупив голову, сказал: «Это я съел. Я съел свою долю». «Да вижу. Свою долю, свою долю. А как же ты будешь суп есть без хлеба?» «Ну… да. Без хлеба. Я своё съел уже»… «Свою долю, свою долю, – ворчала мать, протирая стол, – твоя доля только начинается, так что – набирайся терпения и ума».

Вечером, когда вся семья собралась ужинать, я не спешил садиться за стол. Ходил туда-сюда. Хлеба хотелось. Я наблюдал за реакцией моих братьев и сестёр. Хотелось поскорее узнать, как разрешится вопрос делёжки хлеба. Но никто никаких претензий не высказал. Все сели за стол и начали есть суп. Я тоже нерешительно подошёл к своему месту и первым делом подумал о хлебе. Он у меня, как и у всех, был. И даже его размер был, как у всех. И мне показалось, что его не меньше, чем обычно. Меня удивило: как это матери удалось совершить такое волшебство? У всех есть хлеб. У всех. И, как всегда, такая же порция. Когда все поужинали, мать осталась убирать со стола и наводить порядок, а я ушёл в другую комнату и всё думал: «Как же у матери так гладко получилось?»

Когда мать перестала тарахтеть посудой, я заглянул на кухню. Мать сидела за столом, отвернувшись к стене. Маленькая, худенькая, она со стороны походила на подростка. Сидевшая в одиночестве, сгорбившись, она ела своё крупяное варево без хлеба. Только тут я вспомнил, что мать сегодня не ужинала с нами.

Я вернулся в комнату, упал на кровать и уткнулся носом в постель. Если бы я мог исправить эту ситуацию, я бы исправил, чего бы мне это ни стоило. Но взять кусочек хлеба было неоткуда.

Больше я так никогда не делал, хотя и клятв никаких никому не давал.

Просто так

Это случилось после войны. Питались уже получше, чем в голодовку, но о вкусной пище могли только мечтать.

Летом я часто ходил в ближайший лесок за валежником. Пришёл однажды на своё излюбленное место, и вдруг из-под ног выскочил заяц. «Эх, – думаю, – сейчас бы ружьишко. Жаркое сделали бы» На завтра, к моему удивлению, картина повторилась. На третий день я уже шёл осторожно, в надежде опять увидеть косого. Так и есть: сидит, пощипывает лесную травку. «Хватит, – думаю, дразнить меня, – на охоту отправляются за 20–30 километров, а тут добыча сама, чуть не домой приходит».

Вернулся. Беспрепятственно взял самодельную берданку и побежал в лес. Уже самоуверенно репетировал хвастливый рассказ, как разжился зайчатиной, представлял, каким героем буду за ужином. Подкрадывался, как мог, осторожно. Сердце сильно стучало. Я оглядывался, стараясь не спугнуть жертву. Но… увидел между деревьями лишь светленький пушистый хвостик, который, подпрыгивал на ухабах, словно говорил: «До свидания!»

Я вскинул берданку, пытаясь поймать зайца на мушку, но не смог прицелиться. Бросился следом и долго-долго бежал, в азарте не замечая веток, хлеставших меня. Я не сомневался, что вот, сейчас, настигну его, но вдруг споткнулся, и со всего маху грохнулся в колючие заросли. Поняв, что заяц окончательно убежал, я чуть не расплакался от обиды. Пропало всё. Не будет праздничного ужина. И тут – стой! Кажется, кто-то захохотал. Нет. Послышалось. Я поднялся и для большей убедительности осмотрелся – не ждёт ли меня где-то заяц? Нет. Конечно, нет.

Я зашагал обратно. Хотелось поскорее пережить обиду. На том месте, где видел зайца, сел на дорожку. И тут всё тело заныло. Ё-кэ-лэ-мэ-нэ! Ноги – в ссадинах, руки и лицо расцарапаны, повсюду кровь. Откуда-то вылетел дятел. Он сел совсем близко, на рогатину толстого дерева, и закричал. Мне хотелось сорвать злость. Я выстрелил. И только потом опомнился.

Одно мгновение – и я у дерева. Поднял безжизненное тельце маленькой птички – она была без головы. Положил на ладонь. Повертел туда-сюда. Стало не по себе. Зачем мне эта птица понадобилась? Только что она жила своими заботами: пела, что-то делала, а теперь – всё. Нет её больше…

Вдруг послышался тихий писк. Он становился всё громче, и несколько голосов явно сливались в один. Я начал понимать. Огляделся. Так и есть – сверху было дупло, из которого доносились крики голодных птенцов. Раскаяние и полное бессилие терзали меня. Я стоял и смотрел: то на мёртвую птицу, то на дупло. Наконец, бросил в сторону ружьё и свалился сам, проклиная, и зайца, и ружьё, и себя. Какой же я дурак! Взял и убил дятла, «просто так»! Что делать? Хоть бери и сам носи козявок и букашек. Дупло – высоко, туда не взобраться. Как же я буду их кормить? Вечерело. Мне надо было собирать валежник. Я поплёлся собирать, а сам всё посматривал на дупло и думал о своём поступке.

Вспомнилось, как ждали отца с войны. Так хотелось, чтобы он пришёл! Мы проклинали фашиста, убившего его. Трудно матери одной кормить нас – пять душ. Не получилось похвалиться, что мы выжили все.

Уходя, я снова посмотрел на дерево и понуро побрёл домой.

На следующий день, отправляясь в лес, взял с собой корм для птенцов. Подошёл к дереву с дуплом и вдруг увидел, как оттуда вылетел дятел. Я посидел на пне, быстро набрал валежника, и зашагал домой с чувством глубокого облегчения.

Всегда со мной

Шёл 43-ий год. Немцы знали, что наши войска, как правило, рассредоточивались в лесных массивах. Потому, в основном, авианалёты немецкие бомбардировщики делали по лесам. Я наблюдал из своего семейного окопа. Хоть мать и не разрешала выглядывать из него, но я всё-таки умудрялся это делать. Я видел, как при бомбовых ударах в небо поднимались клубы дыма вместе с землёй, взлетали вверх ошмётки какого-то солдатского скарба и даже деревья. Земля вздрагивала, и я опускался вниз, на дно окопа. Но однажды не успел вовремя спрятаться. Осколок бомбы ударил вначале в бревно окопа, потом рикошетом отскочил мне в плечо, а от плеча – в руку, с руки – на ногу. Одним ударом была повреждена вся левая часть тела. Осколок был таким горячим, что не столько разрубил моё тело, сколько обжог. Я взвыл и комочком скатился вниз по ступенькам, вглубь окопа. Меня сразу окружила семья. Кто-то разорвал на себе нижнюю рубашку и наскоро перевязал раны.

Через неделю я вышел на улицу. Весь перевязанный, перебинтованный, как будто с фронта. Соседи окрестили меня раненым партизаном. Мне это понравилось. Среди пацанов я сразу получил повышенный статус.

К тому времени наши воинские части ушли на подмогу войскам в сторону Сталинграда. В небе было тихо. Лес вокруг совхоза опустел и о недавних боях напоминало множество разбитой и раненой военной техники. Однажды меня потянуло в лес, к тому злополучному окопу. Хотел посмотреть, что же там натворили немецкие самолёты. Последствия бомбёжек были ужасны: кругом – ямы, поваленные деревья, битые орудия и много металлического хлама.

Но что может быть заманчивее и привлекательнее для пацана? Я начал искать подходящие железки для моего детского хозяйства. И вот, заприметил то, что нужно: придавленная другими, лежала какая-то штуковина с колечком на конце. Какая красивая! Белая, блестящая, словно никелированная, а по форме – как толстый фломастер. Я долго крутил загадочную игрушку в руках. Безумно мучило любопытство: что же там внутри? Пытался открутить или отсоединить – не получалось.

Я начал носить штуковину вместо амулета – пусть все видят, какая у меня есть! Она вызвала нешуточный интерес и зависть у пацанов. Чуть не каждый просил: «Дай посмотреть», а кто посмелее, так «дай поносить». Но я никому не давал. Ещё потеряют!

Но время шло, моё любопытство не угасало, и я задался целью непременно раскрутить её. Взял молоток и отправился во двор. Постучу легонько, чтобы не испортить, она и раскрутится. Нашёл во дворе большую железяку и стукнул…

Раздался взрыв. Молоток взлетел вверх, чуть не задев моё ухо. Я замер, как вкопанный, не понимая, что случилось. Огляделся. По ноге и руке стекали багровые дорожки. Я прижал рану и заметил, что вторая рука тоже кровоточит.

Исчезновение своей игрушки заметил не сразу. Хорошо, что мама на работе, а братья и сестра ушли на огород!

Произошедшее удалось скрыть от мамы – иначе, не поздоровилось бы! Через неделю мои ранки зажили. Но с тех пор, когда я ощупываю повреждённые места, ощущаю в них что-то твёрдое. И так – всю жизнь. Как же мне забыть войну? Она – в моём теле.

Понаехали!

Это случилось после войны. Мне было лет восемь, когда голод и крайняя нужда заставили нашу семью переехать в совхоз где-то под Белореченском. Нас поселили в бараке. Из него я почти месяц не выходил: морозы, а зимней одежды не было и в помине.

Но вот потеплело, и я впервые вышел погулять. Недалеко увидел ребят. Предстояло очередное знакомство. А оно всегда начиналось с драк. Я медленно подходил. Мальчишки прекратили игру. «Ты откуда взялся?» – спросил один. «Вакуированый», – ответил другой.

– Тебе чо надо? Проваливай, пока цел. Чего пришёл?

– Играть, конечно.

В таком разговоре мне уже не раз приходилось участвовать. Я стоял и ожидал дальнейших событий. Драться не хотелось, уходить тоже. Неожиданно один из мальчишек бросил в меня битый кирпич. Я взвыл от боли и обиды. Нога, ниже колена, была глубоко разрублена. Рана начала наполняться красными каплями.

Все кинулись врассыпную. Я держал на прицеле своего обидчика. Мигом догнал его и начал избивать. Остальные подскочили, навалились сверху и колотили меня. Но я не обращал внимания. Обидчик получил своё, и с рёвом побежал домой. Послышались крик, шум, ругань женщин.

Я тоже поковылял домой. Больше всего боялся встречи с мамой. Она всегда меня ругала, когда я был прав, и когда виноват. Огородами-огородами, пробрался к нашему бараку, и влез на чердак. «Пересижу, – надеялся я, – покуда всё успокоится. Может, и мама остынет. Глядишь, всё и пройдёт стороной». Долго я прятался на чердаке, закрывая рану ладонью.

Но надвигался вечер. Нужно было возвращаться домой. С трудом спустился с крыши, боясь сорваться. Руки и ноги дрожали от напряжения. И когда был уже на земле, кто-то схватил меня за шиворот. Это была мама. «Ты зачем, ты зачем, обижаешь мальчишек? – приговаривала она, обхаживая меня хворостиной. И вдруг увидела мою окровавленную ногу. «А это что?» «Они первые», – заговорил я, вымаливая прощение.

– А зачем пошёл к ним? Зачем связываешься? Вот видишь, они тебя ударили. А ты не слыхал, как на меня кричали: «Понаехали сюда всякие бродяги, и начинают избивать ещё. Смотрите, мы на вас быстро управу найдём!»

Я сидел на земле. Бессильная злоба душила меня. Это мы-то – бродяги? Мы ищем помощи и приюта у своих! Мы не пожелали жить под немцами! Наш отец отдал жизнь в первые дни войны!

Это мы-то – бродяги?

Ольга Инина

Почтовый ангел

Девушка стояла у окна, снова и снова перечитывая письмо:

«Ида, здравствуй, моя дорогая сестричка!

Столько лет прошло, и только сейчас к нам прилетают первые весточки друг о друге! Как ты жила всё это время, моя девочка? Как мама и наш брат, они по-прежнему на фронте? Ужасно скучаю за вами! Ты ведь знаешь, что наша армия уже выгнала этих извергов из Крыма?! Такое счастье, а я до сих пор не могу поверить!!! Со мной и детьми всё в порядке. Целых четыре года мы жили под оккупацией, почта, конечно же, не работала… Мне совсем ничего не известно о муже. Одна надежда, что Борис писал тебе.

Идочка, мы столько всего пережили, этого не рассказать в одном письме!

Голод был страшный. Все квартиры нашего двора заняли фашисты. К счастью, нас с детьми не трогали. Немцы получали пайки с продуктами, а мальчикам приходилось подбирать за ними объедки. На столе не оставалось ничего, дети собирали всё-всё-всё до единой крошки. Иногда, если повезёт, находили картофельную кожуру, я готовила из неё оладьи.

Ездила на Украину на «менки». Вязала тёплые вещи, меняла их на муку, крупу, картошку. Это всегда было очень опасно – иногда люди не возвращались обратно. Когда нитки закончились, я собрала все свои украшения и повезла менять их на еду. Пришлось расстаться даже с обручальным кольцом. Плакала, ведь это Борин подарок на помолвку.

Однажды мне стало так тяжело, что казалось всё – больше не выдержу! И как раз в этот день ко мне пришла подруга и тайком показала стихи крымского поэта Ильи Сельвинского. Его слова вселили в меня новые силы и, главное, веру в то, что мы победим! Я даже записала отрывки: